Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Дженнифер с мужем и сыновьями уезжают, Зиберы машут им вслед.
* * *
Я нахожусь в предвкушении второй встречи с матерью. На этот раз мы соберемся вместе: с Шарлоттой, моим мужем и детьми. Семейная встреча в Страстную пятницу. «Моя семья» — даже не верится, что я это произношу.
Мне бы хотелось привнести легкость в наши отношения. Надеюсь, мы этого достигнем, если в деталях обсудим семейное прошлое. Будет здорово, если у нас получится сделать нечто подобное вместе.
Однажды, ухмыльнувшись, я сказала Шарлотте: «А вдруг настанет день, когда мы соберемся у рождественской елки?» Это вряд ли когда-нибудь произойдет. У меня есть приемная семья, и она остается со мной. Но я была бы рада, если бы моя мать с Шарлоттой тоже стали частью моей жизни.
Монике представился шанс после стольких лет вернуть дочь.
С матерью было очень интересно разговаривать с глазу на глаз. Я столько узнала о ней и о бабушке. Нашлись кусочки пазла, которые отсутствовали в моей биографии.
Основные сведения о жизни матери я почерпнула из книги, но теперь в ее истории появился еще один важный герой — я. Было обидно, что мать ни разу не упомянула меня в книге. По ее словам, она так поступила, чтобы меня защитить, дать возможность начать новую жизнь.
Мать не привыкла в себе сомневаться, поэтому живет в своем мирке. Она часто выглядит чопорной, выражается резко и категорично, но, я уверена, за этим фасадом скрывается милая женщина, которая нуждается в любви.
Я знаю, какой путь она прошла. Мать раз за разом переживала нервные срывы, в прошлом остался кошмарный первый брак — и теперь она ведет вполне нормальную жизнь. Я думаю, она многое не принимает близко к сердцу, поскольку таким образом защищается.
Муж останавливает машину у ресторана, в котором назначена встреча. Мы выходим и видим Шарлотту. Она выглядит очень уставшей. Сестра замечает у меня на руке золотой браслет. Объясняю, что мне его подарила мать, он принадлежал Ирен. Шарлотта молча смотрит на него.
Мать с Дитером уже внутри. Мы обедаем, а потом идем гулять в Английский сад. Прокатившись на лодке по озеру Клейнхессенлое, мы ведем детей на игровую площадку.
Со стороны встреча как встреча, но я все-таки ощущаю дистанцию. Хочется сердечной, менее отстраненной атмосферы. Я надеялась узнать больше не просто о какой-то пожилой даме, а о родной матери. После первой встречи я себя убеждала, что все в порядке. Теперь же я спустилась с небес на землю и поняла: Моника не стремится к близости со мной. Такой уж у нее характер, она практически не выражает материнских чувств.
Мне почти 40 лет, ей 76. Я уже давно не малышка, которую надо кормить из бутылочки и помогать делать первые шаги. Все, что мать пропустила, все, что мы обе упустили, — этого уже не нагнать.
Мы еще раз встречаемся через четыре дня после Страстной пятницы. Идем на могилу к бабушке.
Я попросила показать, где похоронена Рут Ирен. Мне очень важно, чтобы мы с матерью отправились туда вместе. Встречаемся у мюнхенского продуктового рынка. Покупаю цветы, потом мы отправляемся на кладбище Нордфридхоф. Мать часто туда ездит. Похоже, со своей матерью она наконец-то примирилась.
Проходим через ворота. Кладбище огромное. Повсюду высокие старые деревья, к могилам ведут узкие дорожки. Ирен похоронена рядом с Агнес Кальдер. Могила красивая, ничего лишнего. Мы сажаем анютины глазки. Для меня то, что мы обе здесь, — значимое событие. Перед могилой Ирен я прошу мать: «Если ты больше не захочешь со мной общаться — хорошо, я буду уважать твое решение. Но, пожалуйста, попрощайся со мной, не исчезай, как в детстве».
Потом мы несколько раз созваниваемся. И больше ничего. Отправляю ей посылку, но она трижды возвращается. Пишут, что «не принято адресатом». Звоню, никто не берет трубку. Включаю автодозвон. Бесполезно.
* * *
Над дверью дома Моники Гёт висит табличка «Шалом». Это слово означает «мир», но мир здесь не ощущается.
С посещения кладбища миновало несколько месяцев. Моника сидит на террасе под навесом из дикого винограда. Ее муж испек торт и сварил кофе. Конец лета, теплый день, летают мухи. Моника Гёт говорит без остановки, время от времени прихлопывая мух. Она ужасно сбивчиво излагает свою историю, в центре которой «те самые Амон и Рут». Она то спокойно улыбается, то вдруг шипит и осыпает свою искалеченную семью проклятьями.
По словам Моники, она всегда старалась защитить Дженнифер, отгородить ее от «гётовского дерьма».
Дженнифер для нее в первую очередь дочь Зиберов. Что она, имея такую потрясающую приемную мать, хочет от Моники?
Родитель — тот, кто воспитал, считает Моника Гёт.
Она не понимает, что от нее нужно чужой дочери. Почему она так упорно утверждает, что горькая правда лучше молчания и что самая ужасная родная семья лучше, чем никакая.
Сначала Моника очень обрадовалась звонку Дженнифер, но оказалось, что у ее дочери совсем другой темперамент. Пылкое желание Дженнифер все исправить, собрать семью воедино оглушило Монику. Ее дочь будто написала сценарий, по которому у них сейчас должна состояться сцена примирения. Но после многолетнего молчания отношения восстанавливаются очень медленно. А может, их и вовсе поздно восстанавливать.
Дженнифер снова увидит мать только на экране: с Моникой Гёт вышло новое интервью. Израильский режиссер-документалист уговорил ее пообщаться об отце, Амоне Гёте. Снова и снова соглашаясь на подобные встречи, Моника Гёт при этом хочет одного — чтобы ее оставили в покое.
Теперь она занимается воспитанием внука, сына Шарлотты. Вот как Моника о нем отзывается: «Он — вся моя жизнь. Я делаю для него то, что с радостью сделала бы для своего отца, будь он маленьким мальчиком».
Шарлотта выбрала для сына еврейское имя и добавила к нему имя деда — Амон. Так у племянника Дженнифер Тиге появилось двойное имя.
* * *
Меня никогда не покидало чувство, будто я часть мобиля, подвесной игрушки. Все элементы связаны друг с другом невидимыми нитями. Если один двигается, остальные раскачиваются вместе с ним. Я застряла в самом низу, а наверху двигаются главные персонажи.
В центре — Амон Гёт. Он источник несчастья. Он давно мертв, но все равно стоит надо всеми и дергает нас за ниточки, оставаясь в тени. Удочерение на время вырвало меня
