Убийственная красота - Фридрих Незнанский

До того хмельная, что бери ее голыми руками. А этот Зайко как черт из табакерки!

— Ладно, давай выпьем, — сверкнул глазами Щеглов.

Остатки пива разлили по стаканам.

— Сергей Зайко, следователь.

— Екатерина Морозова…

— Очень приятно! За знакомство! — Зайко чокнулся с Катериной.

— Очень рада, — попыталась улыбнуться она.

— Между прочим, я тоже здесь, — вклинился Щеглов и тоже чокнулся с Катей.

Они выпили. Зайко достал пачку сигарет:

— Вы позволите, Катенька?

— Да, я бы тоже не отказалась, — совсем осмелела Катерина.

— Давай и мне, — встрял Щеглов.

Закурили.

— Ну что, Катюша, эксперт наш мозги вам пудрит? — начал светскую беседу Зайко.

— В каком это смысле? — насупился Щеглов.

— В каком? — удивилась Катерина.

— Про незаменимость и все такое… А он вам не рассказывал, как они на месте происшествия окурки собирают?

— И что такого? — вскричал Щеглов. — Нет, вы его послушайте, Катя! — От волнения он снова перешел на «вы». — Есть указание: с каждого места происшествия эксперт должен что-нибудь привозить! Улику, мля… И вот ситуация: угон машины. А владелец был в командировке. Через неделю возвращается — машины нет. Вызывает милицию. А неделю шли дожди. Чего там брать, на этом месте? Вот и ждешь, когда кто-нибудь из прохожих свежий окурок бросит. В кулечек его — и в отделение. С угонов всегда привозим окурки. Это что, я придумал, что всегда нужно хоть что-нибудь доставлять? Какая-то б… придумала, а мы виноваты!

— Не ругайтесь, — попросила Катя, которая все не могла решить, то ли опьянеть окончательно и отдаться велению сердца, то ли протрезветь и уберечь свою честь.

— А я про образцы грунта рассказывал? — продолжал безжалостный Зайко.

— Ну да, и образцы грунта с угонов привозим.

— Они, Катюша, этот грунт берут вон в том цветочном горшке, — указал на подоконник Зайко.

Катя глянула на подоконник. Чахлое растение с пожелтевшими листьями торчало из почти пустого горшка и говорило вполне определенно: грунт воруют!

— Представляете, Катюша, — не унимался Зайко, — им уже из лаборатории ГУВД, где эти образцы исследуют, звонила барышня, просила их не борзеть окончательно. У нее выходит, что в тридцати различных местах происшествия грунт совершенно идентичен! — Зайко захохотал.

— Ты че ржешь? Пришел, пьешь тут на халяву, да еще и позоришь меня! А по рылу?

— Что-о? — взвился Зайко.

— Ой, я вас умоляю, не нужно! Пойдемте за пивом сходим, а то уже кончилось.

— Я с ним не пойду! — отрезал Щеглов.

— А я с тобой не то что не пойду…

— Товарищ Щеглов, давайте мы с вами вместе сходим, а?

Владимир посмотрел на устремленные на него с немой мольбою голубенькие глазки, на молитвенно сложенные на груди тоненькие ручки…

— Конечно, Катенька. Мы с вами прогуляемся до ларька. Здесь недалеко. У метро «Измайлово». Туда-обратно — десять минут. Давай, Зайко, выметайся, мне дверь запереть нужно.

Зайко криво усмехнулся и вышел. Когда Катя с Владимиром остались одни, он жадно сгреб ее в объятия и вцепился в губы. Рука шарила под подолом форменной юбки.

— Что ты… Подожди, не надо, он сейчас вернется, вот увидишь! Давай выйдем, принесем пива, а потом…

— На столе, ага?

— На столе? Я не умею…

— Я тебя научу, девочка! Я тебя всему научу! — возбужденно и радостно шептал Щеглов, щекоча ее шейку усищами.

Когда они вышли в коридор, в проеме своего кабинета стоял Зайко. Он смотрел на Катю очень конкретно.

«Тоже ничего мужчина», — успела подумать Морозова, увлекаемая Щегловым вниз по лестнице.

…Однако, когда они вернулись, возбужденные, пожирающие друг друга глазами, утолить телесную жажду не удалось. Громкая связь уже двадцать минут разорялась голосом дежурного по РУВД:

— Эксперт-криминалист Щеглов, мать твою… В составе наряда на выезд! Эксперт-криминалист Щеглов…

— Жди меня, и я вернусь, — шепнул девушке Владимир.

— Ага. Я у себя буду, — ответила она, принимая из его рук тяжелую сумку.

Евгений Леонидович Акопов проснулся, как обычно, в семь утра. Не раскрывая глаз, прошелся рукой по теплому телу двадцатидвухлетней Таточки. Бывшей топ-модели, ныне законной жены.

Таточка была первой официальной супругой и единственно любимой на сегодняшний день женщиной. Евгений Леонидович ощутил привычное по утрам желание и, повернув Таточку на бок, приобняв уже выпирающий, твердый животик, приступил к делу.

— Женя, я еще сплю-ю, — капризно пробурчала Таточка.

— Ты спи, родная, спи, — разрешил супруг, продолжая начатое.

Успешно завершив мероприятие, Евгений Леонидович направился в ванную. По утрам он предпочитал контрастный душ. Ванная и прочие расслабляющие процедуры — это вечером. А утром — легкая секс-зарядка, затем разминка под упругими струйками воды. Вначале ледяной, потом обжигающе горячей.

Он покрутил головой, разминая мышцы шеи; подвигал плечами, размял руки, сделал несколько приседаний, держась за поручни ванной. Не потому, что был не в состоянии обойтись без помощи рук. Мощные ноги танцора выдерживали легкое тело. Но чтобы не поскользнуться на скользком фаянсе и, не дай бог, не разбить башку. Это было бы очень глупо. Правда, можно делать зарядку в комнате, но Евгений Леонидович не любил показывать, что прекрасная физическая форма сохраняется благодаря каким бы то ни было усилиям. Тем более об этом не должна была догадываться Таточка. Конечно, она была обязана любить его каким угодно, пусть даже жирным, лысым и хромым. Он достаточно дорого платил ей за ее любовь. Жена, как известно, обходится дороже любовницы. Но он был влюблен, и ему хотелось ей нравиться.

Покончив с зарядкой, Евгений Леонидович побрился, еще пару минут постоял под душем, собираясь с мыслями.

Его жизнь была вполне благополучна, в ней все было расписано по месяцам, дням и часам. Он вообще любил стабильность. Слишком бурные юность и молодость научили его ценить отсутствие перемен. Даже женщинами, похоже, пресытился Акопов, что довольно странно, учитывая молодой еще возраст: недавно отпразднованный сороковник. Разве для мужчины это возраст пресыщения? Но женщин было предостаточно в той, прошлой жизни. Свободно парящих бабочек-однодневок, с улыбкой получающих заработанную пару сотен баксов; разведенок с трудной судьбой, всматривающихся в глаза мужчины с преданностью и страхом брошенного пса; эмансипированных леди, предпочитающих гордо отворачиваться в момент разлуки; любопытных девочек-подростков. Сколько их было во времена его пылкой юности, бурной молодости! Скольких он бросил во время своего подполья. Сколько их, мама миа!

В душе ему хотелось совсем другого. Влюбившись, он хотел жениться, а не крутить романы на стороне. Интрижки — это хлопотно и неприглядно. Кроме того, он предпочитал секс по утрам, когда в постели должна находиться жена, а не любовница. Но… жизнь не позволяла. Расставания с бывшими возлюбленными проходили по хорошо отлаженной схеме, с полным материальным обеспечением пострадавшей стороны. А поскольку все они, его птички, были еще достаточно молоды и обязательно красивы, серьезных претензий не было. Он просто выпускал их на свободу из золотой клетки. И заманивал туда новую пташку, еще более молодую и прелестную. И вот нынешняя — Таточка, кажется, именно то, что нужно. Красавица, понятное дело, но еще и милая, послушная девочка. Так что эта сторона жизни его абсолютно устраивала.

И бизнес развивался прекрасно. Евгений Леонидович всегда мысленно благодарил судьбу, швырнувшую его из стана фарцовщиков и массовиков-затейников в совершенно другую, очень серьезную среду. Туда, где его научили бить первым, и не просто бить, а убивать. Где учили никого не жалеть, никому не верить. И где, как ни странно, ему дали блестящее экономическое образование. Благодаря своим способностям, своей преданности вожаку и лютой жестокости с врагами, благодаря своим знаниям, наконец, — благодаря всему этому он стал доверенным лицом очень умного и проницательного человека. Но даже его патрон не сумел разглядеть, какую совершенную комбинацию выстраивает в уме его ближайший помощник.

И когда пришло время, он разыграл свою партию. Провел ее блистательно. Он ни разу не ошибся. Он дорого заплатил за свое благополучие. Дело не в деньгах, тоже немалых, отданных кудеснику-хирургу за блестяще проведенную операцию. Он заплатил за свое благополучие гораздо большим: полным отсечением прошлой жизни. Он десять лет не видел родных — матери и сестры. И не увидит. Ибо для них он пропал без вести, сгинул в кровавых разборках девяностых. Долгое время он отсиживался в глухом подполье, в провинции. И лишь пять лет тому назад разрешил себе появиться в столице, начать свое дело, обзавестись семьей.

Он не решался сделать ребенка, так как боялся, подспудно боялся быть обнаруженным. И его дитя могло стать заложником, грозным орудием в руках его врагов. И только теперь, когда некоторые его сверстницы готовятся стать бабушками, он разрешил себе эту радость. Разрешил Таточке забеременеть. И, ощупывая ее аккуратный животик, думал о том, что и это позднее отцовство тоже правильно. Разве он ждал бы появления на свет своего сына (а это будет сын, они уже знали) десять, даже пять лет тому назад с тем трепетом, с каким ожидает этого сегодня?