Перспективы бессмертия - Роберт Эттингер

Машина также имеет свои собственные сенсорные органы и эффекторы. Если теперь мы отключим у человека чувствительные нервные окончания и моторные соединения) и одновременно активируем их у машины, произойдет первое заметное для пациента изменение, а именно, сверхъестественное перемещение ощущений из одного тела в другое, из человеческого в тело машины.

Это может быть даже приятным: возможно, органы чувств машины будут более разнообразными, чем у человека, со зрением в инфракрасном диапазоне и другими улучшениями, и обычный человек может чувствовать себя отлично и даже предпочесть «жить» в машине.

На этом этапе, как вы помните, человек полностью бездействует (и мозг, и тело); сторонний наблюдатель может быть склонен считать, что он видит человека без сознания и «сознательную» машину, находящуюся под влиянием забавной иллюзии, что она человек, контролирующий машину.

Затем мы снова постепенно или внезапно активируем компоненты человеческого мозга, одновременно отключая соответствующие компоненты мозга машины, но оставляя подключенными сенсоры машины, а органы чувств человека отключенными. Пациент не замечает никаких изменений, но теперь мы имеем человеческий мозг, использующий механические чувства с помощью дистанционного управления. (Мы пренебрегаем такими деталями, как способность человеческих зрительных центров справиться с инфракрасным зрением, и проблему дупликации новой памяти.)

Наконец, мы подключаем обратно человеческие эффекторы и органы чувств, оставляя человека снова в его естественном состоянии, а машину оставляем в покое.

Если мы много раз выполним подобный обмен, человек постепенно привыкнет к этому и может даже предпочесть «поселиться» в машине. Он даже может спокойно отнестись к тому, чтобы навсегда остаться «в» машине и уничтожить свое первоначальное тело за ненадобностью. Это может ничего не доказывать, но снова заставляет предположить, что личность — это иллюзия.

Обсуждение и вывод. Размышляя над этими гипотетическими экспериментами, мы затронули различные возможные критерии личности — идентичность материального содержания, непрерывность материального содержания, идентичность индивидуальности и памяти, непрерывность индивидуальности и памяти — и увидели, что ни один из них не является полностью удовлетворительным. Во всяком случае, ни один из них, ни любая их комбинация, не является необходимым и достаточным для подтверждения личности.

Нельзя полностью исключить вероятность того, что мы упустили из виду суть вопроса, которая может находиться в непостижимой пока сущности или душе. Тем не менее, эта мысль противоречит некоторым нашим экспериментам и той легкости, с которой человек может пробуждать, изменять и, возможно, на деле создавать жизнь.

Простейшим заключением будет то, что на самом деле не существует такой вещи как личность в каком-то абсолютном смысле. Сложности возникают в результате наших попыток сначала представить реальный мир в виде каких-то обобщающих абстракций, а потом считать именно эти обобщения, а не сам мир, фундаментальной реальностью. Грубая аналогия поможет донести эту мысль.

Понятие «человек» удобно, но не поддается четкому определению. Является ли уродец человеком? Является ли абортированный зародыш человеком? Является ли пренеандерталец или иное «недостающее звено» в цепи эволюции человеком? Является ли труп человеком, если некоторые клетки еще живы? И так далее. Ярлык очень удобен, но его часто приходится вешать на объекты совершенно произвольно. В физическом мире не существует определенного набора объектов, которые должны называться «человек», имеются лишь непостоянные скопления соединенных тем или иным способом атомов, некоторые из которых мы решили свалить в одну кучу для удобства. Давайте разрубим Гордиев узел, осознав, что личность, как и мораль, скорее искусственная и относительная субстанция, нежели естественная и абсолютная. Индивидуальность, как и красота, частично находится «в глазах зрителя». Она лишь частично реальна, а частично придумана. Вместо собственно индивидуальности у нас есть степени индивидуальности, измеряемые с помощью подходящих критериев.

Результат поразительный: мы, в некотором смысле, потеряли наши души, но нашли рай. Возможно, немногие, даже поняв разумом, что индивидуальность является иллюзией и поэтому смерть несущественна, смогут или захотят принять это понимание эмоционально. Но мы теперь можем убедить себя, что смерть никогда не нужно считать окончательной, поскольку всегда остается возможность (отдаленная в пространстве, времени, а также в технических аспектах) достаточно точного копирования или оживления, то есть, физической реинкарнации, с памятью или без нее. Такая возможность может немного притупить остроту отчаяния тех, кто не смог получить первоклассную заморозку для себя или своей семьи.

Глава 9. Цели бессмертия

Когда люди жизнерадостно доказывают, что они «не хотели бы жить вечно», обычно это всего лишь означает, что они не думали об этом, как следует.

Причины отказа «от вечной жизни» обычно подпадают под две категории. Первая касается сомнительных моральных соображений. «Когда придет мой срок, я готов уйти… Мы должны уступить дорогу нашим детям… Мы не должны висеть тяжким грузом на шее у последующих поколений… Пытаться цепляться за жизнь после естественного срока недостойно и трусливо… Рождение, рост и смерть образуют естественный и неизбежный цикл… Страх смерти — это признак незрелости…»

Что касается «груза на шее у последующих поколений», кое-что уже было сказано об этом, и еще многое будет сказано в последней главе. Сейчас же стоит просто напомнить, что программа заморозки может сделать людей менее безрассудными, а мир более стабильным; она даже может склонить чашу весов в пользу мира, предотвратив ядерную войну. Если это так, то без программы заморозки не будет никаких последующих поколений. В этом случае наши потомки нуждаются в ней, как и мы сами.

Когда кто-то продолжает настаивать, что он не хочет неограниченного долголетия, он часто носит маску, которую можно приподнять, задав вопрос немного иначе. Давайте сначала спросим: «В случае серьезной инфекции, откажетесь ли вы от пенициллина, чтобы предотвратить „естественный“ смертельный исход?» Едва ли он будет настаивать на этом. Затем мы спросим: «Если бы на рынке появилась сыворотка, гарантированно добавляющая двадцать лет энергичной жизни, отказались бы вы от нее?» Он вряд ли откажется от нее, так же как вряд ли откажется и от усовершенствованной сыворотки бессмертия.

И теперь мы видим его настоящее лицо: он хочет бессмертия, все верно, но он хочет получить его на блюдечке с голубой каемочкой. Это не против жизни он возражает, а против усилий и риска. Он далеко не покорный, не уравновешенный, не удовлетворенный, не зрелый, не скромный, не стоик, не философ, не альтруист, и не кто угодно еще достойный, за кого он себя выдает, он всего лишь близорукий и нервный.

Несколько иной способ разоблачить такого человека — просто спросить его, какую продолжительность жизни он бы выбрал, если бы это зависело только от его желания. Выбрал бы он в точности свою «естественную» продолжительность жизни, ни больше и ни меньше? Согласился бы он добровольно умереть от той болезни или несчастного случая, что предстоит ему при обычном стечении обстоятельств, не пытаясь ни сократить, ни продлить свою жизнь? Даже просто задать эти вопросы достаточно, чтобы показать всю абсурдность утвердительных ответов.

Идея о том, что сильные личности принимают смерть более охотно, также была опровергнута, к примеру, доктором С. Найтом Олдричем, деканом факультета психиатрии в Чикагском Университете. Он пишет:

«Тем не менее, мой опыт, как клинический, так и внеклинический, говорит о том, что для сильных и цельных личностей особенно сложно спокойно принять идею своей собственной смерти. Сила характера может помочь пациенту не столько победить депрессию в ожидании собственной смерти, сколько скрыть депрессию от других. С другой стороны, многие пациенты, которые по-настоящему спокойно принимают смерть, находились в депрессии еще до того, как они смертельно заболели, или же потеряли интерес к жизни в результате боли или беспомощности. Их очевидное бесстрашие показывает, что они уже отказались от жизни и приветствуют смерть. Смерть можно принять с большей готовностью тогда, когда не осталось ничего, что будет потеряно вместе с жизнью, нежели когда еще есть, что терять». (1)

Некоторые мои друзья выразили опасение, что трусы с большей готовностью примут программу заморозки, в то время как храбрые и достойные могут с презрением отвергнуть ее. Эта идея, похоже, противоречит не только уже предложенным теоретическим соображениям, но и наблюдениям. Среди многих, кто говорил со мной или писал мне, в целом именно слабые и робкие упираются и не решаются — и разве это не характерно для слабых и робких? — в то время, как сильные духом обычно с восторгом хватаются за эту идею. Лишь те выбирают смерть, кто уже наполовину мертвы. Сдаются те, кто уже отступил.