В Москве-реке крокодилы не ловятся - Федора Кайгородова

— А она закаленная! И так обожает машину, что от руля ее силой не оторвешь, — объявила Светка.

«Заметно», — подумал Ромашкину, в голове уже созрел план похищения, но как нейтрализовать Светку?

— Может, ты и права, нам надо выпить за встречу! — спросил Мишка.

— О чем и речь! — обрадовалась та. — У нас водка кончилась. Только мужу — ни — ни — ни! Ну, что мы с тобой, типа того… — она покрутила пальцами. — Тип — топ! Скажи, что просто знакомые. Я — замужем, все — таки. У нас дочь растет! Понял? — пьяным дурашливым голосом сказала Светка.

— Понял, понял! — быстро согласился Мишка. — Так говоришь, бутылочку взять за встречу? Что ж можно! Сейчас и сгоняем!

— Ага! А потом к нам дуйте! Слушай? — ее внезапно осенило. — А твоя мочалка не скажет про нашу любовь?

— Не скажет! — заверил ее Мишка. — Она ничего не поняла. Где тут у вас магазин?

— Да толку — то он него! В магазине щас не продают, к бабке Моте надо бежать, вон через три двора.

Ромашкин с Любочкой торопились так, как будто от бутылки водки зависела жизнь ребенка. Им хотелось скорее вернуться в дом, возле которого спала девочка, так отчаянно нуждавшаяся в их помощи и ставшая внезапно самым дорогим существом на свете. Мишка купил две бутылки водки — в теткином доме с двумя бутылками их встретили, как родных.

— Это мои стар — рые знакомые! — провозгласила Светка, обнимая за шею обоих. — Выпьем же за встречу!

— А что они делают в Коломне? — поинтересовалась тетка.

— Ч-черт их знает! — ответила Светка. — Что вы делаете в Коломне?

— Хотим дачу купить, — быстро нашелся Мишка. — Слышали, у вас здесь недорого продаются.

На том теткина бдительность и притупилась, тем более залитая таким количеством водки. Очень скоро Мишка уже сидел в обнимку с Сергеем Костровым, и тот рассказывал, как у них сгорела квартира и как им теперь будет сложно отстоять ее в суде, одна надежда, что суд пожалеет ребенка. Мишке пришлось выпить с хозяевами, но те скоро захмелели и уже не обращали внимания на гостей.

Люба, между тем, выскользнув из дома, занялась девочкой. Обнаружив брошенную в багажнике сумку, она надела на сонного ребенка колготки и курточку.

К полуночи новоявленная компания стала рассыпаться на отдельные, весьма пьяные личности. Светка свалилась под стол. Серега устроился на какой — то лавке или кушетке. Тетка улеглась на цивильную кровать в другой комнате. Племянник бесследно исчез.

— Нам пора! — сказал Мишка гостеприимному дому, выходя за дверь.

Открыв машину, Мишка взял ребенка на руки, а Любочка прихватила сумку. Ни о каком транспорте, кроме такси, в это время суток нечего было и мечтать. Таксист запросил баснословную сумму, но торговаться Ромашкин не стал.

Посадив Любу на переднее сиденье, он устроился вместе с девочкой на заднем, нежно прижав к себе хрупкое тельце.

— Миш! Положи ее на сиденье, ей так будет удобнее! — говорила ему Люба, но ей казалось, что он ничего не слышит.

Однажды Ромашкин спросил, который сейчас час, но Любочка не поняла, слышал ли он ее ответ. Его руки затекли, но он не чувствовал этого. Он не смотрел на бледное лицо девочки, на ее разметавшиеся локоны. Он не знал, молился или только просил о чем — то, но он все время повторял про себя: «Милый ты мой ребенок! Я тебя никому не отдам! У нас будет все хорошо! Лишь бы ты была здорова! Лишь бы ты не простудилась из — за этих извергов, которые считают себя людьми! У нас теперь все будет хорошо!»

— Лишь бы не простудилась! — пробормотал он едва слышно.

— Не простудится! Я одела ее сразу, когда мы пришли. А сегодня было тепло, — ответила Люба.

— Я думал, ты спишь, — отозвался Мишка. — Притихла, как мышка.

— Разве можно спать после такого, — ответила она, и у него защипало в носу.

Как же дороги ему два этих существа, как долго он искал их, и какой наградой отозвалось его ожидание. Он сурово поправил Анечкину курточку, стараясь подоткнуть со всех сторон.

Любочка грустно смотрела в темное окно, прижимая к себе две сумки, как будто боясь расплескать то, что могло быть внутри.

Они давно миновали Волгоградский проспект и ехали по центру ночной столицы. Даже ночью здесь было оживленно.

Когда такси свернуло на узкую улочку, ведущую к Мишкиному дому, он вдруг спросил:

— Мне неловко тебе это предлагать, когда я уже считаюсь отцом, обремененным ребенком.

— Что? Помочь ухаживать за Анечкой? — тут же отозвалась Любочка. — Это само собой разумеется. Как ты можешь думать иначе?

Они вышли из машины, расплатились с водителем и остановились перед Мишкиным подъездом.

— Нет! Я не об этом хотел спросить тебя в машине! — сказал Ромашкин. — Мне, возможно, надо было сказать об этом раньше. Я и хотел, только все тянул. Одним словом, выйдешь за меня замуж?

Она молчала, и он подумал, что она обиделась. Мишка прямо посмотрел ей в глаза. По Любочкиному лицу катились слезы. Она их не вытирала. Он достал платок одной рукой и осторожно промокнул влажную щеку.

— Я ждала этого? — тихо сказала она. — Только мне хотелось, чтобы все произошло по — другому. Значит, эта девочка теперь тоже моя?

— Это наша девочка! — поправил ее Мишка. — Мы ее усыновим. Ты сможешь узнать, как это сделать? Сколько надо времени, чтобы оформить брак и усыновить ребенка?

— С полгода, наверное.

— Но ты же можешь устроить девочку к себе в детский сад, как племянницу?

— Конечно, могу! — ответила Люба. — Но только мы все равно украли ребенка у собственной матери. Это уголовное дело. И пока я не знаю, как нам выпутаться из этого положения.

— Постой! Я не понял главного! Ты выйдешь за меня замуж или нет?

— Знаешь что, Михаил, пойдем ко мне! Там ребенку будет удобней! Там тебя не будут искать! И там я тебе отвечу на все вопросы сразу, — улыбнувшись, ответила Любочка.

Мишка переложил Анечку на другую руку и взял у Любы одну сумку. Они шли ночной Москвой по Покровке. На пустой троллейбусной остановке сели на скамью.

Мишка с незнакомой для него нежностью всматривался в лицо девочки, и ему казалось, что он давно ее знает, что это его дочь. У нее такие же пухлые улыбчивые губки, круглая мордашка, маленькие ушки. И только роскошными волосами и огромными голубыми глазами она походила на свою мать Светлану. Белокурые Светкины завитки долго снились ему по ночам.

— А если найдется ее собственный отец? — спросила Любочка.

— Я не отдам этого ребенка никому! — тихо ответил Мишка. — Неважно, отец ли я ей биологически. Она уверена, что я ее папа. И этого достаточно.

Потом они встали и пошли дальше. На Маросейке свернули на Златоустовскую и вскоре очутились перед Любочкиным домом.

На следующий день все спали до самого обеда. Когда Мишка вошел в комнату, где ночевала Анечка вместе с Любой, девочка неподвижно лежала на диване и задумчиво смотрела в стену.

— Здравствуй, дочка! — сказал он, раздумывая, как ей все объяснить.

— Она кусается? — спросила Анечка, все также глядя на стену.

— Кто? Собачка?

— Неть! Воть! — девочка живо вскочила и взялась рукой за розетку.

— Нельзя! — испугался Ромашкин.

— Она злая? Она кусается?

Мишка рассмеялся и сказал, беря ребенка на руки:

— Все розетки злые, все кусаются! Их нельзя трогать?

— Потему, папа? Потему они злые?

— Почему ты думаешь, что я твой папа? — спросил Мишка.

— Ромашкин! Ты глуп, как бревно! — сказала, появляясь в дверях, Любочка, которая встала раньше всех. — Ты спрашиваешь, как маленький ребенок. Она не может сказать, откуда она это знает. Знает и все! И не заостряй на этом вопросе внимание.

— Как тея зоуть? — спросила девочка, поворачиваясь к Любочке, которую она точно видела впервые, и сползая с Мишкиных рук.

— Люба! — ответила женщина.

— Юба? — тут же повторила девочка. — Мы с папой буем у тебя зить? — она подошла к Любе и взяла ее за руку.

— Если захотите! — подтвердила Любочка. — А теперь мы все пойдем завтракать! Ты любишь кашу?

— Я се любу! — серьезно ответила девочка, усаживаясь за стол.

Любочка положила девочке манной каши, а Ромашкину — разогретые фаршированные блинчики из магазина. Взяв свою тарелку, Любочка на минуту задумалась, что бы поесть ей самой, потом посмотрела на Анечку, которая жадно глотала горячую кашу, поставила тарелку на стол и вышла из кухни.

— Ты чего? — Мишка вышел следом.

Любочка стояла возле окна и плакала, глядя на запотевшие стекла, сквозь которые ничего не было видно.

— Ты иди! — сквозь слезы сказала она. — Я не могу есть, когда вижу голодного ребенка! До чего они ее довели! Иди, иди, Миш! Ее нельзя оставлять! Только больше ей ничего не давай! Она переест с голоду. Я сейчас вернусь.

Мишка погладил Любочку по спине и вернулся на кухню. Анечкина тарелка была пуста. А теперь она заканчивала уплетать Мишкины блины.