Далекое и близкое, старое и новое - Евгений Балабин

После экзамена казаки, окончившие учебную команду, возвратились в свои сотни со званием вице-урядников и с правом быть произведенными в урядники по представлению командиров сотен.

Всего я провел четыре выпуска вице-урядников.

В Лифляндии мы иногда компанией – командир полка генерал Пономарев, я, полковой адъютант сотник Хрещатицкий, хорунжий Фарафонов и хорунжий Захаров76 – ездили по приглашению к разным помещикам-баронам на охоту. Стреляли зайцев, коз, лисиц, лосей. Нас любезно принимали и хорошо кормили. Часто на просеках среди загонов мы находили стол уставленным всевозможными закусками, холодными и горячими, с водкой и вином. А вечером, после охоты, в замке нас ждал великолепный обед. Для меня особенно удачной была охота 23 сентября, когда я на облаве убил двух лосей, лисицу и зайца.

Каждый год в Михайловском манеже в Петербурге устраивались состязания в джигитовке лейб-казаков, атаманцев, уральцев и казаков 6-й Донской Его Величества батареи, то есть казаков, служащих на собственных лошадях. Почти всегда первый приз брали лейб-казаки. Один год хорунжий Фарафонов назначен был заведовать этими джигитами. Казаки волновались и вынюхивали, как джигитуют атаманцы, – вечное с ними соревнование. И вот они говорят хорунжему Фарафонову: «Теперь атаманы возьмут приз, к ним поступил шустрый трубачонок, который на протяжении Михайловского манежа сделает больше перелетов через лошадь, чем наш, придумайте что-нибудь». Фарафонов ответил: «Можно на карьере пролезть под брюхом лошади с одной стороны на другую, но этот номер запрещен». – «Ничего, научите, чтобы никто не знал». Начал Фарафонов по секрету учить казаков и, чтобы никто не увидел, учил в конюшне между станками лошадей. Но как-то это дошло до командира полка генерала Родионова77 . Он зовет Фарафонова и говорит: «Если вздумаете делать этот номер, посажу под арест». Фарафонов рассказывает это своим джигитам. Те приуныли было, но Фарафонов успокоил их: «Будем учиться, для полка я готов пострадать». Накануне состязания, во время репетиции в конюшне, лошадь шипом пробила голову джигиту – скрыли и это.

На состязании Главнокомандующий войсками гвардии и Петербургским округом Великий князь Николай Николаевич. Прошла джигитовка. Наш казак лихо пролез на карьере под брюхом лошади. Великий князь в присутствии командира полка генерала Родионова благодарит Фарафонова за джигитовку, вручает казаку первый приз – золотые часы с цепочкой – и приказывает в другой раз этот номер не повторять. Фарафонов подходит к командиру полка и спрашивает: «Когда прикажете сесть под арест?» Генерал Родионов отвечает: «Я не могу сажать под арест за поступок, за который благодарит Великий князь». Фарафонов идет к джигитам и объявляет им об этом. Его здесь же, в предманежнике, джигиты начали качать, подбрасывая кверху.

В 1908 году, во время лагерных сборов, наш полк был командирован во Владимирский лагерь для ознакомления пехотных начальников с действиями кавалерии. Этот лагерь был в нескольких часах езды от Петербурга. В лагере был размещен целый пехотный корпус с артиллерией. Командиром корпуса был очень строгий генерал Лечицкий – в 1-й Великой войне командующий армией.

В первую ночь в лагере произошел скандал. Генерал Лечицкий приказал нарядить конного казака в определенном месте, чтобы ни в каком случае не пускать солдат уходить ночью из лагеря. Идет солдат. Казак не пускает. Началась перебранка. Солдат говорит: «Все равно уйду». – «Все равно не пущу». Солдат отстраняет рукой лошадь и хочет пройти. Казак перетянул его плетью. Возмущенный солдат идет в лагерь и жалуется, что его избил казак. Сейчас же от них пошла жалоба генералу Лечицкому и протест нашему командиру, генералу Пономареву78 . Пономарев взволнован и не знает, чем это может окончиться – генерал Лечицкий шутить не любит. Вызывает генерал Лечицкий нашего командира и просит рассказать, как все это было. После рассказа генерал Лечицкий благодарит генерала Пономарева со словами: «Совершенно правильно поступил казак, что же ему оставалось делать, чтобы выполнить приказ?» Этот инцидент моментально стал известен всему лагерю, и солдаты уже больше не пытались уходить из лагеря.

Начались занятия. Они заключались только в маневрах – полк против полка, бригада против бригады, дивизия против дивизии. Сотни наши придавались одной стороне и другой и занимались главным образом разведкой и ординаторской службой. После каждого маневра генерал Лечицкий собирал всех офицеров, участвовавших в маневре, и производил замечательный разбор. Он все видел и делал замечания каждой части. Кто начинал оправдываться – запутывался все больше и больше. Особенно доставалось одному старичку, бригадному генералу, которому оставалось несколько месяцев до получения пенсии и выхода в отставку. Нас генерал Лечицкий всегда хвалил.

По субботам, до вечера воскресенья, разрешалось уезжать в Петербург к семьям. Во Владимирском лагере семей не было. Гулять было негде. Тоска. Во время трехдневного перерыва генерал Лечицкий уехал в Петербург. Наш командир полка, генерал Пономарев, отбыл вслед за ним. От скуки у нас в собрании был постоянный кутеж. Придумали устроить похороны Владимирскому лагерю. Кого хоронить? Конечно, того бригадного командира, которому больше всего попадало, сделали чучело, голова из ваты, и, когда льют в рот вино, впечатление, что генерал пьет. Ночью, когда лагерь крепко спал, понесли на носилках чучело с громкими звуками трубачей. Похоронные марши раздавались на весь лагерь. Все вскочили и сбежались смотреть на процессию, идущую с факелами. После двадцатиминутной прогулки по лагерю чучело сожгли.

Через неделю, в субботу, брат Филипп ждал на станции поезд, чтобы ехать в Петербург. На платформе появился генерал Лечицкий и, поздоровавшись с братом, спросил: «Скажите, почему вы хоронили именно этого бригадного командира?» Брат ответил: «Самый типичный представитель Владимирского лагеря». А мы думали, что генерал Лечицкий и не узнает об этих похоронах.

Перед общими большими маневрами наш полк был уже в Дудергофе.

Как-то по Высочайшему повелению во время лагерного сбора был смотр полку в стрельбе. Погода в назначенный день была неблагоприятная – дул сильный ветер. Мишени стояли на 1400 шагов. Инспектирующий генерал предложил командиру полка назначить хорошего стрелка, офицера или казака, чтобы определить точку прицеливания, которая, ввиду сильного ветра, должна быть вне мишени.

Командир полка назначил меня определить эту точку прицеливания. Я сделал пять выстрелов, и все пять пуль легли в центр мишени. Инспектирующий генерал сказал: «Ну, если у вас есть такие стрелки, то я не сомневаюсь в успехе моего смотра». Действительно, полк своей стрельбой выполнил поставленное задание.