Конец "Зимней грозы" - Георгий Ключарев

— Кем, кем? — заинтересовался Бережнов.

— Сорель — герой произведения Стендаля, — пояснил Кузьминский. Он немного картавил.

— Кочергин, а свои стихи почему не прочтешь?

«Ну, память… — растерялся Кочергин. — Тогда, в Немках, мельком подполковнику упомянул, без умысла».

Все смотрели ободряюще. Кузьминский вынул и зачем-то надел очки. В очках он казался старше, почти как Бережнов.

— Что ж! — решился лейтенант. — Вот, про нас сочинил… Про корпус, — поправился он. — Не очень складно, наверное… — И начал:

Рассвет в промозглом тумане прячется,Четвертый мехкорпус пружинно сжат.Секундная стрелка почти не движется,Дыханье таятдвадцать тысячсолдат.Двести двадцать танков замерли,Рвануться готовы в великую сечь,Круша и сметая, что бы ни встретили,Страшенвысокозанесенный меч!Сверкнул он молниями эрэсов,Обрушился громом сотен стволов,Удар его был непомерно весок,Сомкнулись в Советскомстрелы фронтов!

Переведя дыхание, он продолжал:

…Чтоб завершить победу на Волге,Наш корпус на Дон переброшен был,Израненной грудьюво внешнем фронте,Как амбразуру, брешь закрыл!... . . . .…За нашими спинамистыла Мышкова,А близко за неючадил Сталинград.Гвоздями в сознаньекоротких три слова:Ни шагу!.. Ни шагу!..Ни шагу назад!…Стояли мы, как стояли спартанцыВ далекой древности у Фермопил,Стояли, как под Москвой панфиловцы.И враг остановлену Кумского был!..

— У-ух! Ну прямо до места доставил, рифмач! — подал голос Орлик. — И когда сочинять умудряешься?..

— А тонко подмечено! — чуть заметно скривив узкие губы в улыбке, бросил быстрый взгляд на него Кузьминский. — Ваша баллада, лейтенант, действительно скорей рифмованная проза. Впрочем, баллады когда-то так и писались, — смягчил военврач свое замечание.

— Удивляюсь, что запомнил — не записывал ведь! — смущенно пояснил Кочергин и, злясь на себя, покраснел: «И зачем сунулся?»

— Ничего. Признаться, поначалу подумал, вы, лейтенант, — версификатор. Но, возможно, все-таки будете писать, — улыбаясь, одобрил его Кузьминский и, сняв очки, снова стал их ровесником.

— Кочергин, чайник! — дернулся к печке Бережнов: автобус наполнил удушливый запах горелого чая. — Простим ему чай, Рязанцев? — спросил подполковник, откашлявшись. — Стихи-то он один у меня сочиняет!

— Спасибо за чай-сахар! — Рязанцев резко встал и низко надвинул шлемофон. — И за стихи тоже! Нехудо вы здесь живете-поживаете, коли вирши сочиняете. Нам-то, в Водянском, не до поэзии. Ну бывайте! — поворачиваясь, он резко поправил кобуру. И вдруг не выдержал: — Забыли, поди, как наша тридцать шестая вас в Советском выручала, сойдясь с корпусом Кравченко? А ведь долг платежом красен… Э-эх!

Дверь захлопнулась. Все молча на нее смотрели.

Рано утром подполковник наказал Кочергину вернуться к штабной писанине, журналу боевых действий и карте. Надо было обозначить боевой путь части до Верхне-Кумского. Разделавшись с запущенной отчетностью, за полдень лейтенант взялся за краски. После Старого Рогачека заниматься картой ему ни разу не приходилось. На зеленовато-коричневом муаре, пестревшем отметками, обозначениями высот, кошар, хуторов, поселков, ферм, названиями станиц и других всевозможных населенных пунктов, причудливо ломаясь, ветвясь на тонкие ручейки и снова собираясь в единое русло, все дальше вилась алой лентой стрела боевого пути 21-го танкового полка в Сталинградской битве.

Щурясь от нестерпимого блеска солнечного дня, Кочергин откладывал кисть и принимался за химический карандаш, чтобы исписать крупным неровным почерком, уж очень не соответствующим каллиграфическим образцам заполнения штабных форм, одну-две страницы в толстом немецком гроссбухе. Затем снова брался за кисть.

Время летело. Встретившись с такой же красной стрелой у хутора Советского и завязав остроугольную петлю у деревень Карповка и Мариновка, лента после Рогачека устремилась к Дону и, отскочив у Ляпичева от железной дороги Сталинград — Лихая, через Немки вонзилась в излучину Дона.

Здесь на зелено-голубых черточках и точках, обозначавших лесисто-болотистую местность, она сделала несколько острых изломов по берегу реки и, постепенно утончаясь, вдруг стремительно ушла на юг, вниз по течению Дона, вдоль таких же черточек и точек, облепивших левый берег реки. Достигнув впадения в Дон Аксая-Есауловского, лента капризно изогнулась вверх по его течению, постепенно отошла от реки и, повернувшись на север, снова разбилась на ручейки, заструившись по оврагам и балкам вокруг поселка Верхне-Кумский.

Когда Кочергин размещал на ленте последний черный ромб, обозначавший место боев полка, в автобус вошел хмурый Орлик.

— Хошь взглянуть, как фашист нас стращает? — протянул он Кочергину помятый листок. — «Рама» сбросила. Вроде бы прочистили им мозги, ан нет, мало! Но все же разобрались, кто с ними воюет.

Развернув листовку, Кочергин быстро пробежал:

«Мы знаем, что в трудную для Советов минуту они бросают против нас свои танковые и механизированные войска и что у вас — 4-го механизированного корпуса вскружилась голова от успехов. Но вы ее лишитесь, потому что ваши бригады на издыхании, и лучше не оказывайте нам сопротивления, все равно вы все будете уничтожены».

— Для самоободрения, что ли, пишут? — бросил он в печь скомканный листок. — Обескуражили их, не ждали они такого отпора на Аксае… Ну а с Лубенком разобрался?

— Чего там… Он давно на примете. Заячья душонка! Чуть что, в кусты горазд… Предложил комполка его к Вулыху за стрелка-радиста посадить. Подполковник с ним крепенько побеседовал, а потом сразу в Черноморов уехал. Не знаю пока, что решил. Повременим.

Увлеченно работая над картой, Кочергин снял комбинезон, до конца расстегнул ворот гимнастерки, закатал выше локтей рукава — так было удобнее.

Комроты посмотрел на Кочергина будто впервые.

— Слушай, Юра, что это у тебя за гимнастерка? Летняя, третьего срока! Никакого вида! Ты что, зимнюю не получал?

— Где? В запасной-то части? Ты, верно, не знаешь, как я в полк попал. Только комбинезон и шлем выдали.

— Погодь-ка! — поднял Орлик крышку багажника и вытащил свой чемодан. — У меня гимнастерка, вот, лишняя. Шерстяная. Только раз в Саратове и надевал. Держи!

— Спасибо, Коля! — Кочергин несмело развернул на столе тщательно отутюженную гимнастерку и тут же усомнился, что сможет на себя ее напялить. Уж очень мала. — У меня такой еще не было. Неловко брать. Не обижаешь себя?

— Считай, тебе от офицеров полка подарок. Ты у нас деловой, как веник. За все берешься, заслужил! К тому же примета добрая. В рубахе дырка от ордена. Вишь? Значит, сам, как я за Рынок, скоро получишь. Ну вот, совсем другой вид… Чуток в плечах тесновата и рукава немного коротки, — безуспешно дергал он то за один, то за другой обшлаг, не замечая, что ворот не сходится. — А старую — в печку, давай сюда!

— Карту посмотри. Я вроде ее закончил! — поспешно переключился Кочергин, предусмотрительно пряча за спину старую гимнастерку.

— Сейчас, все своим чередом… Это что ж, не менее четырехсот километров боевого марша на своих катках! — присвистнул он, склонившись над листом. — Еще немного, и наша дорога снова сюда, к Ергеням, откуда начинали, колечком вокруг калмыцких степей завяжется. А толково получается! Ну, молодец!

— Не нравится мне сегодняшнее затишье, — переменил тему польщенный Кочергин. — Зловещее какое-то. Погода ясная, а немцы бомбили только на рассвете. И то лишь за Аксаем.

— От потерь, видать, обалдели. Не ожидали такого отпора. Все же знать бы, что он затевает.

— Что? Удар свежей танковой дивизии. Тот Хаген говорил…

— Эх! Сейчас бы подкрепить нас чем, тогда с Аксая не сдвинешь. Но всем хорошая мысля приходит чаще опосля!

— Комполка, однако, сказал, будто на Мышкову свежая армия двинута. Гвардейская. Прямо с колес топает. Если не треп.

— Ну-у? Тогда живем! Только поспеет ли…

— Но, кажись, напрасно сболтнул! Предупреждал он меня. — Орлик потупился.

Оговорка Орлика покоробила Кочергина, но он смолчал. Орлик, видимо, почувствовав натянутость, отвлекая молчавшего Кочергина от его мыслей, рассказал, как поступал в танковое училище.

— Курсантом стал благодаря нахальству, — хохотнул он. — Срезался на экзаменах, но на занятия, несмотря на то, что в списках слушателей не числился, пошел и в конце концов оказался зачисленным. Явочным порядком, — смеялся он. Кочергин тоже.

— Товарищ помначштаба! Готово, можно перебазироваться! — просунул голову в дверь Миша.