Записки советского интеллектуала - Михаил Рабинович

— Раньше-то у нас было спокойно, а теперь такие стали случаться случаи!

Можно легко представить, что это напутствие не изгладило предыдущих мрачных впечатлений, настроения нашего не улучшило.

— Какое безобразие! — возмущался Мирон. — Едут к ним практиканты, так даже подводы не выслали. А считается передовой рудник. Нет, Мишка! Если ты из-за них растянешь руку — честное слово, завтра же пойду в их партком!

До Лопатинского рудника мы все же добрались благополучно, хоть и не засветло. И комендант Бабкин принял нас так радушно, что все злоключения как-то сразу забылись. Трое ребят (нашему старшему — Мирону — было всего 17 лет) напомнили Бабкину, как потом говорили, родные края и какого-то вот такого же опекаемого парня. И звали парня тоже Михалек (меня Бабкин иначе и не называл). Он отвел нам хорошую комнату в рубленом доме наискосок от своей, снабдил необходимым для первого устройства и все время нашей практики отечески о нас заботился. Для первого раза напоил чаем — и мы повалились на койки, едва успев раздеться.

С Лопатинским рудником познакомились на другой день.

Девять добротных рубленых двухэтажных домов выстроились в три линии. Перед ними — площадь с большим баракообразным клубом и такой же столовой, дальше — десятка три длинных бараков-полуземлянок. Вот и весь поселок. Поодаль — каменные здания рудоуправления и электроподстанции, склады. А за ними — «мойка» — обогатительный цех; от него высокие ажурные мачты канатной дороги шагают прямо через поле, через рельсы Казанки, туда, на Химкомбинат. И по зеленеющим посевам то и дело пробегают тени подвесных вагонеток.

Но наше будущее поле деятельности лежало еще дальше, там, куда электровозы везли от «мойки» порожняк, откуда тянули груженные рудой составы. Две длинных, прямых, как стрела, траншеи. И на каждой — «агрегат». Так называли три громадные, с четырехэтажный дом каждая, машины. Один многоковшовый экскаватор вскрывал пласт фосфоритов, другой — зачищал, добывал и грузил в вагонетки.

Третья машина с огромной выносной стрелой — транспортер, выбрасывавший от экскаваторов пустую породу в отвал, который громоздился в выработанном пространстве настоящими горными хребтами. Агрегаты еще новенькие, недавно построенные на Любекском заводе в Германии. С ними прибыло и все оборудование, и квалифицированные рабочие, и даже инженеры. Словом, это был рудник, устроенный по последнему слову техники, рудник нашей мечты — ведь мы готовили дипломные проекты по экскаваторным работам.

Нет, наши надежды не обмануты, хоть на станции и не было подводы! Мы здесь получим отличную практику!..

Но нас посадили графить какие-то ведомости.

Тут Мирон уж отправился по инстанциям, и дня через три мы попали все-таки в горный цех, в эти самые траншеи. Наша практика была очень удачной. Начальник траншеи, Александр Васильевич Князятов, высокий, нескладный, в толстых маленьких очках, сквозь которые зрачки казались несоразмерно большими, хоть и был, как тогда говорили, «практик», то есть человек без диплома, из прежних десятников, но понимал значение образования, очень любил молодежь, много нам рассказывал и показывал, старался поставить на те участки, где мы могли больше увидеть. Благодаря ему я, например, узнал не только экскаваторные, но и путевые работы. Князятов прикомандировал меня к дорожному мастеру Стародубову — тоже «практику», всю жизнь проведшему на «путях».

Ох, это путевое хозяйство!

Гигантские экскаваторы двигались по мощным рельсам, а рельсы лежали на деревянных шпалах, каждая из которых была когда-то целым большим деревом, пока ее не отесали. Пути эти нужно было держать в порядке: подбивать шпалы, подтягивать, менять крепления и, самое главное, передвигать. Ведь по мере разработки траншея разворачивалась как веер. Для передвижки путей на руднике была — единственная в Союзе! — рельсопередвижная машина. Любо-дорого было глядеть, как она бегала из конца в конец траншеи — и мощные рельсы гнулись, как будто это была лапша, огромные шпалы поднимались, как спички, и трехкилометровый путь за каких-то полчаса передвигался на нужную линию.

Но чтобы машина могла работать, нужно было кончик пути, на котором стояла тележка машины… перетаскивать вручную!

— Давай — раз!

— Йшшо — раз! — выкрикивал бригадир — и десяток рабочих налегали плечами на ломы, толкая это последнее звено.

А то мы подкладывали просевшие места, подымая пути ручными домкратами.

Вообще ломы, ваги, ручные домкраты применялись на руднике очень широко, невзирая на то что весь он был последним достижением передовой европейской техники.

Например, вдруг целый груженный рудой состав летел вместе с электровозом под мост, на котором разгружался, прямо в бункер «мойки». То ли кривизна моста была не так рассчитана, то ли вагоны мы грузили тяжелее, чем полагалось по инструкции, то ли виновато было все то же путевое хозяйство, но «мойка» останавливалась, и все, кто мог держать лом в руках, бросались на аврал — вытаскивать тяжелые металлические вагонетки. Автокранов в те времена не было. Мы сами работали как краны.

Или вдруг глина залепляла люк экскаватора — как тут не ударить ломом или кувалдой!

Словом, на этом самом механизированном руднике я познакомился с лопатой и ломом, пожалуй, поближе, чем на полукустарном Шабровском в первую мою уральскую практику.

Как я уже сказал, вместе с машинами из Германии приехали и рабочие. Они здесь составляли особую, привилегированную касту: жили не в бараках, а в рубленых домах, покупали все в специально открытом в этой глуши магазине инснаба. Но зависимости от них приходил конец: по договору каждый из «инорабочих», как их называли, должен был обучить своему делу русского.

И в тот год, когда мы пришли на рудник, уже только одну бригаду из семи возглавлял рабочий-немец. Остальные бригады были большей частью из местных крестьян — соседних сел Лопатина, Осташова и др. И наиболее квалифицированные рабочие-экскаваторщики тоже. Бригадир работал на главном добычном экскаваторе — «тифбаггере», вторым по значению в бригаде был машинист вскрышного «швенкбаггера», третьим — транспортера — «бандвагена» (эти названия привились и постоянно звучали в местном московском говоре). Дальше шли помощники машинистов и смазчики — тоже все ребята из соседних деревень или «фабзайцы». Как-то перед началом сезона на производственном совещании распределяли рабочих по бригадам. Все шло гладко, пока накрашенная дама-переводчица, оторвав ухо от своего соседа-инорабочего, не сказала:

— Пеппель говорит, что он на бандвагене работать не будет!