Невыносимая любовь - Иэн Макьюэн

Я уже стоял, когда Рейчел что-то мне сказала. Я ничего не понял, но на всякий случай кивнул.

Та женщина была убеждена, что весь лондонский свет только и обсуждает ее связь с королем, а сам король глубоко этим обеспокоен. В один из приездов она не смогла найти свободного номера в гостинице и решила, что король употребил все свое влияние, чтобы помешать ей остаться в городе. Одно она знала наверняка: король ее любит. И она любила его в ответ, но как-то сильно обидела. Он отвернулся от нее, но все же не переставал давать ей надежду. Он подавал знаки, понятные лишь ей, чтобы она знала: как бы постыдно, неловко и недопустимо это ни было, он любит ее и будет любить всегда. Он общался с ней, используя занавески на окнах Букингемского дворца. Так она и жила в тюремном мраке своих заблуждений. Безнадежная любовь, отравившая ее существование, получила название по имени лечившего ее французского психиатра де Клерамбо[12].

Заметив, что я поднялся, Джин Логан решила, что я уже ухожу. Она подошла к столу и написала на листке несколько фамилий и телефонов.

Дети вернулись к окну, и Рейчел сказала:

– Я вспомнила еще одну штуку.

– Да ну? – Я с трудом сосредоточился на ней.

– Учительница рассказывала, что во многих странах нет носовых платков и поэтому там все сморкаются вот так.

Она зажала нос большим и указательным пальцами, остальные пальцы растопырила и громко фыркнула в мою сторону. Ее брат издал вопль ликования.

15

Я взял у Джин Логан сложенный листок с телефонами, мы все вместе вышли из комнаты, пересекли коричневый холл и остановились у входной двери. Не доходя до двери, я уже мысленно вернулся к де Клерамбо. К синдрому де Клерамбо. Как фанфары, как чистый звук трубы, это имя напомнило мне о моей собственной одержимости. Меня ждало исследование, и я прекрасно знал, с чего начать. Синдром задавал границы поиска, и это обещало какое-то успокоение. Я был почти счастлив, когда она открыла входную дверь и мы вчетвером столпились на кирпичной дорожке, чтобы попрощаться. Я чувствовал себя так, будто мой старый профессор наконец предложил мне работу на кафедре.

Джин Логан поблагодарила меня за приезд, я пообещал связаться с ней, как только всех обзвоню. Теперь, когда я уезжал, дети держались в стороне. Я снова стал для них незнакомцем. Зажав пальцами нос, я выдал более пристойную версию произведенного Рейчел звука. Они простили меня, натянуто улыбнувшись. Я заставил их пожать мне руку. Удаляясь по тропинке от дома, я не мог отделаться от ощущения, что мой уход напомнил им об отсутствии отца. Семья собралась у двери, мать обнимала детей за плечи. Я дошел до машины, открыл дверцу и обернулся, чтобы помахать им в последний раз, но все трое уже скрылись в доме.

По дороге домой я свернул с шоссе на юг к Чилтернзу и подъехал к полю. Я остановился на том самом месте, где на заросшей травой обочине находилась машина Логана. Стоя у пассажирского места, она должна была прекрасно видеть все происходящее – от приземлившегося шара и волочащейся по земле корзины до борьбы с веревками и падения. Она должна была видеть место, где он упал. Я представил ее: хорошенькая, двадцати с небольшим лет, обезумевшая от ужаса, она бежит по дороге к ближайшей деревне. Или, может быть, она побежала в другую сторону, вниз по холму к Уотлингтону. Стоя здесь, на ее месте, я воображал себе тайные звонки или записки, предшествовавшие их пикнику. Может быть, они любили друг друга. Страдал ли он, почтенный отец семейства, от угрызений совести и нерешительности? И какая ужасная перемена для нее – от предвкушаемой идиллии с обожаемым мужчиной до кошмара, перевернувшего всю ее дальнейшую жизнь с ног на голову. В панике она все же не забыла схватить свои вещи – к примеру, пальто и сумочку, но не припасы для пикника и шарфик – и помчалась прочь. Для меня было очевидным, что она не предпринимала никаких действий. Она сидела дома, читала газеты и плакала в подушку.

Без всякой конкретной цели я пошел через поле. Все выглядело по-другому. Меньше чем за две недели деревья полезащитных полос набухли первыми весенними соками, а трава под ногами сулила грядущее изобилие. Словно участвуя в следственном эксперименте, я разыскал дорожку, по которой мы шли с Клариссой, и дошел до места, где спрятались от ветра. Казалось, я очутился в каком-то полузабытом уголке из детства. Мы были так рады нашей встрече, нам было так легко друг с другом, а теперь я с трудом представлял себе, как вернуться к этой чистоте.

Оттуда я медленно направился к центру поля, по направлению своего бега, к точке, где встретились наши судьбы, а оттуда к краю откоса, куда стащил нас ветер. Сюда, пересекая поле, вела дорожка, по которой явился в мою жизнь Перри. За моей спиной, там, где стояла моя машина, остановился Логан. А вот здесь мы стояли и смотрели, как он падает с неба, и здесь же Перри поймал мой взгляд, и его внезапно поразила любовь, патологию которой мне так не терпелось исследовать.

Таков был мой маршрут. Я спустился с холма на поле и подошел к следующему месту. Овец не было, а небольшая дорога за оградой оказалась уже, чем в воспоминаниях. Я искал какую-нибудь вмятину на земле, но увидел лишь заросли крапивы, растянувшиеся почти до калитки, через которую перелезали полицейские. Здесь Перри предложил помолиться, и здесь я развернулся и ушел. Я так же уходил и сейчас, пытаясь представить, каким образом он умудрился разглядеть в моей позе какой-то отказ.

В прошлый раз взбираться на холм было значительно легче. Адреналин придавал сил моим конечностям и ускорял все мысли. Сейчас мое нежелание проникло глубоко в мышцы, и я слышал, как пульс бьется в висках. На вершине холма я остановился и огляделся. Поля, поля на сотни акров вокруг и один крутой склон. Я стоял там, будто никогда и не уходил, потому что эта выкрашенная в зеленый поверхность была сценой для моих рассеянных блужданий, и я не сильно бы удивился, увидев, как с разных сторон ко мне приближаются Кларисса, Джон и Джин Логаны, та безымянная женщина, Перри и де Клерамбо. Вообразив это, я представил себе, как они, встав полукругом, теснят меня к откосу, я не сомневался, что они явились, чтобы вместе обвинить меня – но в чем? Знай я это наверняка, я бы не вел себя как подсудимый. Недопонимание, неполноценность, недостаточное расширение ментального пространства, которое описать так же трудно, как шок от первого знакомства человека с числами. Интересно, что сказала бы Кларисса, хоть с некоторых пор мы и не доверяем мнениям друг друга, но теперь француз в двубортном костюме просто заворожил меня.

Я развернулся и зашагал через поле к машине. Сама идея довольно проста, но человек, создавший теорию о патологической любви и давший ей, как жених у алтаря, свое имя, без сомнения, должен был поневоле разобраться в природе любви как таковой. Где определена патология, должна скрываться и концепция здоровья. Синдром де Клерамбо был темным, искажающим зеркалом, где отражался и пародировался светлый мир тех влюбленных, чья безумная страсть оказалась благоразумием. (Я зашагал быстрее. До машины оставалось метров четыреста, и, увидев ее теперь, я знал наверняка, что тогда передние дверцы оставались широко распахнутыми, как крылья.) Болезнь и здоровье. Иначе говоря, мог ли узнать я о Перри что-то, что вернуло бы меня Клариссе?