Вильям Гарвей - Миньона Яновская

В эту поездку Гарвей побывал во многих городах Германии. При этом он нигде не упускал возможности повидаться с известными медиками, тамошними светилами, чтобы лично услышать их мнение о своем трактате и попытаться убедить их в правильности своих идей.

Побывал он и в Алторфе; здесь в университете работал его старый товарищ по Падуе, прославленный анатом Каспар Гофман.

Гофман встретил своего однокашника достаточно радушно, и пока они вспоминали студенческие времена, «милую Падую» и «дорогого учителя» Фабриция, беседа шла непринужденно и дружественно. Но Гарвей не ради приятных воспоминаний заехал сюда — мнение Гофмана о кровообращении было ему дорого и важно и как мнение известного анатома, и как мнение выходца из той же школы, из которой вышел он сам, и, наконец, просто как мнение старого товарища и человека, которого он уважал.

С присущей ему прямотой, Гарвей перевел разговор на науку. Гофман недовольно поморщился, сразу стал холоден, сух и непреклонен. Гарвей тоже не сдавался — он предложил повторить перед Гофманом некоторые свои наиболее убедительные опыты, полностью доказывающие истинность открытого им кровообращения.

Из вежливости Гофман согласился. Раздобыли все необходимое для опытов, и Гарвей с увлечением начал вскрытие. Попутно он все разъяснял, всеми силами стараясь убедить Гофмана в своей правоте.

Лицо Гофмана оставалось непроницаемым до самого конца этой тягостной демонстрации.

Убеждений Гофмана Гарвею не удалось сокрушить. Почтенному старцу более убедительными казались отжившие учения Галена и Гиппократа, он по-прежнему продолжал верить в них, не меняя своего мировоззрения. Свидетельству Галена он верил больше, чем собственным глазам, больше, чем всем доказательствам на свете, какими бы очевидными они ни были, и уж, конечно, больше, чем Гарвею…

К концу опытов Гофман почти все время молчал, полупрезрительно, полураздраженно, Гарвей же говорил горячо и громко, убеждая, доказывая, умоляя поверить… Атмосфера накалилась до такой степени, что огорченный и расстроенный Гарвей, опасаясь дальнейшими препирательствами вовсе вывести из себя старого коллегу и окончательно поссориться с ним, бросил скальпель и ушел.

Быть может, встреча эта и не прошла даром: в конце концов несокрушимый Гофман, искренне убежденный в своей правоте (правильней было бы сказать, в правоте древних учителей!), был поколеблен. Но это случилось через несколько лет, хотя вполне вероятно, что как раз опыты, которые он лично наблюдал у себя, в Алторфе, и сыграли в этом главную роль.

Гарвей уехал из. Алторфа в тягостном состоянии духа. Вообще все эти встречи со светилами медицины, врагами его учения, приносили ему мало радости. Огорчало не только то, что открытие все еще не завоевало признания, но и то, что великая косность и упрямое невежество пышным цветом цвели среди людей медицинской науки. В эту свою поездку он особенно ясно увидел, в какие крепкие оковы закованы анатомия и физиология и как трудно расковать эти цепи, добровольно надетые на себя учеными вождями медицины.

В таком настроении вернулся Гарвей в Англию.

И вскоре после возвращения столкнулся с еще большими огорчениями, не имеющими, правда, прямого отношения к медицинской науке, но касающимися его родной страны, всей Англии, английского народа.

Затронули эти события и лично Гарвея. Ему они стоили нескольких лет изгнания, почти утраченной возможности заниматься в нормальных условиях наукой и потери драгоценных записей и материалов — труда целой жизни.

В Англии началась буржуазная революция.

В годы революции

Знаменитый Третий парламент был созван в 1628 году.

Этому предшествовал трехлетний период внешнего благополучия и внутренней борьбы между парламентами предыдущих созывов, представлявших интересы буржуазии и нового дворянства, и королем, за которым стояли старые, феодально-абсолютистские слои государства. Противоречия между монархом и парламентом нарастали по трем коренным вопросам, составляющим всю сущность государственного управления: по вопросам внешней, внутренней и церковной политики. Эти противоречия не находили своего разрешения и в течение предыдущих лет, после же прихода к власти Карла I они еще больше обострились.

Городская буржуазия и новое дворянство, связанное с предприятиями капиталистического характера, не желали больше поддерживать никаких отношений с католическими державами, понимая, что отношения эти идут вразрез с их экономическими интересами. Войны они тоже не желали — для войны нужно слишком много денег, а их следует употребить совсем на другие нужды: на развитие отечественной промышленности и торговли. Но если уж сражаться, если уж вступать в разорительную войну, то с единственной целью — уничтожить конкуренцию морских держав — Франции и Испании — и стать самой мощной морской державой в мире.

Карл же, наоборот, стремился к крупным сражениям ради возможных блистательных побед, ради самих побед, чтобы высоко поднять свой королевский авторитет внутри страны.

Парламент требовал единства веры и беспощадной борьбы с католицизмом, восстановления которого боялись новые крупные землевладельцы, появившиеся в период реформации: в этом случае им пришлось бы вернуть все захваченные ими церковные земли. Король же полностью пренебрегал религиозными распрями — религия как таковая мало интересовала его, но у него было обязательство перед Францией, согласно которому он вынужден был терпеть существование католической церкви в своей стране. Кроме того, среди влиятельных лиц из придворных кругов было немало католиков, а они представляли собой достаточно сильных союзников престола.

Парламент настойчиво проводил жестокую экономию в расходах, отказывал королю в ассигнованиях на военные нужды, не пожелал утвердить введенные еще Яковом I пошлины на ввозимые и вывозимые товары дольше, чем на один год, чтобы не закреплять их за Карлом на все время его царствования.

Ни в одном из этих пунктов Карл I не желал идти на уступки, чтобы не уронить своего королевского престижа.

Три года, с начала своего царствования, король тщетно пытался выторговать кое-какие уступки, но, очутившись в безвыходном положении, особенно на внешнеполитической арене, вынужден был снова созвать парламент.

Третий парламент, пользуясь затруднениями короля, провел «петицию о правах» — акт, разрешающий противодействие всякому насилию над личностью: аресту или тюремному заключению без суда, расквартированию солдат и матросов в домах частных лиц против их воли, публикации и выполнению деспотических декретов, опирающихся на военное положение, и т. д.