Крепость Сол (сборник) - Норман Спинрад

Джонсон смотрел на Координатора с абсолютным недоумением. Зачем? Но все предельно ясно. По-другому и быть не могло.

Потому что человеческой природе свойственно отвергать Тиранию. Даже такой вот Кустов был способен понять это.

— На уничтожение Гегемонии, естественно! — проворчал он. — Конец Тирании! Освобождение человечества!

Кустов вздохнул и покачал головой.

— Уничтожение Гегемонии? Но зачем? Чем вы могли бы заменить ее?

Кустов снова недоверчиво покачал головой.

— Но зачем? В чем вы можете упрекнуть Гегемонию? Разве не положен конец всем этим войнам, которые разоряли Землю в Век Религий и Наций? Порядок, установленный Гегемонией, впервые в истории человечества принес настоящий мир. Видите вы людей, умирающих от голода? Видите вы эпидемии, которые обрушиваются на Опекаемых? Нет! Никогда еще здоровье и процветание населения не были на таком высоком уровне. Нет бедняков, нет отбросов общества. У этих слов теперь только исторический смысл. Мир, изобилие, благоденствие, всеобщее удовлетворение! Вам известно лучше, чем кому бы то ни было, что Опекаемым нравится Гегемония. Сколько человек вступили в вашу организацию за десять лет ее существования? Кого привлекли вы? Горстку невротиков и тупоумных! А скоро вообще исчезнут неврозы и безумие. Они тоже будут побеждены. Мы на пороге осуществления Утопии! Через несколько лет Порядок будет всеобщим! Солнечная система превратится в рай не на год, век или тысячелетие, а навечно, навсегда, пока жив человек! Как же какие-то людишки, даже если они безумны, могут желать разрушения всего этого? Мы дали человеку все, чего он хотел. Что же ему еще надо?

Несмотря на всю свою невероятную усталость, несмотря на чувство полнейшей опустошенности, тщетности, которые охватили все его существо, Джонсон удивился, что какие-то слова еще могут трогать его, возмущать. Ведь Кустов действительно верил тому, что говорил! Он был полностью и слепо в этом убежден. Он не считал себя тираном и был в этом абсолютно искренен! Это был триумф тирании, само ее воплощение: сам деспот превратился в пленника системы. Он не был даже способен вообразить что-нибудь другое.

— С вами все ясно, Кустов, — ответил он. — Вы когда-нибудь слыхали о свободе?

Это слово не слишком взволновало Кустова.

— Да, несомненно. Но разве это не просто звук? Свобода от болезней, от бедности, от войн — мы добились всего этого. Если только вам нужна свобода умирать от голода, убивать, воевать, быть несчастным… Что же такое свобода? Слово, лишенное смысла, термин, потерявший всякий смысл! Как же можно быть настолько безумным, чтобы посвятить свою жизнь слову?!

— Нет, это не только слово, — почти бессознательно прошептал Джонсон. — Это…

— Ну, и? — продолжал Кустов. — Что же? Просветите меня, потому что у вас такой вид, будто вы знаете. А может быть, вы и сами не в курсе?

— Это Демократия, это когда у людей такое правительство, какое они хотят, это когда большинство решает…

— Но у людей уже есть такое правительство! — воскликнул Кустов. — Они хотят Гегемонию. Опекаемые счастливы.

Он бросил взгляд в сторону Торренса, который следил за этим диалогом с саркастической гримасой.

— Если вы только не хотите прибрать к рукам право решать, как некоторые из присутствующих здесь, которых я не буду называть. Уверены вы, Джонсон, в том, что это совсем не так?

Речи Владимира Кустова открывали перед ним бездонную бездну. Никогда еще никто не расспрашивал его о мотивах, заставлявших его бороться с Гегемонией, о личных мотивах. Он знал, что Лига и Демократия были воплощением добра, безраздельное господство Гегемонии — воплощением зла. Он всегда знал это, и этой уверенностью было всегда проникнуто все его существо.

Но неизвестно, каким бы он был, если бы смог хоть сколько-нибудь разобраться и привести хоть какое-то обоснование этой уверенности. Неужели он жил до сих пор в плену великой лжи? А если Кустов прав? Если он, Борис Джонсон, посвятил свою жизнь химере?

Но зачем?

Повернувшись лицом к ослеплявшему свечению Меркурия, Аркадий Дунтов отрегулировал защитный экран шлема своего скафандра. Жара уже начала чувствоваться — специально сконструированный скафандр мог защитить человека только в течение четырех часов от ужасной температуры на освещенной стороне планеты.

Но четырех часов вполне должно было хватить.

Он обернулся, чтобы посмотреть, что творится у него за спиной. Десять человек спрятались в тени корабля. Все они были, как и Аркадий, запакованы в свои скафандры с непроницаемыми для взгляда снаружи экранами шлемов. Каждый был вооружен пистолазером, а двое несли на спине рюкзаки с боеприпасами и взрывчаткой. Дунтов махнул рукой, и они приблизились, неловко передвигаясь по сильно пересеченной местности. Было приказано соблюдать полнейшее молчание по радио до момента предъявления ультиматума. Задание было сто раз проработано в мельчайших подробностях, и каждый точно знал, что ему надлежит делать в каждый следующий момент.

Поверхность планеты состояла только из разрушенных обрывистых скал, из гигантских эрратических валунов — плодов деятельности ионизированных газов разреженной атмосферы. Земля была буквально усеяна миллионами каменистых обломков интенсивно разрушающихся скал, что было также вызвано резкими перепадами температур при ужасной дневной жаре и сильными ночными похолоданиями. Предательские пропасти, заполненные порошкообразной массой, чередовались с лужами свинца, расплавленного жаром близлежавшей звезды.

Человек, который случайно взглянул бы на нее прямо, тотчас получил бы ожог сетчатки глаза, несмотря на максимальную поляризацию экрана своего шлема.

Возглавив группу, Дунтов направился в узкий проход между двумя скалистыми стенами, старательно обходя лужи расплавленного свинца у входа. Температура в скафандрах продолжала повышаться, становясь непереносимой.

Бесспорно, поверхность Меркурия была самой труднопроходимой из всех планет Солнечной системы, если не считать гигантские газообразные. Но в то же время это было залогом успеха операции.

Каньон переходил в гигантский котлован, образовавшийся в результате падения огромного болида.

В центре этого котлована, окруженного эрратическими валунами, впадинами с расплавленным свинцом, среди миллионов скалистых обломков выделялось похожее на жемчужину в куче отбросов гигантское полушарие экологического купола — настоящий вызов человека этому аду, который сам был вызовом всему живому.

Однако вызов аду был довольно робким.