Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

— Мистер Черчилль прибегает к ночным полетам не потому, что от них можно ждать больших результатов, а просто потому, что англичане не могут летать над Германией днем, между тем как немецкие самолеты каждый день летают над Англией.

После длинной паузы выражение лица его резко изменилось. Оно сначала побледнело, а затем от ярости налилось кровью. Голос стал глухим, клокочущим:

— Три месяца я надеялся, что можно положить конец безумию этой войны! Однако мистер Черчилль счел это признаком нашей слабости. Теперь мы будем платить ночью за ночь. И если британская авиация будет сбрасывать тысячу, две тысячи, четыре тысячи килограммов бомб за ночь, мы будем сбрасывать сто пятьдесят, двести тридцать, четыреста тонн бомб… Если англичане усилят налеты на наши города, мы сотрем их города с лица земли!

Присутствующие встретили слова фюрера бешеной овацией.

Началась новая фаза воздушной войны. Геринг был вынужден снова погрузиться в свой штабной поезд, прикрываемый двумя железнодорожными зенитными батареями, перемещающимися впереди и сзади состава. Третьего сентября он вызвал к себе на «Азию», как кодированно назывался штабной поезд, Шперрле и Кессельринга.

— Фюрер хочет, чтобы мы атаковали Лондон и превратили его в жаровню с углями!

Массированные бомбардировки Лондона начались во второй половине дня седьмого сентября. С аэродромов 3-го Воздушного флота поднялось 625 бомбардировщиков в сопровождении 650 истребителей и направилось к английской столице. Авиация шла волнами по сотне и больше самолетов в каждой.

Геринг оставил штабной поезд и разместил свой передовой командный пункт на берегу Ла-Манша.

После взлета Келленберг собрал авиагруппу и повел на малой высоте на север вдоль побережья. За портом Гавр они увидели огромную армаду бомбардировщиков. «Хейнкели-111», казалось, заполнили своими тяжелыми тушами все воздушное пространство на много километров.

Карлу фон Риттену, ведущему группы прикрытия, некогда было смотреть на землю. Он пытался найти достаточно большой зазор между «хейнкелями», в который можно было бы безопасно протащить свой отряд.

Если бы он внимательно посмотрел вниз, то смог бы увидеть небольшую группу военных, стоявших неподалеку от личного штандарта рейхсминистра авиации. Да, пожалуй, он смог бы узнать и самого Геринга, который в отличие от других генералов был одет в белую фельдмаршальскую форму.

Геринг, не отрываясь, смотрел в бинокль на пролетающую армаду и в радостном возбуждении повторял:

— Будет жаровня с углями! Будет жаровня!

Несмотря на то что рейхсминистр давненько не садился в самолет и погода была очень теплая, на нем, как и на других летчиках, были летные сапоги с электрическим подогревом, на мягкой войлочной подошве. Этой деталью Геринг хотел еще больше подчеркнуть свою непосредственную причастность к происходящему.

— Гуго, — спросил он у Шперрле, — а это чьи «ягуары» с оскаленной пастью?

Шперрле взглянул в бинокль, а затем на плановую таблицу, лежащую перед ним на раскладном столе:

— Это отряд «Гончих псов» из авиагруппы Келленберга. Ими командует гауптман фон Риттен.

— А-а, я знаю этого парня. Ну что же — пожелаем им удачи.

Медлительные туши двухмоторных «хейнкелей», размалеванные черно-зелеными подтеками камуфляжной краски, повисев над Ла-Маншем, пересекли береговую черту между Брайтоном и Истборном. Шедшие впереди них «Мессершмитты-109» из группы расчистки воздушного пространства связали боем подходящих «харрикейнов», но с севера подходили новые эскадрильи изящных «спитфайров», с зализанными эллипсовидными крыльями.

Карлу стало ясно, что сегодня им придется особенно жарко. Сквозь негустую дымку впереди начали вырисовываться очертания самой крупной цели в мире — девятимиллионного города.[49]

Широкие крылья «хейнкелей», наплывая на город, закрыли от взгляда Карла и Темзу, и мосты через нее. «Спитфайры» зашли в атаку, когда «хейнкели» встали на боевой курс. Развернувшись им навстречу, летчики Ме-110 приняли огонь на себя.

— Выхожу из боя! — передал Ганс Хенске.

— Что там случилось? — поинтересовался Карл.

— Перебили тягу элеронов.

— Держаться можешь?

— Попробую перетянуть через «канал», а там — за борт.

«Мессершмитты-109» давно ушли на базы. Запас топлива, даже при наличии подвесных баков, не позволял им взбираться далеко.

Увидев, что «хейнкели» отбомбились и уже не опасны, «спитфайры» умчались драться с подходящими группами. Англичан сегодня было не больше одного на десять немецких машин.

При развороте на обратный курс «хейнкели» вошли в зону зенитного огня. В небе начал хлестать ливень из осколков зенитных снарядов. Красные вспышки разрывов метались совсем рядом. Плоскости самолета цеплялись за темные дымы сгоревшей взрывчатки. Сегодня просторная кабина Ме-110 казалась Карлу особенно неуютной. За ее тонкими дюралевыми стенками с визгом мчалась стальная рвань зазубренных осколков, каждый из которых мог поставить точку в его биографии.

Карл взглянул туда, где «хейнкели» освободились от бомбовой нагрузки. Часть города, примыкающая к докам Вест-Хама, была охвачена пожаром.

«Хейнкель-111» с бортовым номером «12», который летел ниже, вдруг окутался дымом и пламенем. По-видимому, в него угодил зенитный снаряд. Пролетев несколько секунд по прямой, он повалился вниз.

Пытка — а иначе нельзя было назвать время пребывания над жерлами английских зениток — продолжалась еще минут семь.

Только над Ла-Маншем Карл вздохнул спокойно, поняв, что на этот раз они вырвались.

Летать приходилось ежедневно. И хотя Карлу быстро наскучило быть мишенью для лондонских средств ПВО, его желания не спрашивали. Два-три вылета считалось дневной нормой. Вечером измученные летчики нехотя шли в столовую, без аппетита ужинали и отправлялись спать, моля бога, чтобы завтра он испортил погоду. Все летчики завидовали Гансу Хенске, подвернувшему ногу при парашютном прыжке и попавшему в лазарет. Карл теперь не снимал с шеи отцовский амулет — клык тигра, надеясь, что он сохранит его от снарядов зениток и пуль «спитфайров».

В сентябре по Лондону действовали круглосуточно. Когда наступала темнота, вылетали ночники, отыскивая цели, освещенные заревом пожаров. Летавшие днем завидовали ночникам, которые почти не имели потерь.

Штабы сражающихся сторон для поддержания морального духа не стеснялись в своих сводках завышать потери противника. По признанию английского маршала авиации Таусенда, потери противника они увеличивали на 70 процентов,[50] а немцы — те и вовсе не стеснялись, доведя этот процент до двухсот. Дуэль на цифрах окончательно запутала Геринга. По подсчетам штабников, КАР[51] была давно уничтожена, но кто-то продолжал сбивать самолеты над Англией. Вернувшиеся с бомбежек «хейнкели» привозили многочисленные пулевые пробоины. Вдобавок «окончательно уничтоженные» эскадрильи англичан нанесли несколько бомбовых ударов по высадочным средствам в Булони и Антверпене. Гитлер бушевал от ярости. Он понял, что одним люфтваффе поставить Англию на колени оказалось не под силу.

Семнадцатого сентября Гитлер отложил проведение операции «Морской лев», на неопределенное время. После этого дневные налеты на Англию стали проводиться все реже и реже. А с ноября 1940 года английские города стали «ковентрировать»[52] только бомбардировщики.

В конце года истребительная эскадра «Хорст Вессель», сдав потрепанные «Мессершмитты-110», не оправдавшие возлагавшихся на них больших надежд, убыла в Германию на доукомплектование и перевооружение на модернизированные «Мессершмитты-109».

Уставшие «Гончие псы» во сне и наяву грезили отпуском. Фатерлянд казался им обетованной землей, где они могут отдохнуть от грохота моторов, пушечной стрельбы, а главное — от близкого присутствия «костлявой старухи», унесшей не одного пилота из их авиагруппы.

Адъютант, возникший на пороге кабинета Гитлера, вытянулся в нацистском приветствии и доложил:

— Адмирал Канарис!

— Просите, — буркнул Гитлер, отодвигая от себя папку с бумагами. Шеф военной разведки — абвера — был вхож к нему в любое время. Канарис был один из немногих, кого Гитлер не стеснялся. Поэтому он не снял очки, делавшие его невыразительное лицо неприятным.

В кабинете тотчас появился невысокий смуглый брюнет к вьющимися волосами и черными выпуклыми глазами. Неоднократные тщательные проверки родословной Канариса, проводимые но приказу фюрера, неизменно подтверждали, что адмирал — немец с сильной примесью греческой крови, но из-за типично семитской внешности Гитлер не мог претодолеть к нему неприязни, которую тщательно прятал под повышенной приветливостью.