Только ждать и смотреть - Елена Бочоришвили

Эмма не сняла шубу. Мы прошли на кухню, сели за стол. Какое-то время мы оба молчали, и я чувствовал себя неловко. Наркотическая зависимость – не та болезнь, которую хочется обсуждать за чаем. Вообще обсуждать. Тем более когда речь идет о родном тебе человеке. Мне было стыдно, да. Эмма уже знала, что “шансы пятьдесят на пятьдесят”, я сообщил ей о здоровье Марка по телефону. Мы долго молчали. Эмма несколько раз с шумом втягивала в себя воздух, как будто сдерживала рыданья. Достала из сумки бумажный платочек, приложила к глазам. При каждом ее движении меня обдавала струя благоухания. Чем же она душилась? Я как сейчас чувствую этот запах, он застрял в воздухе, повис…

Потом она наклонила голову, открыла свою черную лакированную сумочку, достала оттуда пачки денег и выложила их на стол – одна, две, три… Почему-то вид денег в банковской упаковке страшно возбудил меня, я встал и заходил по кухне. Никогда в жизни я не видел столько иностранной валюты!

– Что вы… не надо… Зачем вы… – лепетал я.

Эммочка не отвечала мне, она неторопливо доставала пачки, одну за другой. Потом она начала аккуратно срывать с пачек обертки и пересчитывать деньги, не спеша, пришептывая по-русски. Эмма считала по-русски! Я вспомнил, что в одной советской книге именно так поймали американского шпиона – человек, оказывается, увлекаясь, всегда считает на своем родном языке, сколько бы языков он ни знал. Я почти бегал по кухне – не мог взять себя в руки.

“Пойди попей холодной водички”, – говорила мне бабушка в детстве, когда я не мог вести себя “как ни в чем не бывало”. Я подошел к крану и налил себе воды.

– И мне, – машинально сказала Эммочка, не отрываясь от своего занятия.

Я подал ей стакан воды, и, когда она вскинула на меня глаза, в них стояли голубые слезы.

– Ах, боже мой, как вы похожи на Марка! – воскликнула она.

Я готов был умереть на месте! Я готов был броситься ей на грудь и зарыдать!

Сейчас я думаю: для чего ей нужен был весь этот спектакль? Разве она не знала, сколько купюр в каждой банковской пачке? Зачем она намеренно затягивала время – сводила меня с ума? Разве она верила, что я сын Марка? Но вот что она хорошо знала – что я люблю, когда меня сравнивают с отцом!

– Возьмите, пожалуйста, – попросила Эммочка трагическим голосом. – У меня просто больше нет, а то бы я… Вам понадобятся деньги, м-м-м…

– Разве в Канаде медицина не бесплатная? – задал я один из своих “глупеньких” вопросов.

– От этого и все проблемы! – зло сказала Эмма. – Марк ходил к разным врачам, и каждый в свою очередь выписывал ему лекарства! Марк принимал тройные дозы!

Эммочка знала обо всем лучше меня!

– Сандро, я никому не скажу ни слова, вы слышите? Это между нами! Ах, если бы я могла дать вам побольше денег!

Она почти плакала.

– Вы знаете, в случае необходимости я могу обратиться к Дороти Окли… – попытался успокоить ее я.

– Что вы! – вскрикнула Эммочка. – не говорите ничего вашей бабушке! Никому ничего не говорите! Все эти странные знакомые Марка, Зак Полски или Иван Иванович… Им просто не с кем поговорить по-русски! Не надо, вы мне обещаете? Я единственный настоящий друг Марка! Это между нами, слышите? Я от всей души хочу помочь ему…

– Я верну вам при первой же возможности! – воскликнул я. – Разрешите, я дам вам расписку?

– Нет-нет! – ответила она и встала. Чемпионский рост. Портрет красавицы в шубе. На кухне. Она направилась к лестнице, а потом, словно что-то вспомнив, остановилась, повернула голову и бросила мне небрежно: – Зачем мне расписка? Я вам доверяю! Но, если вы так настаиваете, у Марка есть какая-то книга из России, вот, пожалуй… для меня это память, знаете… М-м-м…

Я понял. Она пришла за книгой “Путешествие в Персию…” поручика Друвиля. За рисунками Орловского. Надо успеть взять за хорошую цену – на случай, если Марк не встанет. У нее, наверное, уже готовы бумаги… По-видимому, Марк, доверчивый и болтливый, сообщил Эмме, что собирается подарить мне эту книгу…

– Я дам вам расписку… – машинально повторил я.

Бумага тут же вынырнула из черной сумочки. Ручка. Я рванулся из кухни вон. Она двинулась за мной. “Вот, вот, здесь… не надо карандашом…” Да отстаньте от меня! Как выдержать и не сказать ни слова? Заваленное пианино, на котором Марк играл однажды до полуночи, а потом спросил: “Кому я такой нужен, а?..” Блондинка в маленькой машине, дома и горы… Мне, папа, ты нужен мне! Как же она поняла, что я не подпишу? Ведь я не проронил ни слова! Быстро сгребла со стола деньги, бегом направилась к лестнице…

Взгляд. Вот чем мы похожи с Марком – у нас одинаковый огненный взгляд.

Солнце больше не грело и не светило, не пробивалось к нам сквозь облака. Марк уже не заказывал погоду: видно, ему было трудно это делать на расстоянии, он уехал лечиться. Я жил один и очень скучал по моему сумасшедшему отцу. Я по-прежнему любил его и носил свою любовь в сердце, как рану.

Мсье Туччи приходил по утрам и помогал с “решением юридических и финансовых вопросов” – объяснял мне, как разбирать почту и оплачивать счета. Я потихоньку начал зарабатывать – иногда рисовал Ленина и отдавал Заку Полски, а чаще убирал лопаткой снег у нас и у соседей. Лоран даже обрадовался, когда я вызволил его из этой обузы, – сказал, что снега на всех хватит. Обидней всего почему-то мне было подбирать какашки за собакой Баскервилей – и как Лоран с этим справлялся? Сейчас я уже забыл, а тогда еще помнил, что в Грузии собаки редко живут в домах, и вообще с ними обращаются как с собаками! Они обитают во дворе, спят в конуре и едят объедки!

Дороти Окли, моя бабушка, регулярно звонила мне, но не приезжала. Шапиро очень кратко выдал, почему она не идет на сближение, как космический корабль на стыковку: “Миссис Окли очень богата”.

– Ну и что? – спросил я.

– Чем ты богаче, тем больше людей лезут к тебе в друзья и родственники, – сказал Шапиро, – приходится быть осторожным.

Я сам предложил мсье Туччи сдать мою кровь на анализ, чтобы развеять сомнения его “клиента”, но он ответил, что для эмиграционных властей мое родство с отцом не имеет никакого значения, так как Марк американец, а не канадец, поэтому “вы вдвоем можете решить этот вопрос на досуге, не сейчас”. Мсье Туччи занимался проблемой, как оставить меня здесь, где я нужен своему отцу. “Марку предстоит долгая дорога назад, – сказал он, – лично я не доживу”. Наверное, это понимала и моя американская бабушка, поэтому она “вкладывала капитал” в меня.

Я редко вспоминал то, откуда шел или бежал: не хотел. Память перебирала косточки моему прошлому, отделяла шелуху от зерен, оставалась одна горькая суть. Только сейчас, оглядываясь назад, я понимал, что поезд в никуда ехал не мимо, а наезжал на нас, и не было непострадавших… Там, в стране, не удержавшейся в неловкой позе на одной ноге, в стране, которая была тюрьмой для невинных, где птички в клетках пели песни о любви, а женщины стучали каблучками в ночи, как сердце, как сердце…

Я часто звонил Заку Полски и просился в его клуб. Вода брала меня в свои объятья, как любовница, не успевшая устать от самого неизведанного в мире советского секса. Я плыл и плыл – оттолкнулся от стены, назад, снова вперед, потом назад… О счастье! Вода в бассейне была синей, словно в ней полоскали волосы тысячи Эммочек. Однажды я сказал об этом Заку. Он изумился:

– У Эммы Берг голубые волосы?

– А разве вы не замечали? Она красит их синькой!

– Как бы я заметил? – усмехнулся Зак. – У меня дальтонизм!

– Как же вы собрали свою коллекцию, если не различаете цвета? – удивился я.

– Зато я различаю подпись автора, тут меня не проведешь! – рассмеялся Зак.

– Так вот почему вам не понравился портрет Лили Лории! – радостно воскликнул я. – Там же вся красота в цвете!

– Да, и ваша подпись, простите великодушно. Разве у меня есть время ждать, пока вы станете знаменитым? Умоляю вас, я ведь могу умереть завтра! Мне бы только успеть пристроить Орловского в приличный музей, больше я ничего не хочу! Вы знаете, в чьих руках сегодня арт?

Он не успел. Незадолго до смерти Зак продал свою коллекцию Эмме Берг – за бесценок, как он говорил, практически выменял на обещание, что она сумеет не разбивать коллекцию, а поместит ее – целиком – в музей. Ему пришлось признать, что имя умершего обувного магната открывало больше дверей, чем его собственное имя живого коллекционера и знатока. Выяснилось, однако, что работы Орловского не представляют особого интереса по той простой причине, что их много, лишь книга Друвиля является исключительной редкостью. Эммочка встретилась с директорами нескольких музеев, предлагая “восточно-европейское искусство из семьи Берни Берга”. Хотелось ли ей увековечить память своего мужа или это была попытка объединить пятерых детей? Я помогал ей во всем и был готов предоставить книгу “Путешествие в Персию…”, которую Марк подарил мне, для любой экспозиции, лишь бы коллекция не выглядела “кастрированной”. Однако музеи один за другим отказали Эмме Берг из-за отсутствия места. “Вечные дети” объединились – в последний раз, кстати, – когда вступили в права наследства. Они выставили коллекцию на аукцион, и многолетний труд Орловского – и Зака Полски – мгновенно разлетелся по разным странам.