Люди былой империи (сборник) - Анвар Исмагилов

Разъярённый Розенблюм ушёл со сцены и ворвался в гримуборную, где Могилевич как раз пристраивался к столу, собираясь принять с устатку двести красненького.

– Серёга, трам-тарарам-тарам!!! Вы что, суки, делаете?!! Почему бардак со звуком?! Вы что порасслаблялись, кто за концертом следит, так вашу так?! Где стол на сцене, кто записки собирает? Санёк да Санёк, привыкли, что я вам с рук спускаю, а кто работать будет, гады?

– Щас будет, – ответил оторопевший Могилевич, – не кипишись, Санёк, ты шо? – и вразвалку пошёл разбираться со скандалом.

Вслед ему бывший старлей Балтийского флота с БПК «Разящий» гаркнул:

– Бегом по трапу, молодой!! – но уже скорее в шутку, чем для острастки.

– Щас, побежал, – не оборачиваясь, проворчал Могилевич.

Однако через три минуты всё было в порядке.

– Извольте, барин, на сцену, кушать подано, – принаклонился к Саше хладнокровный импресарио.

Розенблюм извинился перед публикой, и концерт пошёл, как по рельсам. Аплодисментов в обычном смысле не было, – был сплошной рёв и стон, как в «Ла Скала» с закупленной на корню опытной клакой. Саша с самой юности овладел искусством эротического массажа ушей и глаз публики: где бы он ни придавил, – сразу оргазм!

Даже «первый» сдвигал ладоши, наклонялся к жене и что-то удивлённо ей говорил. Очевидно, он привык ассоциировать с Розенблюмом только «Гоп-стоп» и «Белла, не ломайся». Может быть, он даже считал его автором шедевра «Поспели вишни в саду у дяди Вани»! На концерте выяснилось, что Розенблюм – прекрасный мелодист, и даже пишет и поёт вполне патриотичные песни об Отечественной. Афганская война тогда как бы не существовала, и говорить о ней можно было только полушёпотом.

Как потом писал Жванецкий, «успех, он или есть, или его нет». У Розенблюма успех был всегда и всюду. Вероятно, именно поэтому официальная жлобская пресса, особенно украинская, а точнее киевская, пыталась обломать его об колено. Он выступал (часто бесплатно) на зонах и погранзаставах, на кораблях и аэродромах, а однажды мы даже пригласили его в Ростов попеть для друзей-капитанов моего родного Волго-Донского пароходства. Он взял за концерт всего сто рублей и рыбу, в то время как другие заворачивали и двести, и триста. Иногда музыковеды пытались притянуть его за уши то к бардам, то даже к Высоцкому, на что он отвечал, досадливо морщась:

– Что вы всё Высоцкий, да Высоцкий, есть же и другие! А мой жанр называется просто – Розенблюм!

В этом он был прав. Некоторые из авторов-исполнителей, например, Бородицкий, додумались до того, что даже сами на гитаре не играли, предоставляя это почётное право другим: я, мол, пишу мелодию и слова, а ты уж, дружок, будь любезен, сбацай. В основной массе поющие поэты играли или просто плохо, на расстроенных гитарах, или на три аккорда, что не могло вызвать восторга, например, у тех же рокеров… Не то дело Розенблюм. Сын небогатых врачей из Ленинграда получил хорошее музыкально-медицинское образование, поработал после службы врачом на «Скорой», а потом органистом у самого Альберта Асадулина, татарского тенора невероятной высоты и силы. Школа попсы пропитала его музыку насквозь. Покойный Окуджава так и сказал про него: «ну что вы, Розенблюм – это хорошая эстрада, если бы все так писали, как он, была бы у нас неплохая эстрадная музыка». Сам Яковлич по этому поводу говорил:

– В Союзе двадцать консерваторий, и каждая в год выпускает примерно по пять композиторов. Итого сто штук в год. И где же музыка?! А я пишу её не за бабки, а просто так, от души.

С хорошими музыкантами он чувствовал себя на одной доске:

– Антон, – говорил он, жадно и глубоко затягиваясь сигаретой, – получает за песни три штуки в месяц, но больше всех – Тухман, у того четыре. (Имелись в виду Юрий Антонов и Давид Тухманов).

Он тоже хотел не просто народной любви и славы, но и достойной зарплаты. Через пятнадцать лет он купит сначала «Кадиллак», а потом «Линкольн Таун-кар». А пока он раздавал автографы жадным до знаменитости луганским девчатам из клуба с горящими от возбуждения очами. Девки аж приплясывали вокруг, прижимались выпуклостями и впуклостями к мощному организму Розенблюма, не без оснований надеясь на то, что какая-нибудь из них попадёт в поле зрения тигриных глаз ленинградца.

Еле-еле мы выбрались на шумную улицу с трамваями и троллейбусами. Машина ждала у ступеней. Саша сел вперёд, откинулся на высокий подголовник сиденья, жадно закурил. От него пахло горячим потом. На сцене он пахал, как молотобоец, не щадя живота своего.

На Розенблюме был полуспортивный костюм: светло-синие штаны и такого же цвета лёгкая куртка на молнии.

Подумав и что-то сообразив, он спросил, не оборачиваясь:

– Садат, ты завтра чем занят?

– А что? Вроде выходной, – я был в очередной халявной командировке от редакции родной газеты «Речник Дона».

– Поговорить нужно.

– Яковлич! Я готов. Вы же знаете, как я уважаю Остапа Ибрагимовича!

– Ну и славно.

Домашний концерт

Встретил нас уже изрядно поправивший здоровье Могилевич. Он облобызался с Розенблюмом, похлопал его по прямой плотной спине, и тут же рассказал свежий еврейский анекдот. На лбу блестели капельки хмельного пота. С носа сползали мастроянниевские очки.

Фима и Дося расстарались на славу. Народу в квартирешке собралось видимо-невидимо. Всех не накормишь, справедливо рассудила Дося, и накрыла на кухне стол отдельно для Розенблюма. Но он свирепо глянул на хозяйку, обложил её за скупость, достал полтинник и погнал хозяина в лавку за едой и питьём для всех понемногу. Досины бутерброды, изготовленные из колбасы с луком, сыра, яиц и майонеза были микроскопическими. Одного хватало на то, чтобы приоткрыть рот, жевнуть и остаться с ощущением гестаповской диеты.

Для того чтобы усадить на домашнем концерте всех званых и незваных зрителей, нужно было бы не менее тридцати седалищ. Решили проще: разместились на полу, прямо посреди увязанных стопками книг и узлов с вещами. Розенблюм взял гитару, пошевелил усами и начал без предисловий. На этих тёплых сборищах почему-то считалось неприличным выражать эмоции. Не то что аплодисментов не было, но даже и выражений простого одобрения: экий вы, мол, батенька, молодец, здорово это у вас получается, хитро задумано и ловко в исполненьи!

Я этого не понимал и частенько высовывался со своими глупостями: здорово, гениально, ещё что-нибудь такое же…

Под конец я спросил:

– Саша, как ты умудряешься писать таким языком? Ты что, под гипнозом перевоплощаешься? Ты ведь точно не одессит.

– Книги плюс воображение, – гений был краток и поехал дальше.

Магнитофоны стояли в коридоре. Только провода от микрофонов протискивались между джинсовыми задами зрителей. Инженер-электронщик из Магадана Серёжа Байкалов держал микрофон на пластмассовой удочке и доставал им через полкомнаты. Ближе к двум часам ночи я почувствовал, что мои татарские очи смыкаются…