Голоса потерянных друзей - Лиза Уингейт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне не хватает духу отказаться, и я заглядываю внутрь. Оказывается, что та доверху набита бугристым печеньем, выложенным в несколько слоев, предусмотрительно разделенных листами вощеной бумаги.
— Хватит деньги тратить на всякую магазинную ерунду, — объявляет она. — Вот тебе овсяное печенье с изюмом по рецепту бабушки Ти! Приготовить — проще простого. Стоит сущие гроши. Умеренно сладкое. Если ребенок так уж голоден, он его съест. Если не голоден — будет нос воротить. Только сахара много не клади. Хватит и чуточки. И не надо класть вместо изюма шоколадные капельки, если только печешь не на праздник! В классе пускай едят с изюмом! Тебе же нужно, чтобы голодным мальцам было чем перекусить? А излишества ни к чему. Вот в чем суть, — она протягивает листок. — Вот рецепт. Легко, дешево: овсянка, масло, мука, немного сахара, изюм, лежалые, коричневые бананы — до того перезрелые, чтобы мялись легко, как грязь, и пахли на всю кухню. Их можно взять почти что задаром в «Пиггли-Виггли», в самом дальнем углу овощного отдела. Вопросы есть?
Я изумленно пялюсь в коробку. После очередного дня в школе в голове стучит, а чувствую я себя так, словно меня переехал экскурсионный автобус. Соображаю я тяжело, и не сразу нахожусь с ответом:
— Да н-н-нет… хорошо…
Это что же, я только что согласилась печь печенье для этого мелкого хулиганья?
Бабушка Ти тычет в меня сучковатым пальцем и прикусывает губу, морщась, будто ей на язык попала капелька уксуса:
— Я тебе принесла на первый раз, — она устремляет свой указующий перст на коробку. — А следующую порцию сама пеки. Я тебе не смогу без конца помогать! Старая я уже. Колени болят. Спина ноет от артрита. Ноги еле держат. Правда, разум еще остался, но иногда и он меня покидает. Годы уже не те. Я больная старуха, что с меня взять.
— Хорошо… ладно. Честное слово, я очень тронута! — к горлу подкатывает ком, а глаза начинает жечь от слез. На меня совершенно внезапно накатывает целая буря эмоций. А ведь я не из тех, кого легко растрогать. Точнее сказать, я почти никогда не плачу. Когда растешь под чужой крышей, учишься быть обходительной и сдержанной, чтобы никому не доставлять лишних хлопот.
Я с трудом сглатываю. «Бенни, да что с тобой такое? А ну прекрати!»
— Простите, что доставила вам неудобства.
— Пф! Да какие уж тут неудобства! — фыркнув, отмахивается Бабушка Ти.
С преувеличенной старательностью я закрываю коробку:
— Нет, правда, я очень вам благодарна! И дети будут благодарны!
— Ну что ж, тогда ладно, — и она устремляется к двери так же неожиданно, как появилась тут. — Прекращай их кормить покупными сладостями. Им же только того и надо! Обдерут подчистую, как липку, вот увидишь. Уж я-то знаю. Я преподавала в воскресной школе дольше, чем ты ходишь по этой земле! Мой покойный муж шестьдесят девять лет руководил хором, прежде чем отправился в вечность. Днем в ресторане работал, а вечерами и по воскресеньям музыкой занимался. Детям совсем не на пользу, когда их балуют. Хочешь пирожное с кремом из магазина в красивой коробочке? Ну так иди подстриги траву, прополи грядку, помой кому-нибудь окна, подработай за кассой в магазине — потрудись немного и купи его на свои деньги. Бесплатно ты сможешь съесть — если только и впрямь голоден — только одно овсяное печенье. И то лишь для того, чтобы башка от голода не болела. Чтобы мог учиться. Раз можешь весь день просиживать на школьной скамье, а не горбатиться где-то, то, считай, тебе повезло. Это благословение небес и большая удача. Детям бы ценить ее, как ценили мы в свое время, — она идет к двери и ворчит на ходу: — Но нет же, все избаловались этими покупными пирожными.
Жалею, что не записала всю эту речь — от первого до последнего слова — на диктофон. Или, еще лучше, на видеокассету. Я бы включала ее детям раз за разом, снова и снова, пока что-нибудь бы не изменилось.
— Бабушка Ти? — окликаю я ее у самого порога.
— А? — отзывается она, сбавив шаг и снова поджав губы.
— Вы не подумали о том, чтобы все-таки прийти ко мне на урок и пообщаться с ребятами? Им было бы очень полезно услышать вашу историю.
Но она снова отмахивается от моего предложения, точно от огромной назойливой мухи:
— Золотце, да нечего мне им рассказывать, — с этими словами она скрывается в коридоре, оставив меня наедине с овсяно-банановым печеньем, присыпанным какао. Впрочем, всего несколько минут назад у меня и этого не было. Так что хоть какой-то плюс.
А еще я опаздываю на встречу с чудо-женщиной, обещавшей починить мне крышу. Я прячу печенье в «бисквитный сейф» — он же верхний ящик стола, — запираю его и пулей выскакиваю из школы.
Когда я подъезжаю к дому, тетя Сардж уже сидит на крыше. К крыльцу приставлена лестница, и я тоже влезаю по ней и останавливаюсь на верхней ступеньке, схватившись для устойчивости за край крыши — теперь он на уровне моих брючных карманов. Я приветствую Сардж и извиняюсь за опоздание.
— Да не беда, — бормочет она в ответ, зажав зубами гвоздь, точно сигарету. — Вы мне тут все равно ни к чему. Вся работа — снаружи.
Еще несколько мгновений я стою вот так на лестнице и с немалым восторгом наблюдаю за тем, как она вынимает гвоздь изо рта и вгоняет его в черепицу четырьмя точными ударами молотка. Рядом с ней лежит пакетик с запасными фрагментами черепицы, и это немного меня тревожит. Выходит, одного просмаливания недостаточно. Получается, ремонт может оказаться дороже, чем мы договаривались.
Я пытаюсь закинуть колено на крышу, но лестница опасно пошатывается подо мной. По счастью, сегодня день стирки, и я загодя надела старые-престарые рабочие штаны, которым все равно давно пора на помойку.
