Моя чужая жена - Ольга Карпович

– Александра Юрьевна, Александра Юрь… — С непониманием уставился на Никиту. — Что происходит?

Никита, не отрывая тревожного взгляда от жены, вымученно улыбнулся.

Митя поднял голову, увидел приближающуюся Алю и замер. Она передумала? Остается? Сама приняла то решение, на которое не мог отважиться он? И значит, можно будет снова… Нет! Нет, нельзя! Все решено и подписано. Пусть уезжает!

Аля смотрела ему прямо в глаза.

– Возьмите. Это ваше. До свидания.

На ладони осталась металлическая пуговица от светлой летней рубашки.

– Что это? Что? — всполошилась Тоня.

Поезд тронулся и медленно пополз вдоль перрона. Аля вскочила на ходу и скрылась в вагоне. Редников еще несколько секунд видел ее сквозь оконное стекло — вот она идет по коридору, отвечает что-то Никите, отворачивается от назойливого руководителя группы, проходит в свое купе. Колеса застучали ровно и мерно, поезд набрал ход, и вагон, в котором уезжала Аля, оказался уже слишком далеко, чтобы рассмотреть что-то в окнах.

– Откуда это у нее? Это от той рубашки… Ты что, с ней… — не отставала Тоня.

Лицо ее исказилось болезненной гримасой вечной, съедающей ее изнутри ревности.

– Ну что за фантазии? Что, я извращенец? — устало отмахнулся Дмитрий Владимирович.

Протяжно загудел паровоз, и темно-зеленый хвост поезда скрылся в тумане.

5

На тумбочке возле дивана заверещал будильник. Никита что-то промычал, не открывая глаз, услышал, как повернулась на своей стороне постели Аля, поднялась, ударила ладонью по кнопке.

– Ника, пора, просыпайся. — Она легко потрясла его за плечо.

– Угу, сейчас, — пробормотал Никита, зарываясь в одеяло.

Аля распахнула окно. Запахло пыльным городским летом, горячими булочками из соседней пекарни. Стало слышно, как снуют под окном машины и стучат чьи-то быстрые каблучки по бульвару.

С этих звуков и запахов, до сих пор непривычных, действующих на Никиту как моментальный раздражитель, начиналось каждое утро вот уже два года. Все еще не открывая глаз, он слышал, как Аля прошла в ванную, повернула кран, как зашумела вода, ударяясь о литой чугун. За время, которое они прожили в Париже, Никита научился безошибочно определять, что делает жена, по звукам в квартире.

Нужно было вставать, собираться на опостылевшую работу, но Никита никак не мог заставить себя подняться. Он давно уже признался себе, что долгожданное покорение французской столицы не состоялось. Нынешняя его жизнь в Париже никак не походила на прошлую, студенческую, развеселую и бесшабашную. Телевизионный проект, в котором они с Алей до сих пор числились, не приносил ни особенных денег, ни удовлетворения творческих амбиций. Тупая, в зубах навязшая поденщина. О его студенческой короткометражке, наделавшей в свое время много шуму, теперь никто уже не помнил. И когда Никита обращался к местным продюсерам с предложением снять собственное кино, те лишь неопределенно качали головой, выпускали в нос струйки вонючего сигаретного дыма и твердили вечное: «Надо подумать». Разумеется, связываться с неизвестным начинающим режиссером, к тому же гражданином таинственного и опасного Советского Союза, никому не хотелось. Здесь своих молодых гениев было не занимать. И Никита, давясь отвращением, ввязывался в мелкие коммерческие проекты: съемки рекламных роликов, концертных выступлений пробивающих себе путь поп-звездочек, — и чувствовал, что начинает ненавидеть всю эту интеллигентную европейскую публику, да и самого себя заодно.

У его жены, как ни странно, дела шли в гору. Через несколько недель после приезда она раздобыла где-то подержанную, хрипящую и лязгающую зубами пишущую машинку и отстукивала на ней что-то вечера напролет. На Никитины вопросы отвечала туманно: «Да так, ничего особенного, безделки». А потом неожиданно продемонстрировала ему журнальный разворот с собственным, переведенным на французский рассказом. Над текстом значилось «Алекс Редон», и Аля со смехом объяснила, что выдумала себе этот псевдоним, дабы не бросать тень на известную фамилию публикациями во вражеской прессе.

Алины рассказы пришлись парижским читателям по вкусу, ее публиковали снова и снова, и Никита помогал ей сочинять новые псевдонимы, стараясь не показывать, как раздражает его уверенный и оптимистически настроенный вид жены, каждый день с радостью упархивающей на работу, как на праздник.

Он открыл глаза, морщась, оглядел небольшую оклеенную выцветшими обоями комнатушку, за окном которой маячил шпиль Нотр-Дам. На плитке у дальней стены закипал кофейник.

Поначалу ему казалось, что он никогда не привыкнет к этой нищенской обстановке после их московских хором. Но ничего, привык. Как привык и к вечной отстраненной сдержанности и деловитой собранности жены, к ее холодной доброжелательности и ласковой нелюбви. Какими счастливыми они могли бы быть в этой обшарпанной маленькой комнате, какими светлыми и свободными могли бы стать их дни и сладостными, безумными ночи. Как он надеялся, что, увезя ее оттуда, вырвав из-под влияния всевидящего ока отца, сможет заставить забыть обо всем и полюбить его, Никиту, человека, которого ей самим законом предписано было уважать и любить.

Он так и не смог добиться от Али, что произошло между ней и отцом тогда, когда его заперли в больнице. Почему она встретила его такая молчаливая, словно опаленная, надломленная. Впрочем, он и сам не хотел этого знать. Казалось, поезд, в который они сели тем дождливым осенним вечером, перечеркнет все, что было раньше, и увезет их в совсем другую жизнь — радостную, счастливую, — жизнь, в которой можно будет начать все сначала.

А оказалось, что ничего не изменилось. Ровным счетом ничего.

Задребезжал телефон. Никита хмуро покосился на него, но трубку не снял. Из ванной комнаты появилась Аля, уже причесанная, в строгом темно-сером костюме. Процокала каблуками по полу, одной рукой сняла с плитки кофейник, другой сорвала трубку с аппарата, бросила:

– Oui?[4]

Даже речь стала у нее теперь другой — более резкой, краткой. Настоящая европейская деловая женщина. Серьезная, собранная…

– Мадам Рошаль? — быстро говорила Аля. — Сейчас? К сожалению, никак не могу, меня ждут в редакции. Но я обязательно заеду после работы. Договорились.

Она укоризненно посмотрела на Никиту:

– Ты чего трубку не берешь? Если бы не успела добежать, пропустила бы важную встречу.

Никита изобразил на лице вежливый интерес.

– Звонили из издательства, которое в прошлом ноябре опубликовало мой рассказ, просили заехать, — рассказывала Аля, на ходу отхлебывая кофе и бросая вещи в маленькую элегантную сумку. — Интересно, что им надо? Может, еще что-нибудь возьмут?