Линка (СИ) - Смехова Ольга

А на фоне моего отчаянья они любили друг друга — уже позабыв про недавнюю нерешительность, про неловкость, смущение — теперь ими владело одно лишь желание: не поскорее закончить, а продлить эту на целую вечность. Кровать, грозя обрушится в любой момент, обиженно скрипнула от скачки груза двух тел. Всё равно. Они не тут, мне так казалось, а они вместе — и где-то одновременно далеко. Змея, наконец, доползла до своей звезды, чтобы испить её до дна, осушить. Я смотрела на него — с обидой, на неё — с ненавистью. Словно Лекса познакомился с ней только сегодня, будто не любил её — самозабвенно, на протяжении нескольких лет. Словно ей только что пришло в голову встать между ним и мной. Между ним — и тобой, не скрывая сарказма усмехнулся внутренний голос. Усмехнулся и не нашел больше чего сказать. Разве он может полюбить куклу? Но ведь если бы я была девушкой — нормальной девушкой, я была бы гораздо лучше неё! Гораздо лучше, красивей, доступней и добрее. А с чего ты взяла, ехидный вопрос вновь родился в моей голове, что ему нужна доступная? Что ему нужная лучше, красившее, добрее?

Ни с чего не взяла. Просто я сама так хочу…

***

— Зачем она тебя? — большие, серые глаза Мари изучали меня, почти не мигая. В ноздри бил ядреный дух пота — от обоих. Опустошенные, но в то же время, счастливые, они лежали на кровати, предаваясь обычному разговору. Лекса не выглядел уставшим. Он тяжело дышал, натянув по грудь одеяло, словно стесняясь своих рыхлых форм, стараясь их спрятать. Девушка же наоборот — была лишена всякого стеснения. Она провела рукой по моим волосам, немного поиграла с конечностями, словно её и в самом деле интересовало, как двигаются мои руки-ноги.

— Так… — Лекса словно не знал, что ответить на этот вопрос, растерялся. Светильник выдал с потрохами вдруг набежавший на его щеки румянец. Это что же, выходит, писатель боится показаться в глазах своей пассии странным? Боится показаться ребенком, нашедшим интересную игрушку?

Боится — я поняла это по его взгляду. Страшиться, словно альпинист, наконец, забравшийся на неприступную ранее, но очень скользкую вершину. Одно неверное действие, движение, стоит только поскользнутся, как камнем рухнешь вниз.

Он мой, говорил мне блеск в серых глазах, тяжелое дыхание, слипшиеся от пота волосы. Он мой мужчина — везде мой, всюду мой, понятно? Хищница, кажется, смогла разглядеть в этой комнате ещё одну женщину — меня, и теперь настырно, даже не осознавая этого, пыталась доказать, кто здесь главная. Да ты, конечно же, ты, кто ж спорит? Я бросила взгляд на массивную грудь — интересно, будь я живой, у меня была бы такая же? Навряд ли.

— Не хочешь оставить её тут? — она мурлыкнула, откинувшись на подушку, рухнув в объятия писателя. Тот моментально обнял теперь уже свою женщину. Я теперь не нужна. Красивая собеседница, нужная лишь для того, чтобы скрасить одинокие вечера. Откуда-то из недр возникло неприятное слово «френдзона». Вот же ж…

— Нет, — Лекса аккуратно забрал меня из её рук, а мне на миг стало легче.

Завтра меня не станет — ну и пусть. Я вновь смирилась с той судьбой, что была уготована мне ранее. Мной пообедает Юма, насытит свою утробу, потом пойдет искать других глупеньких кукол. Нужна ли мне жизнь, в которой я, как бы ни старалась, всегда останусь куклой? Чтобы я не делала, сколько бы не наращивала свою искру — я никогда не смогу оказаться на месте Мари. Только сейчас, через столько дней я наконец поняла, что есть некие рамки, за которые мне не выйти. Выше головы не прыгнешь, так, кажется, говорили раньше? Не важно. Я могу делать что угодно, например, пробежаться нагишом от одного угла комнаты до другого. А потом разогнать парочку настырных теней светом собственной искры — вот только насколько всё это будет смотреться нелепо? Всё это будет — кукольно, игрушечно, не по-настоящему. Я и сама не настоящая — подделка, куколка с дефектом. Всё, что я сделаю — будет ненастоящим. Ненастоящая любовь, ненастоящая жизнь, ненастоящие страдания. Интересно, Юма очень расстроится, когда поймёт свою ошибку? Что вместо натурального мяса ей подсунули синтезированный полуфабрикат? Нет, не интересно — грустно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она ушла, как только встало солнце. Мари не вскочила — грациозно поднялась с кровати, похлопала писателя по щеке, разбудила его поцелуем — по крайней мере, ей казалось, что именно так должна вести себя влюбленная девушка. А я чувствовала дикую фальшь, лежа на подушке на полу. Девушка неторопливо накинула на себя валявшееся поблизости на полу белье, стороной обошла свои же джинсы с огромным пятном на штанине. Ну и неряха подумала я, почему-то заметив его только сейчас.

Она шла — и неторопливыми шагами сообщала этому миру, что теперь она хозяйка. Хозяйка бедного, уставшего, мечтательного философа, писателя на пол ставки и работяги с завода. Но ведь главное что — это писателя. Наверно, не сообщи ей Лекса новость о том, что вскоре его имя засияет золотым тиснением на обложках, этой бы ночи не было. Словно ей для того, чтобы рухнуть в его объятия не хватало именно этой маленькой детали.

— Уже уезжаешь? — Лекса даже не потрудился одеться, когда встал. Вчерашняя ночь, казалось, была не так давно, ещё не так давно он тонул в её ласках и не мог поверить, что всё кончилось. Что теперь ему придется ждать, сколько — неизвестно. Словно его поманили только что надкушенным бутербродом и поспешно спрятали обратно в холодильник. Он чуть не наступил на меня, босая нога лишь в паре сантиметров от меня опустилась на подушку. Меня подбросило, а я перевернулась на другую сторону.

Может, мне рассказать ему обо всём? О Юме — в конце концов, вдруг он придумает что-то? Мне представилось, что он, спохватившись и поняв, какую беду я навлекла на его голову, постарается поскорей избавиться от меня. Или отдаст в службу ОНО. Пристальный взгляд Черной Куртки до сих пор пугал меня гораздо больше, чем все Повелительницы Тьмы вместе взятые. Одна лишь мысль о том, что я попаду в застенки к тем, кто уничтожает аномалии повергала меня в ужас. Сбитая девочка, слетевшая туфелька, широкая пасть ожившего автомобиля — и он, черной тенью прыгающий вокруг монстра. Всё это будто пронеслось у меня в голове. Тише, сказала я самой себе, тише. Ни к чему вспоминать, ни к чему жить. Пусть сдает, пусть выбрасывает.

Они говорили о чём-то — вместе. Минута, другая, третья. Казалось, их прощание будет бесконечным. Я не слышала, старалась не слышать. Сегодня? В семь вечера? Ну, договорились? Он спрашивал и спрашивал, а она, кажется, не желала тратить на него лишних слов. Мол, и так провела с тобой ночь, какого ж тебе еще рожна? Радуйся и тому, что уже получил. И Лекса готов был радоваться, прыгать до потолка и бесконечно витать в облаках. Только сейчас мне вдруг стало понятно, насколько глупы и тщетны мои размышления. Чтобы я не рассказала Лексе, для него сейчас всё это будет неважно.

Хлопнула дверь за девушкой, гулом отдавались её шаги. Кажется, у меня заболела голова.

— Лекса? — наконец, позвала я его. Обнаженный, некрасивый, толстый, он смотрел на дверь, даже не обернувшись в мою сторону, словно от него только что ушла Богиня. Ушла, но обещала вернуться. Сегодня, в семь вечера. Или о чём они там договорились?

— Лекса, — немного погодя и дав писателю прийти в себя. Он тут же обернулся — участливо, хлопнул себя по лбу, бережно поднял меня с пола, положив на стол. Кажется, он что-то бормотал себе под нос, то и дело посматривая на часы, а я боялась — боялась сказать то, что должна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Мы скоро поедем домой, да? — успокаивал он меня, пристыжено, словно не я всю ночь видела его без одежды, искал свои трусы. — Тебе там будет хорошо, вот увидишь.

Он словно успокаивал меня. Подготавливал, а может быть, чувствовал свою вину, но не мог понять за что именно, и потому готов был лебезить? Лебезить — перед куклой? Бред? Сумасшествие? Он приедет домой вместе со мной, покажет родным и друзьям и скажет, что я, Линка, и со мной он говорил целых десять дней в номере. Найденыш, говорящий кусок пластика и просто очень хорошая, хм, личность. Я представила, как на него посмотрят, вспомнила давешний страх перед девушкой. Страх за то, что она поймет, догадается, назовёт его больным ублюдком, обдав запахом духов и звонкой пощечиной на прощание.