Тело - Алексей Шолохов

Евгений увидел то место, где они оставили Марину с Олесей. Он, конечно, не думал, что они встанут как вкопанные и будут их ждать, но в их же интересах было дождаться парней. Хотя о каких интересах может идти речь? Если Марина не стояла на месте, потеряв каску с фонарем, то что говорить, когда у нее появился этот фонарь. Пусть он на голове Олеси, все-таки вдвоем можно вполне добраться до выхода. Тем более, она сказала, что знает без карты, где выход. Хороша, сучка!

«А ты чем лучше ее? Бросил двух раненых на одного, а сам здесь рассуждаешь о том, как тебя, несчастного, кинули».

Несмотря на то что кинули его, он восхищался девицей. Молодец. В первую очередь надо спасать себя, любимую, а потом уже… Вдруг он услышал, как что-то чавкнуло под ногами, будто он вступил в лужу. Он опустил голову, свет фонаря скользнул по чему-то белому и осветил черную лужу. Женя присел и посмотрел в сторону белого предмета. Что бы ни было разлито на полу, Соловьева теперь больше всего интересовала белая кроссовка. Только когда Евгений понял, что в довесок к кроссовке в темноте лежит тело, обутое в него, он отшатнулся. Потом, придя в себя, осторожно взялся, как ему тогда показалось, за единственную ногу. Когда Женя потянул, правая нога оказалась завернутой под левую. Но самый главный сюрприз его ждал потом.

Евгений аккуратно тянул, будто боялся разбудить спящего человека. Еще задолго до того, как показалась рука с колечками, он понял, что перед ним Олеся. Еще чуть-чуть. В свете фонаря появилась грудь, колышущаяся при каждом движении. Завораживающее действие. Лишь поэтому он не сразу понял, что у девушки отсутствует голова.

– Черт! – выругался Женя. – Что у них тут произошло?

Подрались из-за фонаря? Кто победил, понятно. А потом что? Марина не смогла снять каску и отрезала голову вместе с ней? Бред. Конечно, здесь много странного, и пропажа головы Садовниковой всего лишь одна из странностей. Но на взгляд Соловьева, если не считать мистическое появление Сухорукова, кража головы было самым странным. И жутким. Евгений побывал во многих местах, да и повидал многое, но здесь творилось что-то из ряда вон выходящее. И тут Женя впервые за всю экспедицию подумал об обещанном гонораре. Эта сучка приволокла его сюда, пообещав приличные деньги. Но судя по происходящему, хрен он что-либо получит вообще. Может быть, в виде небольшого бонуса его выпустят отсюда живым. Может быть. В чем Соловей сейчас, глядя на обезглавленную девушку, очень сильно сомневался.

Борька едва держался на ногах. Прудников подхватил его, когда тот падал.

– Ничего, Борька, дойдем.

– Где Оля? – прохрипел Борис.

– Оли больше нет. Она умерла, – к удивлению Славы, слова дались ему легко, будто он говорил о стерилизации кошки.

Горести по поводу гибели любимой на лице Бориса он не увидел бы даже при сильном желании. Восковая маска боли вместо румяного лица.

«Оттяпай тебе руку и ногу, и смерть жены ты воспримешь как потерю еще одной конечности. Не больше», – вдруг подумал Вячеслав и тут же устыдился своих мыслей.

Если человек действительно любит свою половинку, то он готов будет отдать жизнь (не руку или ногу) за него или нее. Насколько Славка знал Шувалова, Борька обожал свою Оленьку.

– Ранения в живот болезненны и зачастую смертельны, – непонятно для чего вообще сказал Прудников. Наверное, он просто понимал, как другу сейчас тяжело, и хотел его приободрить. Он еще прекрасно помнил, как тяжело терять любимого человека. Пусть его жена не умерла, как Ольга, но он ее ведь потерял тоже навсегда.

«Ты даже не ударил меня, размазня, – вспомнил Вячеслав слова бывшей супруги. – Ты даже не побил Стаса, когда застал нас. Да что ты за человек-то такой, Прудников. Нет, даже если ты останешься единственным мужчиной на земле, я не вернусь к тебе, тряпка. Нет мужчины, но и ты не мужчина».

А теперь вопрос. Умерла ли она для него? Да. Конечно, ответ не совсем верный. В их случае, скорее, он умер для нее, чем она для него. Он до сих пор иногда вспоминал ее. Она же любила его. Наверное. Ведь не рожают же детей от нелюбимых мужчин?

– Сява, – позвал Боря.

– Да, дружище. – Прудников нехотя оторвался от воспоминаний о жене.

– Сява, что с нами происходит, а?

Вот о чем думать надо, а не о том, почему от тебя ушла жена. Задумывался ли об этом Прудников? Да. И ни к чему он так и не вырулил свои неровные мысли. Если появление озлобленных тружеников фермы объяснить было можно, то возвращение к позорным страницам собственной биографии – нет. Не укладывалось это в рамки общепринятых взглядов на жизнь. И сейчас, осмысливая это, Славка боялся нашествия более реальных работников ножа и топора. С воспоминаниями ему было легче бороться. По крайней мере, они не оставляли колото-резаных ран.

«Неувязочка», – стрельнуло в голове.

Он вспомнил, что последняя встреча не была такой уж безболезненной. Член до сих пор ныл. Светка, или как ее звали, здорово его прихватила.

– Нам надо добраться до выхода, – ответил Слава.

Борька не то хохотнул, не то всхлипнул.

– Побыстрей бы.

В наступившей тишине раздавался только шорох волочившейся за Борькой ноги.

– Борька, а хочешь, я тебе анекдот расскажу? – Славке захотелось вдруг рассмешить приятеля, а из анекдотов он вспомнил только тот, что услышал от тракториста.

– Валяй, – хрипло произнес Шувалов.

– Ну, вот значит, попали в яму свинья, лиса и волк.

Борька слушал не перебивая.

– Жратва была, секс был, нет, блин, шоу захотелось, – закончил Славик и хохотнул.

Прудников знал, что рассказчик он хреновый, но друг мог хотя бы улыбнуться ради приличия. Борька, забыв о всяком приличии, остановился и посмотрел на Славу.

– Может, и с нами так, – проговорил он.

– Что? – не понял Прудников.

– Они нас могли убить еще в деревне, так?

– Ну, так. А! То есть трахнуть и съесть. Но они захотели шоу.

– Да, – коротко ответил Борис. – Мы для них словно дичь.

Пока рассказывал, Самсонов очень надеялся, что Федька не появится. Сергей был уверен, что Федька – это тараканы в его голове и ребята их попросту не увидят. Но он боялся, что выдаст себя какой-нибудь фразой, брошенной призраку. Самсонов решил рассказать друзьям не все. О Федьке, о том, что они издевались над ним. Но об изнасиловании он предпочел умолчать. Если раньше он больше боялся наказания по закону, то сейчас по совести. И если закон был для всех один (в идеале так и должно быть), то совесть у каждого своя. И его совесть подсказывала ему, что унизить слабого – это ничего, терпимо. А вот если об этом узнают друзья, родители, весь мир, ярлык пидора никогда не смыть. Поэтому-то теперь он и рассказывал свою позорную истории поверхностно. Берег свою сомнительную репутацию.