Будет револьвер — будем путешествовать (сборник) - Ричард Пратер

Рат продолжал:

— Улетите сегодня вечером, и мы их не тронем. — Он покрутил головой. — Жаль, конечно, что не придется пообщаться с этой Еленой.

Я схватил его и рывком притянул к себе.

— Ты, мерзкий негодяй!

Он сглотнул, но сказал:

— Ей-богу, они получат! Отпустите! Отпустите меня. Наверняка они получат!

— Ладно, я улечу. Но если вы коснетесь хоть пальцем одной из них, я вас убью.

Он усмехнулся.

— Только в семь. Кто-то будет в аэропорту, чтобы убедиться, что вы улетучились.

Затем он сел в машину, и они уехали. Я вернулся в бар, взял трубку и шуганул бармена, подползшего было поближе к телефону. Мне пришло в голову, что Рат едва ли бы вел себя так нагло, если бы одна из девушек, или даже обе, не были уже в его руках.

У Елены телефона не было, но я позвонил матери Виры, попросил Виру к телефону и удостоверился, что с ней все в порядке. Я велел ей одной не выходить из дому, потом повесил трубку, схватил такси и велел водителю жать изо всех сил. Беспокойство и тревога все больше овладевали мной, я представлял себе лицо Елены, ее темные глаза, и почти ощущал ласковое прикосновение ее пальцев и прохладу ее губ.

Мы подъехали к дому, где она снимала квартиру, и я взбежал по лестнице и постучал в ее дверь. Она оказалась незапертой и сразу распахнулась. В квартире никого не было. Перед дверью в передней лежала голубая кожаная туфелька. Ее пары нигде не было видно. Я не обнаружил никаких следов борьбы, но в спальне я нашел ее одежду, аккуратно сложенную на стуле. Дверь в ванную была открыта, и я вошел. Пол вокруг душа был мокрый, а с вешалки свисало мокрое полотенце.

Совсем недавно Елена была здесь. Но ее одежда лежала на стуле в спальне. Должно быть, они ворвались в ванную и увезли ее в том, в чем она была — может быть, в халате — лишь бы прикрыть наготу ее. И у меня не было ни малейшего представления, куда они могли ее увезти. Я знал, что Рату верить нельзя — да и никому из них. Если я улечу сегодня этим самолетом, один бог знает, что будет с Еленой. Но если я не улечу...

Я пошел в спальню и сел на край кровати. Я уже обшарил полгорода, спрашивая, грозя, пытаясь купить или выяснить хоть какие-нибудь сведения, и ничего не добился. Нужно действовать как-то иначе. Я напряженно думал и кое-что придумал. Я вспомнил двузначный номер на их машине.

Я потратил целый час и три с половиной тысячи песо — огромная сумма денег, особенно в Мексике. Это свыше четырехсот долларов, но оно того стоило. Эти деньги я заплатил полицейскому офицеру, и узнал, что табличка с этим номером была заказана для Артура Хэммонда на адрес в Гарнаваке, а до Гарнаваки пятьдесят миль по извилистой, опасной дороге.

Я взял напрокат самую быстроходную машину и всю дорогу нажимал на акселератор. Я не был до конца уверен, что Елена в доме Хэммонда, но это казалось весьма вероятным. Сказала же мне Хатита, что Рат жил в доме Хэммонда. Я помнил и многое другое из ее рассказа, и с отвращением, почти с ужасом представлял себе его руки на нежном теле Елены, его нож, приставленный к ее горлу... его мокрые губы на ее губах, на ее теле. Я нажимал на акселератор.

От Мехико до Гарнаваки обычно час езды, но я покрыл это расстояние за сорок минут. Мои часы показывали семь пятнадцать, когда я выключил фары и остановился недалеко от большого дома, в котором, как я теперь знал, живет Хэммонд. Три минуты ушло на то, чтобы узнать точно дорогу к этому дому, но даже трех минут было слишком много. Ведь они уже знали, что я не улетел семичасовым самолетом. Я вынул револьвер и проверил, все ли в порядке. Пока я вел машину, мышцы мои слегка расправились, но боль, мучившая меня весь день, стала еще сильнее, а мне нужно было двигаться свободно и быстро, и чтобы боль не мешала.

Я вынул из кармана шприц с морфием, оттянул кверху рукав, воткнул иглу и выпустил половину морфия себе в вену. Я знал, как это на меня подействует: морфий поднимает тонус — правда, вызовет легкое головокружение, но затем убьет боль, так что я буду чувствовать себя почти нормально — я смогу двигаться с нормальной быстротой и сохраню способность соображать.

Я вышел из машины и в темноте пробрался к дому. На дороге, ведущей к парадному, стоял «паккард». В нижнем этаже светились окна. Я зашел к дому сзади, чувствуя, как морфий постепенно снимает боль. Кожу слегка покалывало.

Вдруг я услышал крик, внезапно оборвавшийся. Он донесся сверху, из окна как раз надо мной. Одно из окон на втором этаже было открыто, из него струился свет, и я снова услышал короткий крик — именно из этого окна. Безобразные картины, одна за другой страшнее, возникли в моем воображении, когда я смотрел на это окно, потом я подошел вплотную к стене и стал прямо под ним. Виноградные лозы вились по всей стене, но я не знал, выдержат ли они мой вес. Как и многие здесь дома, окна этого дома украшали маленькие террасы или балкончики, включая и это окно, которое меня интересовало. Я ухватился за одну лозу и повис на ней. Она не сломалась.

Теперь я чувствовал какую-то легкость в голове и бодрость в теле, необычайная сила наполнила меня, и я совершенно не боялся того, что со мной может случиться. Я сбросил туфли, подтянулся на упругих стеблях, нащупывая, куда лучше поставить ногу, напрягая всю силу рук в стремлении вверх. Казалось, прошли не минуты, часы, но вот моя рука нащупала край балкона, и я впился в него пальцами, подтянулся и перелез через него.

Я заглянул в комнату и увидел часть кровати и голую ногу. Я передвинулся чуть правее и достал свой кольт. Елена, обнаженная, лежала на кровати, прижимаясь к ее спинке. Ее глаза были полны страха и отвращения. Мышцы на животе подрагивали, грудь вздымалась, когда она в страхе ртом ловила воздух.

Я не видел никого, кроме нее. Сжимая в руке револьвер, я согнулся и в одно мгновение перемахнул через окно в комнату. Елена содрогнулась и перекатилась на другую сторону кровати, а я, попав в комнату, смотрел только на нее. Но в ту же самую минуту я не столько увидел, сколько почувствовал справа от меня какое-то движение. Я резко обернулся и направил револьвер на Рата, который ринулся на меня с искаженным и обезображенным лицом. В правой его руке блеснуло лезвие ножа, ион взмахнул им, метя мне прямо в живот. Инстинктивно я выбросил руки навстречу устремившемуся ко мне лезвию и почувствовал, как оно застрекотало о мой револьвер и выбило его из моей руки.

Рат отдернул руку, снова занес нож надо мной, и я отступил в сторону. Я даже как-то не спешил — казалось, на моей стороне все время на всем свете — и когда острие ножа мелькнуло передо мной, я схватил Рата за его тощее запястье. Вторая рука сжала его локоть, и я как бы со стороны увидел, как нож повернулся, направляясь ему в грудь, как мои пальцы сомкнулись на его руке, удерживая в ней нож, и услышал, как он закричал от внезапной боли. Я крепко стиснул его локоть и изо всей силы толкнул его.

Рука подалась, направляя нож ему же в грудь. Нож медленно входил в тело, пока не вошел весь до конца.

Рат отпрянул назад, рот его искривился. Не знаю, было ли то действие наркотика, или прилив крови к голове, но только мне показалось, что на лице его появилось выражение не страха или ужаса, но почти нечестивого удовольствия. Его губы раскрылись, обнажая зубы, глаза сузились. Я вспомнил слова Хатиты о том, что Рат хотел, чтобы ему причиняли боль, и вот теперь он чувствовал боль, смертельную боль.

Несколько секунд он неподвижно стоял передо мной, в то время как его руки нащупали рукоятку ножа и слабо подергали ее, потом он все еще с тем же выражением на лице упал на колени. Медленно он опустился на пол и остался лежать, удерживаемый торчавшей в груди рукояткой. Смерть пришла к нему не сразу.

Я забыл сказать ему про Хатиту, и очень жалел, что не вспомнил. Мне казалось, что Рат умер слишком счастливым.

Я поднял с пола револьвер и повернулся к кровати, чувствуя, что каждый нерв в моем теле напряжен и дрожит. Елена бросилась ко мне, прижалась головой к моему плечу и расплакалась.

— Шелл, — прошептала она. — О, господи, Шелл. — И, прильнув ко мне, она прижала меня к своему обнаженному телу.

На минуту она словно обезумела — дикая, горячая мексиканка, страстно живая в моих объятиях, прижималась ко мне, целуя меня, лаская меня руками, грудью и телом, как будто не в силах достаточно выразить чувство благодарности, она старалась отблагодарить меня всем, что имела.

— Елена, лапушка, — сказал я, — кто еще в этом доме?

Она оторвалась от меня, вдруг вспомнив, где она находится, вдруг осознав грозящую нам опасность.

— Хэммонд, больше никого. — Она говорила отрывисто, у нее, как и у меня, перехватило дыхание. — Рат был... уже готов к тому... чтобы... — Она содрогнулась. — Я думала, он убьет меня своим ножом. Мы что-то услышали. Я не знала, кто это или что там. Когда я увидела тебя, я подумала, что он тебя убьет.

Я высвободился из объятий Елены и отошел от кровати. В моей руке снова был револьвер.