Сесиль. Стина (сборник) - Теодор Фонтане

– Что идет в театре?

– «Возмутитель спокойствия»[164].

– Старовато. А что в опере?

– «Тангейзер[165]».

– У вас есть билеты?

– Да, в партер и на первый ярус. Поют Ниман и Фоггенхубер.

– Хорошо. Первый ярус. Оставьте у портье.

Около семи вечера извозчик подъехал к зданию оперы, и швейцар, готовый к услугам как при гололеде, так и в сухую погоду, предупредительно открыв дверцу экипажа: «Будьте осторожны».

Гордон с удовольствием оглядывал полный зал и отвлекся от этого занятия лишь тогда, когда поднялась вверх дирижерская палочка и раздались первые звуки увертюры. Он знал наизусть каждую ноту и упоенно слушал, пока вдруг не заметил Сесиль. Она сидела в ложе напротив, облокотившись на парапет, а рядом с ней тайный советник, и он что-то нашептывал ей, а она закрывала пол-лица веером, и головы их соприкасались. Так, по крайней мере, показалось Гордону. И тут поднялся занавес, но Гордон уже ничего не видел и не слышал и только смотрел, не отрываясь, на ложу, зажимая левой рукой рот и подбородок, закипая от ревности и желания увидеть лучше слишком много, чем слишком мало. Казалось, двое в ложе напротив следили за действием не поверхностно, но внимательно и даже серьезно, и только в паузах обменивались короткими замечаниями, причем Сесиль отвечала на них улыбкой, а тайный советник многозначительным кивком головы.

Гордон терпел адские муки и, вынашивая план мести, сомневался лишь в том, выступить ли ему в подходящий момент (а такой момент непременно возникнет) в роли обвинителя или Мефистофеля. Разумеется, он сделал выбор в пользу последнего. Насмешка и презрительное остроумие были единственно верным тоном, и едва он пришел к этому решению, закончился первый акт.

Ложа напротив опустела, в ней остались только Сесиль и ее друг дома.

Гордон ринулся вперед, чтобы предстать перед дамой.

Тайный советник взял свой бинокль и навел на занавес. Не успел он обернуться, возможно, для того, чтобы обменяться со своей приятельницей и соседкой впечатлением знатока об Арионе, а еще вероятнее, о группе резвящихся нереид, как заметил соперника, едва удостоившего его кивком и уже склонившегося в глубоком поклоне перед Сесиль.

– Какое счастье для меня, сударыня, – начал Гордон в своем самом саркастическом тоне, – приветствовать вас здесь и сейчас. Я собирался нанести вам визит завтра днем. Но все складывается для меня самым удачным образом. Вы позволите справиться о вашем самочувствии?

Сесиль дрожала от волнения, судорога грозила лишить ее речи, она только и могла, что с трудом выдавить из себя: «Господа знакомы? Тайный советник Хедмайер… Господин фон Гордон…»

– Уже имел эту честь, – сказал Гордон, опускаясь на одно из освободившихся мест. Но сразу же, слегка опершись на подлокотник, он продолжил нарочито развязным тоном. – Зал полон народу, сударыня, во всяком случае, народу больше, чем можно было ждать от оперы, которая идет вот уже тридцать лет и которую каждый знает наизусть. Видно, материал очень уж хорош или исполнители превосходны. Я имею в виду Нимана. Ведь он прирожденный Тангейзер, с ним никто не сравнится. По крайней мере, на сцене. Мне все это напоминает славные дни, когда я, пользуясь преимуществом гвардейских эполет (удивительно, что их еще носят в моем железнодорожном полку), сидел здесь, то ли в качестве поклонника искусства, то ли как военный аксессуар для публики. Впрочем, у меня складывается впечатление, что дружище Хюльзен[166] все еще осыпает своими милостями правого и виноватого. Взгляните вон туда, сударыня! Прямо рекрутский набор en masse[167], во главе, как обычно, с Александровским полком.

Сесиль лишь наполовину уловила насмешливость тона, но тем яснее расслышал ее тайный советник. Давая понять, что презирает невежество «канадца», отставшего от жизни и растерявшего «Европы чрезмерную учтивость»[168], он возразил со свойственной ему иронией:

– Вы отсутствовали всего семь лет, господин фон Гордон? Я полагал, что дольше.

Гордон, умевший ценить меткую шпильку, даже вонзенную в него самого, моментально пришел в хорошее расположение духа.

– К вашим услугам, господин тайный советник; к сожалению, всего семь лет, но я намереваюсь как можно скорее удвоить этот срок, а именно занявшись своим дальнейшим воспитанием. Воспитанием характера, разумеется. Если удастся, я стану настоящим дикарем, в котором нет никакой фальши, даже внешней. Но я вижу, ложа начинает наполняться прежними обитателями, и мне пора ретироваться. Вы позволите, сударыня, вскоре нанести вам визит?

– В любое время, господин фон Гордон, – сказала Сесиль. – Не заставляйте меня ждать дольше, чем того требуют ваши служебные обязанности. Мне очень хочется услышать о вас.

Все это она проговорила торопливо и смущенно, почти не сознавая, чту говорит. Но Гордон откланялся и вернулся в свою ложу.

Весь второй акт он старался сделать вид, что с особым интересом следит за действием, и в самом деле, сцена в вартбургском зале и появление певцов захватили его на некоторое время. Но не надолго. Когда он снова поднял взгляд на ложу напротив, Сесиль уже покидала ее, и советник следовал за ней.

Это было уже слишком, он не мог этого вынести; в его мозгу проносились самые безумные картины, голова кружилась. С трудом взяв себя в руки, он взглянул на часы. «Половина девятого. Поздно. Но не слишком поздно. Ведь она же сказала: милости прошу в любое время».

И он встал, чтобы преследовать сбежавшую парочку. Если я застану их, дело примет достаточно скверный оборот. Если нет… Ему не хотелось додумывать свою мысль.

Глава двадцать шестая

– А, господин фон Гордон, – сказала горничная, когда визитер в столь поздний час со всей силы (вероятно, чтобы заглушить нечистую совесть) позвонил в дверь.

– Мадам у себя?

– Да. Она была в театре и только что вернулась. Господа будут очень рады.

– И господин полковник дома?

– Нет, господин тайный советник.

Гордон приказал доложить о себе и вошел прежде, чем получил приглашение войти.

Сесиль и тайный советник были в равной степени ошарашены, и ехидная усмешка последнего, казалось, означала: «Перебор».

Гордон отлично это видел, но пересек комнату и сказал, целуя руку Сесиль:

– Простите, дорогая мадам, что я так быстро воспользовался вашим разрешением. Но, честно говоря, в тот самый момент, когда вы покинули ложу, у меня пропал всякий интерес к опере, и осталось лишь желание провести вечер рядом с вами. Не слишком подходящее время для первого визита, но ваши любезные слова… Так простите же мне столь поздний час.

Между тем Сесиль опомнилась и сказала со спокойствием, которое ясно показывало, что при столь неслыханном поведении к ней начинает возвращаться самообладание.

– Позвольте повторить вам, господин фон Гордон, что вы желанный гость в любое время. А поздний час, о котором вы говорите… Что ж, я припоминаю вечер в обществе придворного проповедника, когда вы пришли еще позже. Тоже из театра. Тогда давали «Дон Жуана», и вы дождались финала.

– Совершенно верно, милостивейшая государыня. Всегда интересно узнать, что случится с Дон Жуаном.

– И с Мазетто[169], – добавил Хедемайер, вставая с кресла, в котором он только что расположился.

– Но вы же еще не уходите, дорогой советник, – перебила его Сесиль, к которой в эту минуту снова вернулась вся ее робость. – Прямо сейчас, не дождавшись чаю. Нет, вы не причините такой обиды ни мне, ни господину фон Гордону, который так ценит хорошую беседу. А что интересного могу сказать ему я? Нет, нет, останьтесь непременно.

Она позвонила.

– Чаю, Мари… Послушайте, дорогой друг, какой дождь на дворе. Я ожидаю придворного проповедника, он обещал навестить меня. Еще раз прошу вас остаться.

Но тайный советник был неумолим.

– Дражайшая мадам, меня ждут в клубе за ломберным столом. И даже если бы это было не так, нельзя забывать, что ты не один на свете. Было бы несправедливо поставить господина фон Гордона в столь невыгодное положение. Ему пришлось столько недель обходиться без вашего общества, а вам без него. Сейчас он сообщит вам море новостей, и я достаточно деликатен, чтобы не мешать этим сообщениям. Если позволите, я загляну к вам завтра. А пока что передайте привет господину полковнику. И от вас тоже, господин фон Гордон?

Гордон удовольствовался тем, что холодно и формально поклонился тайному советнику, который между тем подошел к Сесиль и поднес к губам ее руку.

– Как бы я хотел остаться. Но это против моих правил. И не ссылайтесь на придворного проповедника. Придворные проповедники никому не мешают. Тот, кто по долгу службы выслушивает исповеди, не опускается до бестактности. Впрочем, он еще не пришел. Значит, до завтра, до завтра.

И он ушел. Как раз в этот момент Мари принесла чай. Она собралась было сервировать стол, но Сесиль больше не могла сдерживать клокотавшие в ней чувства.