Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Раздался еще один залп, такой же громкий, как первый, — он произвел уже меньшее впечатление. А третий почти совсем никого не испугал. Полицейские продолжали палить, чтобы окончательно запугать бездомных, но чем больше они стреляли, тем больше бездомные привыкали к выстрелам; более того, все вновь заняли свои боевые позиции, и вскоре на осаждавших обрушилась туча мышей. Полицейский отряд был рассеян. Некоторые мыши погибли под широкими подошвами удиравших полицейских, остальные искали какой-нибудь камень, трещинку в земле или листик, чтобы спрятаться; много-много часов они просидели, зажав в зубах хвостик, в своих убежищах, не покинув их даже тогда, когда все о мышах и думать уже за были.

Как всегда, опустился вечер. На выстрелы сбежались к поселку многие жители Бамбы, и это еще больше разожгло воинственный пыл капитана Джеро.

— Сейчас я начну штурм! — сказал он.

Но, видя, что вокруг скапливается слишком уж много любопытных, он решил расставить заградительные кордоны, чтобы избежать давки. На это капитан использовал всех своих людей, и в результате, когда он хотел начать атаку, у него не осталось ни одного человека. Пришлось опять посылать за подкреплением. А тем временем Джеро решил собственной рукой метнуть маленькую слезоточивую бомбу, и десятка три бездомных начали лить слезы. Тото, видя, что его товарищи плачут, сказал:

— Придется нам сдаться.

Но плачущие закричали:

— Нет-нет! — и продолжали плакать.

Тогда Тото покачал головой и пошел в свою лачугу, чтобы изготовить из простыни белый флаг. Да, из этого дорогого их сердцу места действительно придется уйти, бездомные уже представляли себе, как они, растянувшись длинной цепочкой, с детьми на руках и с узлами за спиной, побредут отсюда неведомо куда.

В лагерь противника прибыло — еще двадцать полицейских, некоторые из них — конные. Поскольку толпа зевак не уменьшалась, им было приказано усилить кордоны. И Джеро пришлось просить новое подкрепление. К ночи полицейских было уже не менее полусотни; изо рта у них валил пар, как у лошадей после скачки, и на фоне освещенного луной неба взад и вперед мотались султаны на касках, под которыми, как стало известно впоследствии, шевелились, например, такие мысли: «Завтра я свижусь с моим двоюродным братом Антонио». Или же: «Говорят, соль полезна». Капитан решился бросить вторую бомбу. Но она не принесла ожидаемого эффекта, ибо упала среди группки самых робких бездомных, которые и так уже проливали слезы — так сказать, по собственной инициативе.

Тото в своей комнате, тяжело вздыхая, выкраивал из простыни белый флаг, как вдруг лачуга озарилась ослепительным серебристым светом. Первым делом он подумал о пожаре. Но взгляду его предстало нечто совсем другое: на стене, перед собой, он увидел четко очерченную тень голубя. Тото остолбенел от удивления. Сразу же затем он услышал и мелодичный голос, который произнес:

— С этой минуты в твоей власти будет творить чудеса. Достаточно тебе сказать «трык», и все станет возможным.

«Если есть тень, значит, должен быть и сам голубь», — подумал Тото и со страхом огляделся вокруг. Все предметы в комнате были видны как днем, даже, может, еще отчетливее, но больше нигде ничего. Крылья голубя зашелестели, он расправлял их, чтобы взлететь, потом тень поднялась выше и легла на потолок. Тото почти ощущал, как перышки касаются его лица, обдавая его холодной струей воздуха. Он еле успел перевести взгляд на окно, чтобы увидеть, как там что-то сверкнуло, какой-то блестящий зигзаг, который исчез в небе с музыкальным свистом наподобие того, что издают детские волчки. И все. Как полагается в подобных случаях, Тото вылил себе на голову бутылку холодной воды. Он был весь мокрый, но застыл на месте, не в силах пошевелиться. Потом набрался храбрости и произнес:

— Трык, яичницу из двух яиц!

На столе перед ним появилась яичница на отличной сковороде из огнеупорной глины — яйца, по-видимому, были свежайшие, только сегодня из-под курицы. Тото провел рукой по лицу и, пробормотав: «Значит, это правда?», плюхнулся на стул.

Глава пятая

Синьор Мобик кругами бегал по комнате, в которой каждое утро, едва встав с постели, он проделывал гимнастические упражнения. Он должен был много раз обежать комнату, ибо так прописал ему доктор Ампеллиус, потом пополоскать горло — словом, выполнить все предписания врача, единственного человека, с которым он здоровался, не ожидая, что тот поздоровается с ним первым. Ампеллиус воображал, что хорошо поет, и Мобик, всячески стремившийся его задобрить, просил врача перед ежедневным осмотром что-нибудь спеть. Вы, наверно, уже поняли, что Мобик страшно боялся смерти и потому не составлял завещания. Однажды он принялся было его писать, ибо, хочешь не хочешь, он все равно должен был кому-то оставить свои громадные богатства, но после первых же слов — «Я завещаю» — разревелся, как теленок, и с тех пор о завещании ему больше не осмеливались напоминать.

В то утро Мобик, сидя в порфировой ванне, диктовал Кармело следующее письмо: «В результате терпеливых поисков — бурения пробных скважин — обнаружены залегания нефти у самых стен города. Представляется возможным вести добычу ценного сырья и при этом избежать транспортных и прочих расходов. Я рад сообщить господам акционерам о том, что нефтеносный участок находится в моих руках, согласно контракту, подписанному губернатором. Ура! Мобик».

Кармело трепетал перед хозяином и выполнял свои обязанности с большой тщательностью и усердием. Толстяк, который, сидя голышом, диктует письмо, мог бы вызвать смех — Кармело же восхищался своим шефом, который в клубах пара и облаке талька казался ему еще более великим. Даже длинная, курчавая шерсть, украшавшая грудь синьора Мобика, внушала Кармело глубокое почтение, ибо он видел в ней свидетельство силы; он об этом даже частенько рассуждал дома, быть может потому, что просто никогда не замечал, что его собственная грудь покрыта не менее длинной и курчавой растительностью.

Но я хочу вам рассказать, каким образом Кармело стал секретарем синьора Мобика. Однажды синьор Мобик, совершая прогулку по улицам Бамбы, вдруг почувствовал неотложную необходимость минутку побыть одному. В Бамбе общественных уборных очень мало. Более того, один муниципальный советник, пользовавшийся славой неутомимого поборника морали, внес предложение их и вовсе ликвидировать. Синьор Мобик не знал, как ему быть, и, хотя ничего позорного в этом не было, не решался войти в первый попавшийся дом и попросить о необходимом гостеприимстве. У этого богача, обладающего столькими миллионами, не хватало смелости спросить: «Не разрешите ли вы мне зайти по малой нужде?» Он переживал адские муки, когда вдруг вспомнил, что как раз на этой улице, в доме номер сорок пять, живет один старый служащий фирмы «Мобик». Быстрыми мелкими шажками достиг он двери квартиры своего подчиненного и позвонил; дверь ему открыл сам Кармело, который вместе со своей семьей чуть не упал в обморок.

— Вы будете моим секретарем! — крикнул Мобик, пронесшись мимо Кармело как ветер и сразу же исчезнув за узкой дверкой, маленькие размеры которой подсказали ему, куда она ведет. Кармело, его жена и дети остолбенели от удивления. Минуту спустя Мобик уже покидал их жилище.

— Я хотел посетить вашу квартиру — в ней царит чистота и порядок, — сказал он Кармело, который, так же как и все члены его семьи, еще никак не мог прийти в себя и сдвинуться с места. — Поэтому вы заслуживаете чести стать моим секретарем.

С этими словами Мобик ушел. Выходит, Мобик был человек, который держит слово? Но вряд ли кто-нибудь мог бы не сдержать своего обещания, прочтя такой испуг в глазах Кармело, а главное — данного с порога той самой маленькой дверки.

Но мы остановились на том, что синьор Мобик, отпустив Кармело, бегал в одних кальсонах по комнате. Внезапно он увидел нечто такое, что дало ему полное право остановиться и целую минуту простоять с отвисшей от изумления челюстью. За стеклом балкона появился человек и, сказав «ку-ку», улетел прочь. Я говорю «улетел», потому что комната находилась на пятом этаже. Человек летел без крыльев: он скользил по воздуху подобно конькобежцу, размахивая руками, как дирижер. Мобик протер Обеими руками глаза и выбежал на балкон. Его взгляду открылся обычный вид на Бамбу с ее фабричными трубами и дворцами, однако небо кишмя кишело человеческими фигурками — они весело летали взад-вперед, гонялись друг за дружкой, поднимались в самое поднебесье, а потом бросались оттуда вниз головой, или отдыхали на трубах или на телеграфных проводах. Мобик закричал не своим голосом:

— Этого не может быть!

Однако даже после этого возгласа люди продолжали летать. Более того, небо вдруг стало красным в голубой горошек.

Дорогие читатели, я чувствую, что слишком поторопился, излагая все эти события. Действительно, мне страшно хотелось поскорее дойти до описания ужаса, охватившего синьора Мобика при виде летающих людей и неба в голубой горошек — дело рук нашего Тото, как вы, наверно, уже поняли сами. Теперь я считаю необходимым сделать шаг назад и возвратиться к истоку чудес. Итак, Тото, увидев перед собой яичницу из двух яиц, не стал ее есть — но не из недоверия, — а сразу же побежал за Элеутерио, Бибом и Рапом. Однако он не мог немедленно рассказать им о случившемся: слова застряли у него в горле, и он лишь показывал им на яичницу. Трое его друзей, хотя и относились к яичнице с должным уважением, все же никак не могли взять в толк, почему Тото указывает на нее с таким видом, почему у него так блестят глаза, почему он скачет, как жеребенок, и даже катается по земле от радости. Наконец Тото вновь обрел дар речи и в течение трех секунд выпалил почти целую тысячу слов, что, в сущности, было равносильно молчанию, так как его друзья все равно ничего не поняли. И, видя тщету своих попыток что-нибудь им объяснить, Тото вновь прибегнул к помощи яичницы. Он крикнул: