Нераскаявшаяся - Анн Бренон

Так и случилось — подвел итог Пейре. — Обе дамы стояли на дороге добра, и Бертомью им не отказал. Тем же вечером я вернулся в дом госпожи Себелии Бэйль, и Бернат обо всем мне рассказал. А добрый человек Фелип проповедовал нам о браке. Добрая Себелия воскликнула, что она не оставит такую милую молодую девушку как ты, да еще и добрую верующую, во власти злого человека. Она поведала нам о мытарствах своего собственного брака, и сказала, что очень счастлива, что ей удалось разорвать свой брак еще до того, как она умерла бы от горя. Той ночью я спал вместе с Бернатом, и мы с ним очень долго беседовали и о многом переговорили… Я хорошо понимал, как он желает, чтобы ты вырвалась из–под власти своего мужа, но признался ему, что с моей точки зрения это дело выглядит не таким уж простым. Однако слова госпожи Себелии Бэйль, которая говорила о своем собственном горьком опыте, и обо всем, что ей довелось пережить, прозвучали для меня более убедительно…

— А какая она, эта госпожа Себелия Бэйль? — спросила Гильельма.

— Очень хороший человек, — заулыбался Пейре. — Она добрая, лучшая из женщин, которых мне довелось встречать… Она уже немолода, но все еще прекрасно выглядит и со вкусом одевается, у нее красивая фигура и величественная осанка, а в ее лице особенно видна такая естественная доброта, которой я еще ни у кого не видел… Ее старший сын, Понс Бэйль, уже стал добрым человеком; а еще она воспитывает младшего сына, Берната Бэйля, подростка, и дочку. У нее есть еще двое или трое старших сыновей, но они остались с отцом, в Тарасконе. Не ошибусь, если скажу, что она обладает великим мужеством и очень предана Церкви. Тем не менее, я обычно избегал показываться в ее доме, чтобы лишний раз ее не компрометировать — ведь всему Аксу хорошо известно, что я покинул Монтайю из–за подозрений в ереси…

— А вы ходили тогда в Монтайю, Бернат и ты?

— На следующее утро, на заре, мы отправились туда вместе с добрым человеком Фелипом, который решил взять дело в свои руки. Перед тем, как мы ушли, добрая Себелия устроила нам за завтраком настоящий праздник. Она приготовила для нас еду так, словно вложила в нее душу — и это почувствовал даже Фелип, который обязан был поститься. Она знала, что нас поджидают трудности при подъеме на Соргеат, а потом на Асаладор. Сильные порывы ветра, ледяной дождь. К тому же, когда мы поднялись на плато д’Айю, нам пришлось искать убежище в небольшом шалаше под деревом, чтобы дождаться ночи. Фелип предупредил нас — и был абсолютно прав — что будет очень опасно, если люди увидят, как мы среди бела дня являемся в Монтайю. Под этим же деревом мы развели костер и испробовали все те прекрасные яства, которые дала нам в дорогу наша подруга Себелия: рыбный паштет для доброго человека, а для нас мясо, сыр, а еще хлеб и вино…

— И вы все вместе виделись с отцом?

— Конечно, но сначала мы провели весь день и весь вечер, трапезуя на свежем воздухе. Когда стемнело, мы пришли в деревню, и никто нас не заметил. Мы пошли прямо к нам домой. Там уже собралась почти вся наша семья: отец и мать, наши братья Гийом, Бернат и Жоан, и даже маленький Арнот. Потом еще забежала наша сестра Раймонда Марти, как всегда насупленная и недовольная. Мы поужинали репой и мясом, оставшимся от провизии, приготовленной для нас доброй Себелией, а Фелип ел сушеную рыбу. И еще было несколько старых сморщенных яблок… Затем, после ужина, дети пошли спать, а мы все наконец–то стали общаться. Это был настоящий семейный совет о твоей судьбе, Гильельма!

— Я себе представляю…

— Мы тебя защищали, сестричка. И наш брат Гийом тоже встал на твою сторону. По моему мнению, Бернат Белибаст говорил слишком много и слишком уж горячился. Тем не менее, хорошо, что он был с нами, потому что мать и отец яснее ясного поняли, что ты не останешься одна, если уйдешь от этого проклятого бондаря. Что, по крайней мере, есть мужчина, способный защитить тебя. Зато добрый человек Фелип очень убедительно продемонстрировал свое знаменитое красноречие. Он говорил об интересах Церкви и о нашем долге действовать ради твоего блага. Гийом тоже очень кстати заметил, что чрезвычайно опасно, если ты и дальше останешься в семье врагов добрых людей. Если пустить волка в овчарню, то он всегда найдет возможность и время запустить туда и других волков…

— И отец согласился…

— Ну, можно сказать, что он согласился, — признал Пейре. — О! Конечно он не сделает этого официально или публично, это понятно. Он ведь не может ни отнять тебя у твоего мужа, ни устроить твой развод… И к тому же, под каким предлогом? Что ты не любишь своего мужа? Или, что ты — еретичка, а он нет? Скажем так, отец согласился закрыть на все глаза и со всем смириться. Вчера я снова побывал в Монтайю и общих чертах рассказал ему, что мы задумали для тебя, и что я уведу тебя в Рабастен. Так что не беспокойся: отцу известно, что еще одно его дитя будет вести беглую жизнь, но не только из–за ереси… но и из супружеской измены.

Сердце Гильельмы забилось. Эти мерзкие слова испоганили все. Даже синяк под ее глазом покраснел.

— Это мой брак — стыд и мерзость! — закричала молодая женщина. — Вот почему я хочу разорвать его.

— Тише, Гильельма, я все это знаю. Я понял, что брак, заключенный священниками в церкви не имеет никакого особого значения в глазах Бога. Но с человеческой точки зрения все выглядит именно так.

— Я ухожу не потому, что собираюсь гулять и бродяжничать, и не потому, что ищу другого мужчину! Я ухожу потому, что не могу больше этого выносить. Единственное, что мне осталось — это служить добрым христианам и идти по дороге добра.

— А Бернат?

Гильельма расплакалась.

— Я ведь хотела, чтобы Бернат стал моим мужем. Впервые, когда он пришел вместе с тобой в Монтайю, я была еще девочкой, но когда я увидела его, то уже не желала никого другого. А теперь я не уверена, что мы сможем начать новую жизнь как мужчина и женщина…

Пейре улыбнулся, его взгляд просветлел, он положил ей руку на плечо и ласково сказал:

— Успокойся, Гильельма. Неужели и в своем сердце ты говоришь себе, что тебе было бы противно, если бы Бернат прикоснулся к тебе? Время сделает свое дело. Ведь так явственно притяжение, существующее между Бернатом и тобой…

Наступил полдень. Пейре очень проголодался, а Гильельма должна была возвращаться в город. Она вытерла слезы, на ее губах появилась упрямая улыбка, и она спрятала свое сарацинское украшение под рубаху, чтобы укрыть его от враждебного взгляда. Она была счастлива, чувствуя его прикосновение к коже. Пейре снял с пояса кошель и протянул ей:

— Я подожду здесь, в тени, а ты возьми это — там есть немного денег, — сказал он. — Когда будешь возвращаться, купи мне чего–нибудь поесть. К примеру, хлеба и сыра… И будь поосторожнее с бондарем!

Возвращаясь домой, Гильельма летела, как на крыльях, хотя только–только перевалило за полдень. Дома она молча поела, не сказав даже двух слов ни мужу, ни его матери. Потом она снова вернулась на луг с продуктами в котомке. Сидя рядом с братом, она словно чувствовала его голод и любовалась, как он своими красивыми зубами жадно кусает хлеб с сыром, купленные в городе. Слегка улыбаясь, Пейре передал ей свою флягу с вином, словно доброму товарищу, и она отхлебнула вина, даже не поперхнувшись.

Двое молодых людей стали косить траву на лугу, после чего Гильельма разложила ее сохнуть. Тогда Пейре продолжил свой прерванный утром рассказ о ночном посещении Монтайю:

— Родители знают, что твой уход предрешен, и все организовано. Как ты понимаешь, мать очень беспокоится о тебе. Но она рада твоєму счастью. А вот отец сказал мне, что передает тебе родительское благословение…

Растрогавшись, Гильельма опустила голову и улыбнулась, словно и на самом деле почувствовала тепло отцовской руки. И поскольку она молчала, Пейре добавил более резким тоном, в котором смешивались лукавство и озабоченность:

— Зато отец не преминул упрекнуть меня в том, что я плохо поступил, что так задержался и не вернулся вовремя к Бертомью Буррелю! Он сказал, что мой хозяин дал мне этот отпуск по неосторожности, и что он не представляет, как это он вообще доверяет мне смотреть за своей отарой, с бараном во главе или без. — Гильельма, улыбаясь из вежливости, полезла под рубаху, вынула оттуда кожаный шнурок, с висящим на нем сарацинским украшением, и поднесла его к губам. — Но ты не беспокойся обо мне, — продолжал ее брат, смеясь, — я уже многое видел в жизни, и надеюсь увидеть еще. Мы с тобой вступаем на истинный путь, и я знаю, что сопровождая тебя, поступаю в соответствии со своей верой. Теперь тебе пора домой, Гильельма. Уже поздно. Настал момент, когда не следует вызывать ни малейших подозрений… Вернись в последний раз в дом бондаря, и будь бдительна. Дождись, пока все уснут. Я буду ждать тебя ночью так долго, сколько будет нужно, на перекрестке дорог возле кладбища у входа в город, там, где начинается дорога на Мирпуа…