Лотта Ленья. В окружении гениев - Найс Ева

Хорошо, что здесь нет Нееров, они бы рассказали, как все было на самом деле. Ауфрихты и Лотта сидели за столом не одни. В среде артистов быстро находятся новые союзники. Во время рассказа новоиспеченные французские друзья, которые отвели их в этот маленький ресторанчик на Монмартре, беспомощно смотрели на Лотту, которая трещала без умолку, выпаливая в бешеном темпе иностранные слова. Улыбаясь, она протягивает поднятый бокал в сторону других и произносит по-французски:

— За счастливых изгнанников. И наших новых друзей.

— Ваше здоровье!

Это Жан Кокто, один из ее новых знакомых. Он так смешно говорит с ними по-немецки. Но не стесняется. И постоянно дурачится, а ведь этот поэт с дикими черными кудрями и огромными глазами на изможденном лице — живой гений. Он пишет сценарии и стихи, выступает на сцене как актер, а еще снимает фильмы. Умеет рисовать и придумывать хореографию для балетных спектаклей.

Большинство соотечественников считают его enfant terrible. Но кадры из его фильма «Кровь поэта» покорили многих, даже тех, кто был совершенно озадачен сюжетом. Да и Лотта на просмотре впала в шоковое состояние. Ей казалось, что она бредет по чужому миру снов, в котором пол в любой момент может провалиться, стены исчезнуть, а одна вещь обернуться другой. Люди превращались в скульптуры, а скульптуры — в людей. Когда она попыталась пересказать сюжет друзьям, стараясь поделиться восхищением, у нее ничего не получилось. Даже сам Кокто делал вид, что не понимает, что такого в этом фильме увидела Лотта, и лукаво смотрел на нее, склонив набок голову:

— Это всего лишь реалистический документальный фильм о нереальных событиях.

Кокто хорошо ладит с Куртом. В отличие от многих сюрреалистов, он интересуется музыкой, и они с Куртом испытывают взаимное уважение к творчеству друг друга.

— Как у него дела? — спрашивает в этот момент Кокто.

— У Курта? Очень хорошо. На следующей неделе я буду в Нанси, мы хотим увидеться.

В последнее время Лотта редко видела Курта. Она считает Париж своим новым местом жительства, но все еще постоянно ездит с Отто на побережье. Тем не менее не проходит и недели, чтобы они друг другу не писали. Отто сопровождает эту переписку колкими комментариями, в то время как Курт всегда вежлив в отношении своего преемника и выражает благодарность за то, что влиятельный отец Отто помогает спасти имущество Курта. Без его связей было бы гораздо сложнее обойти все таможенные и нацистские предписания.

— Передайте, пожалуйста, господину Вайлю, что он мне должен еще одну мелодию.

Лотта кивает.

— Конечно, но не надейтесь, что он найдет для этого время сразу. Он действительно очень занят.

Кокто как будто хочет что-то ответить, но его отвлекает сидящий рядом человек, который намерен показать рисунок, положив его на салфетку.

— Приятно слышать, — отвечает вместо него Ауфрихт. — Давно его не видели.

— Мы как раз планируем новый спектакль. Но это еще не точно, поэтому, боюсь, не могу о нем говорить.

С сожалением Лотта поднимает плечи и снова их опускает.

Марго берет Лотту за руку.

— Помоги мне убедить Эрнста поехать на море. Его нельзя назвать «счастливым изгнанником». Даже дети начали переживать.

— Марго, — тихо предупреждает ее Эрнст.

— Это правда, — настаивает Марго. — Так больше не может продолжаться.

Лотта внимательно смотрит на старого друга. Видно, у него совсем все плохо, если жене приходится искать союзников, чтобы увезти его из города. Лотта еще не видела, чтобы Марго открыто шла против воли Эрнста. Благополучие мужа — это и ее благополучие, а Лотта своему даже с трудом могла пожарить яичницу. Разве Марго — не пример идеальной жены?

— Я не спорю, что обеспокоен, — наконец смиряется Ауфрихт. — Не могу перестать думать о наших друзьях в Германии.

— Это правда трудно пережить. Мой друг, господин Кайзер, тоже упорно отказывается покинуть Берлин.

Марго кивает, помрачнев.

— Но ведь хуже уже некуда, если люди СА избивают нашего короля бельканто.

— Ты имеешь в виду Рихарда Таубера? — Это для Лотты новость. — Неужели? Что они хотели от него? Даже представить не могла, что они возьмутся за такую звезду, известную во всем мире.

Ауфрихт сжимает кулаки.

— Им, похоже, нечего бояться. Пока он лежал на земле, говорят, даже прохожие орали во все горло, что еврейскому выродку в Германии делать нечего.

— Несмотря на это, он все равно остался, — добавляет Марго. — Не мог бросить на произвол судьбы свою новую оперетту. Ты же знаешь, как артисты стоят друг за друга. Главное у них — искусство, иногда оно даже важнее жизни.

Лотта закуривает сигарету.

— Ты права, они такие. Единственное, что радует: наверное, у этих брутальных работничков дома сидят женушки, которые исходят страстью к Тауберу, с вожделением слушая его: «Все мое сердце принадлежит тебе!» [15]

— Лотта! — Несмотря на строгий тон, Марго не может сдержать улыбку.

— Трудно сказать, храбрый он или глупый, — говорит Ауфрихт. — Он даже написал письмо лично Гитлеру.

Лотта удивленно смотрит на него.

— Нет.

— Да.

— Как же так?

— Он хотел сообщить, что все стычки вокруг него, очевидно, какое-то недоразумение. Он истинный католик, даже медаль получил от папы римского. Только дедушка и бабушка со стороны отца были евреями.

Лотта вдруг вспоминает этого маленького цыганского мальчика, который так трезво оценил ситуацию и предсказал свою судьбу.

— Он перед ним оправдывался, да? То есть теперь быть евреем позорнее, чем бить еврея без всякого повода.

Марго смотрит на своего мужа.

— Я вся тряслась, когда они потащили Эрнста на допрос на Хедеманнштрассе.

— Я ничего об этом не знала. — Лотта в ужасе смотрит на Ауфрихта. Она слышала о здании, в котором гестапо делало фарш из своих врагов.

— Но, к счастью, я смог спастись. За пятьдесят марок они потеряли ко мне всякий интерес.

— Ужас, приходится еще и платить этим голодранцам. Мой отец нас предупреждал.

При словах жены Эрнст выпрямляется и неодобрительно смотрит на Марго.

— Легко говорить, если никогда не бывал в такой ситуации.

Марго нежно прикасается к его плечу.

— Не думай, что я виню тебя. Я бы им и сто марок дала, лишь бы ты вернулся ко мне.

— Внимание!

Они вздрагивают, когда на другом конце стола раздается громкий возглас.

Кокто подмигивает, прежде чем продолжить по-французски:

—Не знаю, о чем вы говорите, но это звучит, будто вы затеваете войну. Немецкий — варварский язык.

Он вскакивает, рука поднята в нацистском приветствии. Затем он извергает ряд неразборчивых слов, состоящих из резких согласных. Изгнанники смеются громче всех, но смотрят друг на друга, с трудом скрывая отчаяние.

СЦЕНА 10 Расстались полюбовно — Нанси,

апрель 1933 года

И снова она опаздывает. Курт, должно быть, ждет ее с нетерпением. Ах, вот бы он согласился на идею Эдварда Джеймса! Каким этот Джеймс может быть обаятельным и невыносимым одновременно. Происхождение не оставляет особого выбора, поэтому приходится допускать больше разных экстравагантностей и капризов. Иначе можно будет подумать, что он просто скучный — со всеми его деньгами, ради которых ему не пришлось и пальцем пошевелить. Он гордо шагает по жизни с непоколебимым высокомерием человека из высшей касты, категорически утверждающего, что он сын принца Уэльского. Зато поддерживает искусство. И прежде всего сюрреализм, который считает особенно потрясающим. Но самое интересное в нем, бесспорно, — его жена Тилли. Она так прекрасна, что некоторые люди опускают глаза в ее присутствии, к тому же она танцовщица. Лотта тоже начинала как танцовщица, но с Тилли она не хотела бы поменяться местами. Лотта считала, что Джеймс обожал искусство, не понимая его, — и это, вероятно, относится и к его жене Тилли. Когда они познакомились, Тилли уже вечером призналась Лотте, что Эдвард ничего не умеет делать с женщинами, только выставлять их напоказ.