Капитал (сборник) - Михаил Жаров

Остальное принесу родителям. Я ещё никогда не давал им денег. А тут хватит им на машинёшку-иномаринку и пожить, не думая о завтра.

Вечером хлестанул дождь. На, попробуй, спрячься под памятником Ленина. Мог бы уйти в мебельный магазин и смотреть через витраж, но магазин сейчас закроется. Значит, стою. На посмешище Ленину. Да оба стоим на посмешище!

Пять минут, как он должен уже приехать. Звоню. Отключился! Спокойно, у меня ещё два его номера, о чём он не подозревает.

– Алло!

– Жень, это я.

– Не узнал…

– Иван.

– Ай, Иван, перезвони через часик, я пока в другом городе.

Взрываюсь. У меня такое бывает. Редко, раз в год, дай-то бог. Это с детства. Помню, что пятилетним напал на большого хама и стал комкать ему лицо, как газету. Он сначала даже не шевелился и усиленно какал, а потом заревел и убежал.

Я орал на Женю и из-за дождя не видел, что Ленин, при всём моём к нему, возможно, надул в бронзовые штаны.

– Через десять минут приеду, – тихо ответил Женя.

Не успел я выкурить трясущуюся сигарету, как к нашим с Лениным ногам подкатил внедорожник. С сигаретой и не оглянувшись, мало ли Женя приехал с поддержкой, я забрался в машину.

– Здоров! – пожал я ему руку своей сырой рукой.

– Здравствуй, – почти неслышно сказал он.

Мы оба уставились в лобовое стекло и замолчали.

– Ты понимаешь, зачем я тебя вызвонил?.. – начал я.

– Да, Вань.

– Ты помнишь?

– Да. В случае, если тебе понадобится, тридцать процентов от прибыли – твои. Всё помню, Вань.

– Мне понадобилось.

– Вань, денег нет.

Я вытаращился на водительскую панель и внезапно очаровался огоньками.

– Где они?

– Их и не было, – говорит Женя всё тише и тише. – Бизнес оказался убыточным. Я до сих пор не расплатился с долгами, на которые встрял из-за него.

Блуждаю глазами по машине, а он убаюкивает меня, наклоняясь ко мне ближе и ближе, вот-вот поцелует:

– Ну, посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Увидишь, я правду говорю.

Я не смотрю. Я слежу за своим сердцем. Оно постарело лет на сорок и куда-то падает. Уже боюсь, не оставить бы его в машине, когда буду уходить.

– Я бы дал тебе даже из своих денег, но как начался этот кризис…

Шар! Не боится, что у меня с собой может быть оружие. Он знает обо мне больше, чем я о нём. Я – только о его делах и кошельке да о тайной любви к женским платьям, а он – о том, чего я стою, о том, что я неспособен выколачивать деньги. Красавец.

– Вот, на. Чем могу, – он протягивает мне одну купюрину, которой хватит на водку и закуску, подонок.

Я беру. Слышите? Беру и ухожу. Даже спасибо сказал.

Встал перед Лениным, а дождь сильнее, волнами. Сжал купюру, сжал веки и зубы. Лишь бы не выбросить! Теперь и эти позорные деньги нужны мне сегодня.

Звоню позвать Серёгу:

– Серёг, привет…

– Ванька! Ванюшка! Иванко! – заполонил он меня сходу. – Я тебе говорил, что я самый счастливый человек в мире?

– Говорил…

– Что у тебя шумит? Ты под дождём, что ли? А мы сейчас с Екатериной возьмём такси и поедем в ресторан. Будем ужинать в отдельном кабинете при свечах! Ты рад за меня?

– Рад-то рад. А деньги-то?..

– Да провернул тут одно дельце.

– Удивлён, честно…

– Всё, бывай! Как сам-то?

– Помаленьку.

Ай да Серёга. В ресторан. Я сегодня тоже свечи жёг. Неужели он сделал? Экспроприировал?

– Видал? – говорю Ленину вслух. – Не хуже тебя у меня друг.

6.

Вечер удался. Час отогревался в ванной, потом накрыл себе письменный стол водкой, оливками и селёдкой. Включил компьютер. Одно ценно для меня в нём – это её фотографии. Около пятисот.

С любовью наливаю, но стараюсь не частить. Мне хорошо, смотрю на своё-чужое счастье. Не заметил, как забыл про Женю. Один раз вспомнил и улыбнулся: сам дурак, это меня в телефоне надо записывать «Ваня-муд». Может и записывают давно.

После двухсотой фотографии начинаю смеяться и разговаривать. Воображаю, чего нехорошего ей завтра наговорю. Мы больше хохочем друг на друга, чем милуемся. Про нас, наверное, думают, что мы мерзавцы и друг для друга опасны. Так мы шифруемся и так мы счастливы.

Я ведь вживую не видел её месяц. Понимаю почему. Пьянствовал.

Не, все пятьсот не посмотрю. Мозг уже почти обесточен, триста-то еле-еле. Люблю я её, и с ментовки ушёл, чтобы разлюбить.

Вдруг утро. Благополучно настал третий день, как мне нагадано сгинуть со свету. Я свежий, никакого похмелья. Голова ясная, глупая, как у младенца. Не болел бы ещё кулак…

К ней! На остаток денег покупаю шоколадку «Алёнка», прячу за пазуху. Пацан.

Тенью пробегаю по коридорам. Врываюсь к ней в кабинет.

– Здрасьте!

Она оглянулась из-за компьютера и всё, больше ничего. Сидит и дальше печатает. Будто не я вошёл, а дверь открыл сквозняк.

– Здравствуй, говорю! – улыбаясь шире плеч, повторяю.

И на этот раз не оглянулась.

– Что случилось-то? – уже шумлю.

Молчит. Не призраком же я стал, как в мистическом триллере. Она встаёт и идёт к шкафу, рядом с которым я стою. Далее делает так: отодвигает меня рукой, чтобы я подвинулся, но касается тыльной стороной ладони, словно брезгуя. Изумляюсь, но зато хоть не призрак.

Она берёт одну папку с полки и снова возвращается за стол.

– Чёрт побери, что я не так сделал-то?!

Не оглядывается. Опять меня нет.

– Ты скажи! Скажи! Объясни, что ты хочешь? Чтобы я больше не приходил?

Молчит.

– Да в рот тебя! Разве так с людьми делают?

Молчит, и я замолкаю. Смотрю на неё и, наверное, у меня лопаются капилляры в глазах. Ничего, обычная. Может быть, слегка бледная, а вроде, нет.

– Я пойду?

Тихо в ответ.

Ухожу. Топаю.

Мне навстречу Слава. Тот самый, с кем она втайне от мужа и без тайны от меня. Он тоже знает, кто мы друг для дружки. Никогда Слава со мной из-за неё не спорил, ибо – ментовское братство. Баб ради не собачиться.

Слава видный, женская мечта во плоти, но не хочу сейчас о нём.

– Был у неё? – спрашивает он ерунду. – Пойдем, поговорим.

Мне интересно. Али дуэль? Выходим на улицу, он шепчет:

– Ты ещё не слышал? Ты же давно не был.

– Чего?

– Проверка с управления приезжала. Сам Ситников был. Помнишь его, гандона?

– Помню. Гандон.

– Он её прямо в кабинете изнасиловал. Только никому!

Часто говорят, онемел. Я не онемел, я забыл сам способ речи.

– И что она? – произнёс я наугад, как получится.

– Таится, конечно, – выпучивает он красивые глаза. – Где сейчас ещё работу найдёшь?

– А вы?

– Сам подумай! Если мы кто слово скажем, нас проверками задолбят, и та к уж!

Ухожу от него. Быстро иду, ищу дворы. Быстро-быстро. Чувствую, что не успеваю. Сворачиваю за дерево и дышу, как перед рвотой.

Дышу, но спазм не удержать. Меня рвёт слезами. Вырвало, следом – второй раз. Дышу, дышу. Зачем-то произношу вслух её имя, и уже не рвёт, а плещет из меня.

Рядом шаги. Я отрываюсь от дерева и иду. Пытаюсь нахмурить лицо, но оно расползается. Слёзы прямо в открытый рот. Бежать! Взять у Серёги вещь.

Серёга встретил меня с родовой иконой в руках. Он блаженно улыбался.

– Ты один? – спрашиваю.

– Один.

Я прошёл к нему в комнату и утвердился в кресле. Он встал напротив, держа икону обеими руками, будто собрался благословлять.

– Она ушла от меня, – произносит он.

Длится пауза, живая, не театральная.

– Ночью все деньги извёл на неё, а утром говорю, что отныне будем жить по любви, без денег. Она и ушла.

Я ищу в уме любое коротенькое слово, чтобы ободрить Серёгу, но искренне удаётся только:

– Да…

Ему этого достаточно.

– Брат! – говорит он. – Ты меня понимаешь!

Он заново пересказывает мне про остановку, ногти и уставшую спину.

– Я думал, что только в кино так, а она сама мне говорит: «Давай туда». Ты пробовал?

Он трясёт над моей головой иконой, а я думаю своё. Вспоминаю, что напротив здания Управления, в метрах ста, строится жилой дом. Пока возводятся этажи. Я без проблем проберусь на стройку и размещусь в одной из комнат. Прицельная дальность винтовки 250 метров. Даже не потребуется оптика. Стреляю я лучше, чем вижу. Дано.

– Она там бреется! И мне сказала бриться, чтобы ей не лезли волосы в рот. Представляешь, какая талантливая?

Засяду вечером. Знаю, что никто из заместителей начальника (а он зам) не уходит с работы, пока у генерала горит в кабинете свет. Где окна генерала, мне известно. То есть: слежу, когда погаснет в окнах свет, и через 10 – 15 минут Ситников перед моими глазами.

– Ты не слушаешь меня? – возмущается Серёга. – Я спрашиваю, сколько, по-твоему, дадут за эту икону в антиквариате?

– Ты вконец ошалел? – скрипучим, ещё непросохшим голосом, говорю ему.

– Деньги нужны, Вань. Катю вернуть.

Я замолкаю на минуту, больше не желая вникать в горе Серёги, и диктую ему:

– Доставай винтовку-мелкашку…

– Думаешь? – перебивает он меня. – Чтобы Катя не досталась никому?

– Доставай винтовку, – повторяю ему, – мне надо, мне. Ничего не спрашивай. Помощь не предлагай. По телефону со мной больше ни о чём не говори, а лучше не звони совсем.