Капитал (сборник) - Михаил Жаров

– Какую? Хочу, давайте!

Сергей Алексеевич метнулся к серванту и принялся ворошить DVD-диски, стараясь делать как можно больше движений, чтобы согреться.

– Ага! «Илья Муромец». Сиди, смотри! Я тебе погромче сделаю, ладно?

Уже тронув ручку двери, чтобы выйти из своей квартиры, Сергей Алексеевич вдруг улыбнулся, поставил меч в углу прихожей и пошагал назад, в комнату, где шёл «Илья Муромец».

Миша сидел на диване, румяный, глазастый. Увлечённый сказкой, он забыл краснеть. Сергей Алексеевич присел перед ним на колено и потянул его к себе.

– Встань-ка. Иди ко мне.

Миша встал на ноги, и Сергей Алексеевич обнял его. Обнял и поцеловал в макушку. А Миша смотрел через плечо Сергея Алексеевича в телевизор и обнимал тоже.

В школе дети стали учиться хуже, потому что отвлекались и писали на уроках письма во Владимир. Ты лох, если не написал ни одного письма. Святую заповедь всюду исправили. Теперь она читается как «историк – супер!»

Счастью быть

1.

Второй класс школы. Вася Киселёв ел на ИЗО пластилин и смеялся над всеми полным ртом. Саша Смирнов стриг на себе волосы, а когда достригся догола, то рисково избавился от ресниц.

Лучшим слыл Толя Краснов. Он ничего не делал. Не писал, не рисовал. Тетрадки у него были пустые. Пластилина полная коробка.

При этом у доски он решал примеры на твёрдую четвёрку, читал, почти как взрослый, и не обижался на «дурака». Ему хватило первого класса, чтобы науки дальше сами развивались в его странной головке.

На педсоветах фамилия Краснов стала нарицательной. «Хуже Краснова» означало «пора в интернат».

Самого его перевести не могли, потому что вреда он нёс не больше, чем пустая парта, а террор двойками считался непедагогичным.

У Краснова имелись заботы насущнее школьных. У бабки в терраске он взял две тяжёлые, на досках, иконы и смастерил из них бронежилет, прилепив «моментом» ремни. Потом изготовил грузное ожерелье, нанизав на нить полсотни чесночных зубчиков. В заключение он выстругал недетский осиновый колышек.

Обзаведясь амуницией и оружием, Краснов стал думать, с кем бороться. То, что враг должен быть исчадьем ада, а не каким-нибудь Васей Пластилином, он разумел, но и всё.

Зло существовало, Краснов знал. Иначе, почему его родная сестра, приезжая на выходные из института, падает в обмороки? Почему мать грустная, а если радуется, то только когда купит буханку чёрного хлеба? Почему отец дома, а не на работе, как раньше? Кто-то злой мешал им жить сыто и весело. Оставалось найти.

После школы Краснов надевал под пуховик иконописный жилет, водружал на шею чесночное ожерелье, совал за ремень кол и шёл искать зло вокруг дома.

Круг за кругом он обходил родную пятиэтажку и всматривался в каждого. Подозрительные, конечно, попадались, но не настолько, чтобы карать без суда и следствия. Пьяные вообще не шли в счёт, иначе бы кол об них затупился, как карандаш.

– Что ты ходишь? – выказало себя однажды зло. – Тебе по башке настучать?

Краснов обернулся. У последнего подъезда курили и смеялись трое парней.

– Ты дурак? – сказал один с большой головой, похожей на молот. – Надоел ходить.

Краснов давно сочинил речь карателя и сейчас попытался выговорить её:

– Ты то зло, которое крадёт счастье…

– Пошёл отсюда! – не дослушал его парень.

Краснов покорно продолжил путь. За домом он остановился, чувствуя, как ему горячо от собственного пота. Кипяток лился даже по вискам.

Под ногами лежали камни.

Парень с большой головой сидел на лавочке и удивлённо смотрел на то, какдетская ручка, держащая камень, взмахивает перед ним, а во лбу у него раздаётся отчётливый стук. Ещё время он моргал одним глазом, в который набегала резвая кровь.

Так и моргая глазом, парень долго и муторно бил Краснова кулаками по лицу, а Краснов стоял на ногах и сносил удары подобно Мохаммеду Али, не напрягая шею. Только смешно кувыркалась головка.

Наконец парень устал и вытер рукавом со лба благородные пот и кровь.

– Тебе чего надо-то? – задыхаясь, спросил он Краснова.

– Смерти твоей! – зарычал Краснов.

Один, второй, … пятый полетели в лицо парню камни. Тот бежал на Краснова, а Краснов отскакивал и из карманов пуховика хватал новые и новые снаряды.

Друзья парня стояли опешившие, глупо улыбаясь.

Краснов бросил последний камень и двинулся врукопашную. Он по-матросски рванул на груди пуховик, а парень, увидев лик Христа и чесночное ожерелье, отступил.

– Псих! – взвизгнул парень.

Появился кол, и уже попятились двое невольных секундантов.

– Пошли отсюда! – крикнул один. – Может, этот пацан заразный!

Взяв кол в зубы, Краснов стал поддевать ладонями осеннюю грязь и швырять злу в спины.

Домой он бежал уверенный, что там уже настало счастье. Интересно было увидеть, какое оно. Увидеть и нахвастать: это всё я!

Он вбежал в квартиру и крикнул:

– Мам!

– Она должна была ответить: «А у нас счастье!» Но ответила:

– Наконец-то! Иди, поешь, я сочень испекла.

Не снимая святых облачений, Краснов прошагал на кухню.

– Как дела? – бодро спросил он.

Дальше Краснов не успевал спрашивать и отвечать. Как маленького, мать бросилась раздевать его, мыть и причитать над ним:

– Ну, дурак! Ну и дурак! Молния с мясом выдрана! В чём завтра в школу-то пойдёшь? Где мы ещё тебе одёжку найдём? Отец без работы. У меня полгода зарплаты нет. Ну и дурак! А я думаю, что это чеснока меньше стало!

Краснов жмурил глаза. Они мокли и заплывали синяками.

2.

– На Новый год приходи к нам! Слышишь? – сказала сестра, накладывая щи, и добро-добро улыбаясь.

– Ладно, – сказал Краснов, видя улыбку.

– От себя ничего не придумывай! Мы уже начали закупаться.

– Почему это? Я на работу устроился. До праздников аванс получу.

– Ну! Куда? – сестра улыбнулась на этот раз правдиво.

– Водителем в администрацию.

– Ух ты, молодец! И кого возишь?

– Всяких. Сегодня начальника отдела культуры возил. Завтра депутата Асафьева повезу.

– Здорово!

– Да. Только дерьма там приходиться видеть. Гомосек на гомосеке. Тот же Асафьев, предупредили, до маленьких мальчиков охоч.

– Что поделаешь, – вздохнула сестра. – Везде так. Тебе б, конечно, заводы строить с твоей-то головой. Но и эта работа хорошая, хоть на ноги встанешь. Давай я одну бутылку шампанского открою!

– Не-не! Завтра ехать. Не буду.

Одеваясь, Краснов достал из кармана куртки красного будёновца на коне.

– На, отдай племяшке, когда проснётся, – Краснов протянул будёновца сестре. – Сегодня у родителей был, в своих детских игрушках покопался.

– У родителей? – сестра потемнела. – Как они?

– Как… обычно, как. Одни игрушки в доме и остались.

– Давно не была. Видеть их больше не могу.

Сестра зачем-то понюхала пластмассового будёновца и пробурчала:

– Надо с хозяйственным мылом вымыть.

Краснов шёл к своей 47-й комнате, а у 43-й у него дрогнуло сердечко.

Чего боялся и желал, то и случилось. Из 43-й появилась Аня.

– О! Привет! – сверкнула Аня белыми зубками так, что в коридоре, кажется, прибавилось света. – Как дела? Приходи к нам сегодня на блины!

Она не дала ему даже поздороваться, осыпая вопросами и предложениями, на которые сама ни разу не дожидалась ответа. Что на улице, холодно? Что не видно тебя? Придёшь к нам на Новый год?

Краснов по привычке пропускал её щебет, а о чём беспокоился, так это как лишний раз скосить глаза на её обутые в сланцы ноги с розовым педикюром.

Внизу начинало безобразно щекотать.

– С кем ты трещишь? – высунул голову муж Ани, Вася Пластилин. – Здорово, Тол и к! Мне с Питера канистру коньяка привезли. Жду тебя!

– Не могу, – ответил окосевший Краснов. – На работу завтра.

– Правда? Куда?..

Краснов налил чая, сел за стол и положил перед собой газетный свёрток, принесённый от родителей.

Он пил чай и думал, что счастье обязательно настанет. Там будет и собственная женщина с розовым педикюром, и подарки племяннику, и спокойные, трезвые родители. Счастью быть!

Он развернул газету. В ней лежал осиновый кол. Как раз на фотографии депутата Асафьева, человека с большой головой, похожей на молот.

Ты живой

На груди Ивана росла шерсть, и женщины отдавались ему с той обречённой покорностью, с которой раньше жертвовали себя кощеям, минотаврам и другим древним денди. Его густой волос бурно лез через ворот и между пуговиц одежды, а тонкие рубашки спереди дыбились, благодаря чему стать Ивана имела пышный вид. Вдобавок далеко вперёд выдавался хрящеватый нос, а голубые, едва не в поллица, глаза дополняли внешность до сходства с мультипликационным Мамонтёнком.

Невинность у Ивана отняла парикмахер Наталья, застав его врасплох, пока он был ещё только пушистым, но не мохнатым подростком. Сидели они молчаливые летом на лавочке и стеснялись своих разных возрастов. Душные запахи, вечерний визг ласточек, а в углах уже ждала своего коварного выхода ночь. Вдруг Наталья глянула на Ивана сплошными чёрными глазами, как кошка на мышь. Не успел Иван подумать о плохом, она накинулась и стала душить его поцелуями. У него кончился воздух сказать, что весь день катался на мотоцикле, поэтому пыльный, не надо его облизывать, это, наверное, вредно и невкусно.