Капитал (сборник) - Михаил Жаров

Стало ослепительно ясно, что Юля была его судьбой. Он любил её тогда, и дело шло к тому, что они должны были сбежать от Тимура. Жить и рожать детей. Как люди.

И не он ли, чтобы спасти свою овечью шкуру, намекнул Тимуру, что Юля корень зла? А?

Иван довёл себя до того, что ему достаточно было произнести её имя вслух, и в грязной, тёмной квартире с обрезанными за неуплату проводами начинались рыдания.

Деньги кончились внезапно, будто их и не было. День Иван просидел без вина. Думал, умрёт. Второй день без сигарет, но к вечеру не выдержал и пошёл на улицу стрелять у встречных.

День третий стал голодным. Хотя еду уже стрелять не пойдёшь. Или?.. На пятый день ноги сами понесли к хлебному киоску. Голод сначала жевал желудок Ивана, а потом принялся грызть позвоночник.

Из окошка киоска пахло не просто хлебом, пахло жизнью. Иван ходил кругами, как ходят собаки, и ждал, кого попросить. Считается, что труднее всего в первый раз сказать «я люблю тебя». Нет, в первый раз труднее – «дайте хлеба».

Три часа вокруг да около. Несколько раз Иван подходил к покупавшим людям, но в последнюю секунду цепенел. Сдался он, что называется с потрохами, когда купила хлеб бабка. Она положила буханку и батон в советскую авоську, и авоська околдовала Ивана. Он побрёл вслед за бабкой, поскуливая и скрипя зубами.

– Отломите мне немного! – неожиданно для себя громко сказал он, будто его кто-то подтолкнул.

Бабка шла, глухая.

– Отломите мне немного! – громче прежнего, потея, повторил Иван.

Она купила ему целый батон…

Иван спрятался за киоском и ел там, рыча от радости. Спешил до боли в челюстях.

Сытость не наступила, он мог сейчас съесть ещё два таких же батона, но голод стих.

А какой сегодня день недели? Об этом Иван спросил у проходившего мимо паренька в антикварной куртке-варёнке. Пятница? А сколько времени? Двенадцать?

Сегодня Иван может кое-что сделать. И не важно, что он не знает, какое число и месяц. Может быть, конец марта или в разгаре апрель, наплевать. В пятницу можно поймать Тимура! От Юли Иван знал то, чего не знали опера и верные соратники.

Несколько лет назад Тимур встал на ту порочную тропинку, на которой гибнут многие равные ему бандиты. Взялся он за героин и спустя пару месяцев превратился в ничтожество без имени, друзей и денег. Выхаживаться поехал он в Дагестан, в высокогорный аул. Отъедался там мясом, пил молоко, молился, и старики звали его по-родственному – Тимучин.

На Русь он возвратился здоровым и злым, что для друзей, что для врагов, одинаково. Однако ни те ни те не знали, что он оставил себе пятницы. К пяти вечера по пятницам он приезжал на тайный адрес с полным пакетом фруктового мороженого.

К пяти по пятницам его ждал Славик. Обычный неудачник, из тех, что плодятся в наше время со скоростью мышей. Стремительная биография: не учился, не женился, не работал, а в графе увлечения – опиаты. Внешность тощая, но изысканная, в стиле могильной решётки. Вот и весь Славик.

Мороженое требовалось, чтобы им рвало, и через рвоту приходил кайф. Хотя иногда Тимур привозил полный багажник дорогой еды и постоянно давал Славику деньги, причём сверх того, чего стоил заветный грамм.

Славик часто произносил фразу: «Горжусь, что у меня такой друг!», а Тимур ничего подобного ему не говорил, но смотрел на Славика особенно. Пятничные их встречи значили нечто большее, чем «совместное употребление». Во встречах сквозило что-то нежное, невысказанное, женское, но Тимур убил бы, если бы ему кто намекнул об этом. И Славика убил бы. Разве что в наркотических полуснах они оба думали друг о друге.

В квартиру Иван зашёл только за тем, чтобы взять пистолет. Присаживаться не стал, потому что дом не родной, и традиции в нём поддерживать охоты не было. Остаться до следующей пятницы – роковая глупость. Время вышло. Весна звала. Вперёд, подонок!

Впрочем, смысл сегодняшнего похода был тоже сомнителен. Найти Тимура, да. Узнать у него, где находится могила Юли, да. И всё?

Не совсем. Иван хотел сесть у могилы и подумать. Посмотреть на фотографию (или рисунок) и решить: как дальше. Чудилось, что озарит именно там, рядом с могилой, и нигде больше. Почему? Наверное, потому, он будет думать откровенно.

Или решит хлопнуть себя, далеко не ходя, между оград. Или вернуться в неродной город и худо-бедно браконьерить, надеясь, что со временем о нём забудут. Или начать воевать. Чтобы нет? Пойти к Дуплету и взять у него что-нибудь получше переделанного газового. Дуплет – гений. В сарайчике мастерит пистолеты и револьверы под какой захочешь калибр. Безотказные, что приезжают купить даже московские киллеры. Дуплет за многое благодарен Ивану, и, возможно, если подождать, то вытворит что-нибудь совершенно эксклюзивное, хоть с драгоценной инкрустацией.

От фантазий о себе, как о ночном мстителе, отвлекла церковь. Она высилась над Волгой, задумчивая, а в окнах, подобно мыслям, горели свечи. Зайти? Но денег нет даже на дешёвую свечку, чтобы поставить за упокой души Юлии. Помолиться и покаяться? Там, на небе, и так про него всё знают. Да и что рассказывать? Свои тяжкие порноанекдоты? Не в церкви же! Иван перекрестился и пошёл вниз по берегу, к Волге.

Достаточно было глянуть на реку издали, чтобы понять – на календаре апрель. В некоторых местах лёд темнел пятнами величиной с футбольное поле. Иван снова перекрестился. Сегодня, если провалиться, то сил выбраться не будет. И идти надо наискосок, не в Содомовку, а в город. Примерно километров десять. Только-только успеет к пяти часам, если не утонет.

Лёд трещал всюду: и под ногами, и вокруг, сам по себе. Иногда ноги звучно проваливались в воду, что говорило о наших новых зимах, в которые то тепло, то холодно, и оттого река замерзала слоями, где твёрдо, где рыхло.

Страх кусал и жалил, сосал кровь, но больше мучила жажда и дрёма. Белый хлеб в желудке бродил и пух, отчего Иван постоянно ел подтаявший чёрствый снег. А спать клонило так, что хотелось лечь прямо здесь, на льду.

С полпути Иван уснул. На ходу. В голове переливались яркие, красочные видения: то прыгал на него радостный родительский пёс, то старый школьный друг дарил ему книжку, то творилась волнительная бредятина, которую никогда не запоминаешь. Сон пропал уже на берегу.

У первого встречного Иван спросил время – двадцать минут пятого. Хорошо.

Две пятиэтажки буквой «Г», в углу подъезд Славика. Иван встал возле лавочек, на виду, не боясь, что Тимур его узнает, худого, грязного, бородато-лохматого. Бомжа.

После зимней алкогольной спячки он перестал чувствовать время и оттого скоро начал нервничать. Не понимал, сколько уже – больше пяти или пока нет.

Тихо! Едет… Белый двухместный Мерседес, шурша резиной, подкатил к подъезду. Пора!

Иван подошёл прямиком к пассажирской двери, открыл её и проворно влез в салон.

– Ти кто, абезьяна? – со смехом воскликнул Тимур; наглость гостя его развеселила.

Иван навёл ему на живот пистолет.

– Ваня я.

Тимур вглядывался минуту, не меньше. На пистолет же ни разу не покосился. Наверное, каждый день, если не каждый час, воображал себе подобное, доводил себя до состояния медитации, тренируясь достойно выдержать мгновения перед смертью.

– Ваня? Ти живой? – вытаращил он глаза. – Я думал, щто тебя… А пистолет-то зачем? Денег хочищь?

– Юля где похоронена? – спокойно спросил Иван. – Место объясни.

– Какая Юль? – улыбнулся Тимур.

– Ты дурак?

– Ти про жену мою, щто ли? – Тимур зло рассмеялся. – Ти думаещь ана умерла? Да ана, как крыса, живучая!

– Шутишь? – Иван похолодел.

Тимур улыбнулся ему жутким оскалом.

– Ты дурак так шутить? – Ивана затрясло и он чуть отклонился назад, готовый выстрелить.

– Пагади, не ари! – махнул Тимур рукой и взял с подставки телефон. – Юлька толька силизёнку парвала да ногу сламала. Сейчас храмает немного, но мне и такая не нужна.

– Ты что делаешь?! – взвинтился до визга Иван, видя, что тот набирает чей-то номер.

– Пагади! – огрызнулся Тимур и положил телефон на панель.

Долго ныли по громкой связи гудки, а потом оборвались.

– Алло, Тимур! – ответила Юля. – Ты зачем звонишь?! Что ты ещё хочешь?!

Иван дрожал, пистолет скакал в его руке.

– Что молчишь, Тимур?! Зачем, говорю, звонишь?

– Юля… – хрипло позвал Иван. – Юль!

– А? – не поняла она. – Кто это? Ваня?..

– Да, я, Юль.

– Ты живой? Я думала…

Она плакала.

Пастушка и свинарь

Зайди-ка, зайди в большой свинарник на минуту, и потом полчаса не будоражь ничьё обоняние.

Накануне экзамена по теории государства и права случилось мне первый раз сторожить животноводческий комплекс. В моём ещё гладком и оптимистичном, как мячик, мозгу профессия ночного сторожа представлялась занятием для аристократа. Гуляй себе, белоручка, взирай в Богово небо, слушай репертуар природы, будь поэтом. Посему я решил не морочиться со сменной одеждой и отправился на работу в том, в чём завтра бежать в университет, в костюме, который мама выгладила со всей своей ко мне любовью.