Маска Димитриоса - Эрик Амблер

Еще один из нас, бельгиец Вернер, работал с некрупными распространителями. Химик в прошлом, он, по-моему, разбавлял героин. Но Димитриос об этой стороне дела умалчивал.

Вскоре все равно потребовалось разбавлять наркотики. За шесть месяцев я увеличил поставки героина до пятидесяти килограммов. И это не все. Ленотр и Галиндо с самого начала заявили: если занимать всю нишу, потребуются морфин и кокаин, которые нужно продавать наравне с героином. Наркоманам, сидящим на морфине, не всегда подходит героин, а кокаинозависимые пойдут туда, где они могут достать не только героин, но и кокаин. Тогда мне пришлось наладить поставки морфина и кокаина. Проблема с морфином решалась просто: его могли продавать те же люди, что и героин. Кокаин — совсем другое дело. Нужно было ехать в Германию. Работы стало невпроворот.

Естественно, возникали проблемы. И обычно на моих участках. Через год я нашел несколько альтернативных путей. В дополнение к маршруту перевозки героина и морфина из Генуи, который контролировал Ламар, я договорился с проводником спального вагона в Восточном экспрессе. Он загружал в Софии наркотики, а в Париже, когда переводили стрелки на подъездных путях, отгружал их. Не самый безопасный способ, конечно. Мне пришлось предпринять ряд замысловатых мер для своей защиты. Зато получалось быстро. Кокаин ввозили из Германии в коробках с машинным оборудованием. Еще мы начали получать героин с фабрики в Стамбуле. Его везли на грузовых пароходах, потом, не доходя до Марсельского порта, сбрасывали в воду в контейнерах, прикрепленных к якорям. А Ламар ночью их подбирал.

Однажды на нас свалилась куча неприятностей. В последнюю неделю июня 1929 года в Восточном экспрессе задержали пятнадцать килограммов героина, и полиция арестовала шестерых моих людей, включая проводника вагона. Плохо, конечно, но можно было справиться. В течение этой же недели Ламару пришлось оставить партию груза — сорок килограммов героина и морфина — возле Соспеля. Мы оказались в весьма затруднительном положении: потеря пятидесяти пяти килограммов означала, что у нас осталось только восемь… а требовалось более пятидесяти. Со стамбульского маршрута поставок не ожидалось еще несколько дней, и мы были в отчаянии. Ленотр с Галиндо переживали ужасное время. Два клиента Галиндо покончили жизнь самоубийством, а Вернеру в одном из баров в драке разбили голову.

Я делал все, что мог. Сам поехал в Софию и привез в чемодане десять килограммов, но этого было недостаточно. Должен сказать, что Димитриос меня не винил. Но он разозлился и решил, что на будущее нужно делать резервные запасы. Вскоре после той злополучной недели он и приобрел эти дома. До того момента мы встречались с ним в комнате над кафе возле Порт д’Орлеан. Теперь же нашей штаб-квартирой стали эти дома. Мы понятия не имели, где живет Димитриос, и не могли с ним связаться, пока он сам не звонил. Позже мы осознали, что эта секретность ставила нас в крайне невыгодное положение. Но пока это до нас дошло, случилось еще много всего.

Создавать запасы доверили мне. Отнюдь не легкая задача. Делая запасы и одновременно поддерживая существующие поставки, мы должны были увеличить грузооборот. Риск резко возрастал. К тому же потребовались дополнительные способы ввоза наркотиков в страну. Все осложнялось еще и тем, что болгарское правительство прикрыло фабрику в Радомире, откуда мы получали большую часть груза.

Вскоре она, конечно, снова заработала в другой части страны, но задержки были неминуемы. Нам приходилось все больше полагаться на Стамбул.

Настало тяжелое время. За два месяца в результате конфискации мы потеряли не менее девяноста килограммов героина, двадцать морфина и пять кокаина. И все же, несмотря на превратности судьбы, наш запас неуклонно рос. К концу 1930 года в соседних домах под досками в полу мы спрятали двести пятьдесят килограммов героина, двести с лишним килограммов морфина, девяносто килограммов кокаина и немного очищенного турецкого опиума.

Мистер Питерс вылил остатки кофе и погасил спиртовку. Потом взял сигарету, облизал кончик и закурил.

— Мистер Латимер, у вас есть знакомые, которые употребляют наркотики? — внезапно спросил он.

— Не думаю.

— А, вы так не думаете?.. Вы просто не уверены. Да, вполне вероятно, что человек, принимающий наркотики, какое-то время скрывает свою маленькую слабость. Но он, а особенно она, не может скрывать бесконечно. Все развивается приблизительно по одной и той же схеме. Начинают как эксперимент: где-то полграмма вдыхается через нос. В первый раз можно даже почувствовать легкое недомогание, зато при следующей попытке…

Восхитительное ощущение, теплое, искрящееся. Время замирает, но ум работает с громадной скоростью и, кажется, с неслыханной продуктивностью. Недалекий становится сверхсообразительным. Несчастный становится беззаботным. Что не нравится, то забывается, а что нравится — переживается с невообразимым накалом удовольствия. Три часа, проведенных в раю. И впоследствии все не так уж плохо: хуже бывает, когда перепьешь шампанского. Хочется тихо посидеть, как будто ты немного не в своей тарелке. Только и всего. Вскоре снова становишься самим собой. Ничего страшного с тобой не произошло, просто отлично провел время. Если не захочешь опять попробовать, говоришь, что тебе это не нужно. Как умный человек, ты выше всяких наркотиков. Так почему бы вновь не испытать это ощущение? Что тебя останавливает? Конечно, ничего! И пробуешь еще раз. Теперь эффект немного разочаровывает. Полграмма уже недостаточно. Однако ты должен опять побывать в раю, прежде чем решить не принимать наркотики. Доза чуть больше, примерно на полграмма. Снова в раю, и ничего плохого не случилось. А раз ничего плохого не случилось, то почему бы не продолжить?..

Все знают, что наркотики вредны, но как только ты заметишь изменения, то, конечно, остановишься. Наркоманами становятся лишь дураки. Полтора грамма. Жизнь на самом деле не беспросветная. Всего каких-то три месяца назад все вокруг было тоскливым, а теперь… Два грамма. Естественно, раз мы слегка увеличиваем дозу, то разумно ждать, что тошнота и подавленность тоже слегка увеличатся. Прошло уже четыре месяца. Скоро нужно остановиться. Два с половиной грамма. Нос и горло все время иссушены. Люди начинают действовать вам на нервы. Наверное, потому что вы плохо спите. Они так шумят. И так громко разговаривают. А о чем это они говорят? Да, интересно, о чем? А, так они злобно наговаривают на вас. Это заметно по их лицам. Три грамма.

Подстерегают и другие опасности. Надо быть осторожным. Вкус пищи отвратителен. Не можешь вспомнить вещи, которые нужно сделать, — важные вещи. И даже если случайно вспомнишь, то существует еще куча других надоедливых вещей, не считая этой гадости — необходимости жить. Вот твой нос, например, постоянно убегает. Ну, не то чтобы он на самом деле бегал, просто возникает такое ощущение, и приходится часто его щупать — на всякий случай, чтобы успокоиться. А еще рядом вечно летает муха и дико бесит. Вот она: на лице, на шее… Нужно взять себя в руки. Три с половиной грамма. Мистер Латимер, вы улавливаете мою мысль?

— Кажется, вы не одобряете наркотики.

— Не одобряю? — Мистер Питерс ошеломленно уставился на него. — Это ужасно! Растоптанные жизни. Люди теряют способность работать, хотя им нужны деньги, чтобы платить за новые дозы. Они доведены до отчаяния, ради денег пойдут даже на преступления. Я понимаю ход ваших мыслей, мистер Латимер. У вас в голове не укладывается, что я извлекал выгоду из того, что так сильно не одобряю. Но подумайте. Если бы не я зарабатывал на этом деньги, то на мое место пришел бы кто-то еще. Ни одному из тех несчастных существ не стало бы легче, а я бы упустил свою выгоду.

— Однако клиентура постоянно растет! Вы не можете делать вид, что все те, кого снабжала ваша организация, пристрастились к наркотикам еще до того, как вы вошли в дело.

— Конечно, нет. Но я к этому отношения не имел. Этим занимались Ленотр и Галиндо. И могу вам поведать, что и Ленотр, и Галиндо, и Вернер сами принимали наркотики. Они сидели на кокаине. Он сложнее по составу, но если на героин подсаживаешься всего за пару месяцев, то кокаином можно себя убивать несколько лет.

— А что принимал Димитриос?

— Героин. И для нас это оказалось большим сюрпризом. Мы встречались в его комнате, как правило, в шесть вечера. Однажды весенним вечером 1931 года нас и ждало это открытие!

Димитриос опоздал, что само по себе было необычно. Но мы не придали этому большого значения. Как правило, он сидел тихо, полузакрыв глаза, с беспокойным видом, словно у него болит голова, и всегда хотелось поинтересоваться его самочувствием. Иногда, разглядывая Димитриоса, я поражался самому себе: неужели я позволяю ему собой командовать! Потом я замечал, как меняется его лицо, когда он поворачивался, чтобы ответить на возражения Виссера — тот всегда возражал, — и все понимал. Виссер был очень вспыльчив, сообразителен и хитер, но рядом с Димитриосом он казался ребенком. Однажды Димитриос поставил его в дурацкое положение, и Виссер схватился за пистолет. От гнева он весь побелел. Я видел, как его пальцы сжали курок. На месте Димитриоса я бы уже молился. А Димитриос лишь нагло улыбнулся и, повернувшись к Виссеру спиной, стал обсуждать со мной деловые вопросы. Димитриос никогда не терял самообладания, даже если злился.