Не много ли для одной? - Александра Чистякова

Клаве иногда и надоедали такие гости, но против Васи идти не хотела. Мне говорила, «Небось, к деверю не идет никто». А Вася спокойным голосом скажет: «Ладно, Клава, мы живем не хуже людей». Та заулыбается. Долго разговаривали мы, Вася про всех расспросил. Когда рассказала про похороны Толяши, он просил: «Крепись, сестра. Видно, такая доля твоя».

Назавтра пошла на прием в Верховный Суд. Прием вел Смирнов. Он душевно со мной поговорил. «Если заслуживает Чистяков досрочного освобождения, нам начальство даст данные и будут сами просить освободить Чистякова». Я здесь же, в коридоре, написала Степану в письме, что говорил Смирнов.

Приехала домой, Валя рассказала про Толяшу, что пьет. Я, говорит, маме написала. А я знаю, что у нее мать больна. Говорю: «Иди завтра на почту, отбей телеграмму „Милые родители, у нас все хорошо“. Ты отдашь полтора рубля, а у матери здоровье сбережется на сотню».

Толя пришел, я его встретила и, когда они поели, спросила, как работа, выполняют нет ли план, а потом постыдила, что не выполнили мой наказ. Он шумит: «Валь, я же не обижал тебя». Она отвечает: «Нет». А я говорю: во сне видела.

На завтра мне уже на работу. Хорошо в гостях, а дома лучше. Я уже соскучилась по своей смене. Стрелочницей со мной работала Фая Морозова, составитель — Андрей Степанович Воротилкин, сцепщик — Чертков Николай Александрович. Дружней нас никто не работал.

Работы нет, зажмуриться не дадут — не один, так другой что-нибудь рассказывают. Такое смешное, что не утерпишь, чтоб не засмеяться.

Подошла осень, мы всей сменой на картошку поехали. Потом на морковь. В совхозе обед общий: у кого что есть — выкладывай. Не опозорились ни разу. Мы всегда первые кончали свое задание.

Мария с Володей приехали утром.

Я открыла, вижу, они выпившие. Марийка сказала Володе: «Покажи мой диплом матери», (они за дипломом приезжали). Я ее похвалила, поцеловала, спрашиваю: «А сейчас куда?» — «У нас такси, мы на вокзал». Я стала одеваться. Марийка думает, что я не слышу, шепчет Володе: «Проси мяса, проси». Я говорю: «У меня просить не надо, сама подам». Положила не обрезной окорок и начиненный желудочек. Они уехали, а мне не по себе, не нахожу себе места. Вроде стала дремать, опять в двери стук, выхожу: «Кто?» — «Мама, открой». Смотрю, лицо у Володи покарябанное. Я заплакала: «Что же ты до своего лица ее допускаешь? Что случилось?» Отвечает: «Я ее диплом потерял». — «Как так?» Он стал мне рассказывать: «Она в мой карман положила диплом, а в вагоне хватились — диплома нет».

Говорю: «Да ты что, забыл? Когда вы вошли в дом, она взяла у тебя, показала мне этот несчастный диплом, а потом положила к себе в карман или за пазуху, я не глядела». «Вы меня простите, но если она вам показывала, скажите, какого цвета обложка?» Я пошла, вынесла свое удостоверение дежурного. «Спасибо, мама, вы меня успокоили».

Лицо я его намазала преднизолоном, к утру краснота сошла. Но еще было заметно. Дала с собой еще мяса, дала денег. Просила ходить в столовую — уж сильно худой он был.

Опять как в воду пали.

Меня вызвали в нарсуд. На этот раз заседала с Марией Васильевной Смычковой. Судили шофера — он наехал на женщину. Ему дали пять лет заключения. Я жалела молодого парня. Ему надо в армию, а он напился и что натворил.

Я в профилактории уже. В девять приняла ванну и в постель. Вижу сон: стою с кумой. Она спрашивает: «Правда ли, что кум пришел?» Я говорю: «Это я во сне видела. Пришел в фуфайке черной и вещмешок черный и брюки черные. И в кирзовых сапогах». Кума мне говорит: «Сон наоборот исполняется, значит не придет». Проснулась от зова сестры: «Чистякова, к телефону». Я халат на себя, тапочки и тихонечко, чтоб людей не потревожить, — все же нас пятеро.

Сестра Тома по телефону говорит: не пугайся. «А что, — говорю, — пугаться. Степан пришел». Она засмеялась: «Ты почем знаешь?» — «Я же во сне видела. Черный костюм, черная фуфайка, кирзовые сапоги. Она говорит: „Истинная правда“. Ты осторожнее на повороте, а то попадешь под автомашину».

Я пошла позавтракала, тогда пошла на автобус. Томочка сказала, что его вещмешок на крылечке дома. По этому пришлось сойти у переезда. Поезд уже близко, а я перебежала. Дежурила Дина Тулисева. Зашумела: «Ты что, на пожар спешишь. Или жить надоело?» Я говорю на бегу: «Степан пришел». Она еще что-то шумела. Я забежала домой, пошуровала печь, угля насыпала и бегом. Прибежала, Томочка показывает: домашние спят. Я тихонечко хотела войти в зал. Степан обнял меня, целует, а от него так пахнет, что из туалета. Спрашиваю: «Что пил?» Он говорит: «Самогон». Смотрю, Василий встал. Я, говорит, чаю напьюсь и на смену. Я стала звать домой Степана.

Идем, люди смотрят. Наверное, подумали, что нашла полюбовника. Навстречу попал Воробьев Трофим, пока они разговаривали, я вбежала в магазин, купила коньяк пять звездочек, торт и ветчины. Подошли к нашему дому, я помогла Степану раздеться. «Вот тебе домашнее белье и тапочки. Умывайся, я буду накрывать стол». Разогрела котлеты, пирожки, открыла бутылку. Он поцеловал меня, выпили по рюмочке, поели. Он спрашивает: «Куда спать положишь?» Я говорю: «На перину». Он думал, что я шучу. Когда приезжала Лиза, я купила десять подушек, и она помогла мне сделать перину. Вот вошел в спальню Степан, видит — точно перина. Лечь-то мы легли, а спать мы не хотели. Он запел: «Осыпаются листья осенние, хороша эта ночка в лесу». И всю песню спели со слезами. Рад он, что дома, но нет у нас Толика. «А где твои квартиранты?» Говорю: «Им на Радуге квартиру дали». — «Это хорошо, что мы вдвоем — нет свидетелей».

Ужинать не хотелось, но знаю: он мало ел. Я потянула к столу. Он еще выпил, а я не стала. Мне, говорю, в нарсуд завтра. Он рассказал, как стучал в дверь своего дома. Потом спросил у соседки, она сказала, что я, наверное, уехала в Киселевск к Володе. Тогда, говорит, зло пропало, а то хотел окно бить. Потом у Масленцовых не сразу открыли. Тамара будит Василия: «Степан пришел». А он обругался: «Что его на ночь носит?» Тогда она сказала, что Чистяков. Как пуля выскочил, и давай обнимать: «Вырвался? Совсем или в отпуск». Я, говорит, засмеялся: из заключения в отпуск не отпускают.

Утром хотела встать пораньше, чтобы борщ сварить, но Степан сказал, что сварит сам. А сам с утра ушел к Разводову. Сколько они там пили, не знаю.

При возвращении я по взгляду Степана поняла, что он не в духе. Спрашиваю: «Есть будешь?» — «Я сыт». — «Так выкладывай, где был днем, у Разводова? Значит, ты наслушался и всему поверил. А что тринадцать с половиной лет прошло, ты забыл? Что три раза я в Москве побывала, тоже забыл? Сколько я к тебе ездила с лучшими продуктами, тоже забыл? А ссуды кто выплачивал и детей растил? Ты не спросил у Разводова? И еще его сыночка здесь же растила. Я оправдываться не буду и не нахожу нужным. Плохая твоя жена, пропойца, все по ветру пустила. Иди, ищи хорошую». Он крикнул: «Хватит!» Я заплакала. Он подошел, обнял, говорит: «Прости меня».