Cемиотика культуры - Сергей Николаевич Зенкин

описываемого процесса – денежные знаки становятся виртуальными, актуализируясь лишь в момент конкретных сделок, при переписывании со счета на счет; замещая и вытесняя наличные денежные знаки, хранящиеся в кошельках или сейфах, виртуальные деньги уподобляются вторичным коннотативным значениям, которые могут подавлять предметные денотативные значения слов[111]. В речевом общении человек стремится уловить коннотативный «тон» речи – авторитарный, благожелательный, иронический, угрожающий и т. д., – то есть некоторые намерения на будущее, выраженные в этих словах. Сходным образом и кредитные средства, надстраивающиеся над реально имеющимся капиталом, – например, кредитные обязательства банка, которые могут многократно превышать сумму, внесенную вкладчиками, – представляют собой обещания на будущее, и их синтактика, то есть ход их обращения, зависит от прагматики отношений между контрагентами, от их доверия друг к другу. Потеряв доверие к банку, клиенты начнут лавинообразно изымать свои вклады, и кредитные документы этого банка обесценятся.

У денег есть важная особенность, отличающая их от многих других знаковых систем, включая язык: апроприативность. Такие знаки можно присваивать, они всегда принадлежат кому-то и, несмотря на свою текучесть, распространяются не свободно, а строго ограниченно – с согласия собственника или уполномоченного распорядителя, обычно в обмен на товары, другие знаки или обязательства. Наряду с деньгами, примерами апроприативных знаков могут служить знаки отличия – ордена и медали (которые и по внешнему виду нередко походят на монеты), спортивные призы, служебная униформа (выдается только тем, кто выполняет соответствующую функцию), королевская корона (ее может носить только один человек в государстве). Другой вид апроприативных знаков – всевозможные титулы и подтверждающие их квалификационные документы: дипломы, грамоты, удостоверения (но не их названия, которые может употреблять каждый носитель языка). Наконец, третий вид апроприативных знаков – стигматы, обозначающие пораженность в правах, не положительное, а отрицательное социальное отличие: клеймо на теле каторжника, бубновый туз, нашивавшийся на одежду арестантов в царской России, желтая звезда евреев в нацистской Германии. Все такие знаки добровольно или принудительно присваиваются тому или иному лицу, их нельзя произвольно передавать другим. За их принадлежностью следят сами владельцы, оберегающие их от чужих, и/или органы власти, распределяющие их по справедливости (как они ее понимают).

Апроприативные знаки связаны с личностью своего владельца, являются его «собственностью» в разных смыслах этого слова, и эта собственность всегда не естественная, а социально учрежденная. У людей, как и у животных, бывают отличительные особенности, присущие им от природы (цвет волос, склад лица и т. д.), но это не знаки, а признаки, так как никто не создавал их для отличия. Апроприативные же знаки именно потому являются знаками, что люди присваивают их себе или другим на основании определенных конвенций и процедур – контракта, награждения, приговора и т. д. Они отличаются и от антропонимов – языковых имен, которые, как правило, нарекаются человеку раз и навсегда, на всю жизнь, и наречение имени тоже представляет собой важный социальный или религиозный акт (например, при крещении)[112]. Различие в том, что слова не столь ограничены по числу употреблений, как денежные и прочие апроприативные знаки. Короля Людовика можно сколько угодно раз называть «королем Людовиком», эти слова – не апроприативные знаки; но корону он в принципе может носить только одну, это апроприативный знак. Так и деньги, измеряющие богатство и социальный престиж индивида, являются частным и ограниченным ресурсом. Их передачу другим лицам обычно обусловливают ответными даяниями или обязательствами со стороны получателя; напротив того, слова часто говорятся без всякой взаимности, без ожидания ответа или с неопределенным ответом. Слов всегда слишком много, а денег – слишком мало.

Деньгами нельзя ничего спросить, попросить, потребовать, их сообщение (выплата) не прибавляет, а умаляет абстрактное богатство плательщика – правда, чаще всего в обмен на конкретные блага или на перспективы будущего обогащения. Денежный платеж можно представить себе как аналог речевого акта, которым субъект одновременно растрачивает свою энергию и распространяет свою личность вовне, в пространство социальных отношений: присваивает себе вещи, услуги, чужую рабочую силу и интеллектуальную собственность (при покупке авторских прав на литературное произведение или музыкальную запись, лицензии на использование изобретения), приватные участки в пространстве (недвижимость) и периоды во времени (например, при проживании в гостинице).

Из апроприативности денежных знаков вытекает следствие: поскольку финансовые ресурсы каждого собственника ограничены, то ограниченной должна быть и суммарная денежная масса в обществе. Это обеспечивается государственной монополией на выпуск денежных знаков, запретом на их копирование и бесконтрольное тиражирование; если такое делают частные лица, это фальшивомонетничество, а если государство – то инфляционная эмиссия. При инфляции проявляется специфический закон апроприативных знаков: от ограниченности их числа зависит их референциальная (в случае денег – товарная) обеспеченность. Слова и числа можно сколько угодно повторять в речи и расчетах, зато это часто делается в отсутствие реального референта: из слов слагаются стихи и романы о вымышленных событиях, цифры применяются в математических задачах, где за ними не стоят никакие конкретные вещи. Напротив того, обращение денег ограничено, и именно поэтому их можно более или менее стабильно обменивать на товары и услуги. При инфляции же внешний референт денег (измеряемая ими масса общественного богатства) остается неизменным, в то время как сами деньги умножаются и обесцениваются, их численное означаемое теряет устойчивую связь с референтом. Неограниченное умножение знаков для языка является нормой, а для денег – их порчей, нарушением нормального режима применения. Нечто сходное происходит и в другой знаковой системе – художественной литературе: аналогом эмиссии безреферентных, теряющих «покупательную способность» знаков в ней служит массовое производство однотипных текстов, например романов, которое тоже время от времени вызывает девальвацию жанра (ср., например, критику «обесценившегося» рыцарского романа в «Дон Кихоте»).

К неконтролируемому умножению числа денежных знаков может приводить не только их физическое перепроизводство, но и ускорение трансакций с ними, то есть финансовых «актов высказывания», что особенно часто воссоздается в художественной литературе и искусстве. Деньги нередко упоминаются уже в фольклоре, но при этом ведут себя как-то неправильно, порой даже фантастическим образом:

…мы почти не находим таких фольклорных текстов, где деньги выступали бы в обычной для них экономической функции, как средство эквивалентного, товарно оправданного платежа[113].

Вместо того чтобы размеренно, не слишком торопливо обмениваться на товары, деньги в фольклоре или литературе получают либо нулевую, либо бесконечно большую скорость обращения. Если они неподвижно хранятся как сокровища («Остров сокровищ» Стивенсона), то со временем приобретают уже не просто коммерческую, а воображаемую, магическую ценность. Если же деньги стремительно циркулируют и трансформируются, то претерпевают ряд аномальных, трансгрессивных операций:

1) зарабатываются в спекуляциях: «бешеные деньги» в одноименной пьесе Александра Островского – не огромные по