Дорога императора (СИ) - Евгений Васильевич Шалашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увидел знакомое лицо и сразу на душе стало светлее.
— Пан Тадеуш, — обрадовался я, позвав старого знакомого.
Хорошо, что старик остался жив, хоть и не совсем здоров. Его правая рука висела на перевязи и была замотана какой-то грязной окровавленной тряпкой. Эх, мне бы сейчас поесть чего-нибудь и я бы занялся лечением не только себя, но и раненых. Словно услышав мои мысли, пан Тадеуш указал на котелок, кипящий над костром.
— Присоединяйся, пан Александр, тебе подкрепиться надо, а то у тебя вид такой, будто неделю не кормили. Беда бедой, а кушать иногда надо, а иначе ноги протянем…
Да уж, несмотря на всё пережитое, люди уже старались обустраиваться, вокруг горели костры, надо было согреться. Детишек кормить.
Я, было, испугался, что немцы придут, а крестьяне сами себя выдают. Не стоит ли отойти поглубже? Еще хотя бы километров на пять, а то и на семь?
Но пан Тадеуш меня успокоил:
— Немцы сейчас в деревне, — он стиснул зубы от злости.
— Грабят? — спросил я.
— Да, — кивнул пан Тадеуш. — Выносят всё подчистую, все мало-мальски ценное. Свиней, которых не успели угнать, постреляли, потом за кур принялись. Кур да свиней никто забрать не успел, коров бы спасти, да коней. И то, не все успели.
— Откуда вы знаете? — спросил я, напрягшись.
— Да у нас там паренёк стоит, наблюдает, глазастый. У него, говорят, даже дар есть — глаз зоркий, словно у орла. Трудновато парнишке с таким даром — не стоит все видеть, но нынче он нужен.
— Понятно, — покивал я, пытаясь приподняться и направиться к кострам. — Не боитесь, что они нас по этим кострам найдут?
— Да им сейчас не до нас, — заявил пан Тадеуш. — Да и за кем тут гоняться, за бабами? Почти всех мужиков положили, никого не пощадили, — произнёс старик и с досадой покачал головой.
— Да уж, гады. Нас не преследовали? — спросил я.
— Да куда уж там. Вы там шороху наделали. Немцы ещё с полчаса постреливали по деревне, не решаясь приблизиться. Ожидали, что на них кто-то нападёт. Но нет, потом двинулись в деревню, а мы уже уйти успели.
Я сел у костра, зябко поёжившись, достал из нагрудного кармана ложку — ту самую, что забрал когда-то из самолёта. А в ложке прямо посередине дыра. Или отверстие, как оно правильно? Но не просверлена, а словно пробито чем-то. Видимо, винтовочная пуля попала. Вон, кусок ткани тоже отсутствует. Тяжело вздохнув, отбросил ложку в сторону.
— Мне бы черпачок какой-нибудь, — попросил я. — А то руками горячую кашу несподручно есть.
Пан Тадеуш кивнул и куда-то побрёл. Вернулся он спустя пару минут.
— Сейчас, сейчас, — покивал он и выдал мне деревянную ложку.
Я принялся поглощать обжигающую кашу. Неуязвимость неуязвимостью, а губу я себе всё-таки обжёг. Ели молча. Рядом с нами сидело ещё двое мужчин и трое женщин. Все смотрели перед собой. Может, я отключался и засыпал, и не помню, когда женщины и дети перестали плакать. Сейчас же вокруг была тишина. Думаю, это мужики порядок навели, успокоив баб.
Спустя час прибежал какой-то парень.
— Пан Тадеуш, пан Тадеуш! — воскликнул он. — Деревня горит. Немцы деревню подожгли.
Народ тут же повскакивал, а пан Тадеуш зашипел на него:
— Тихо ты!
Но было уже поздно. Все были готовы рваться и тушить свои дома.
— Стоять! — рявкнул я, благо к тому времени сил прибавилось и зычный голос на крестьян подействовал отрезвляюще. Я повернулся к парню.
— Немцы ушли? — спросил я.
— Нет, — заявил парень, — стоят неподалёку. Ждут чего-то.
— Стоять на месте, — снова повторил я, — не сметь рваться. Когда немцы уйдут, тогда и пойдём. А сейчас фрицы только того и ждут. Подожгли деревню и встали поодаль, чтобы расстреливать всех людей, которые побегут спасать добро.
Однако голос разума подействовал не на всех. Слухи о том, что деревню подожгли, разносились быстрее, чем мой голос. А что страшнее для крестьянина, чем пожар?
И от одного из дальних костров отделилась группа людей, которые спешно побежали наперерез.
— Стоять! — закричал я.
Пан Тадеуш басовито заорал мне в унисон:
— Постреляют же вас немцы. А ну стоять, дураки!
Кто-то остановился сам, кого-то задержали земляки, но одна женщина, не став нас слушать, лишь махнула на нас рукой и, причитая, что, мол, погорит же всё, побежала вперёд.
— Стой, дура! — кричали ей земляки, но женщина никого не слушала. Одну из девок, которая преградила дорогу, она просто снесла с дороги.
— Ванда! Ванда! — кричали вслед, но женщина словно обезумела.
— Задержать её! — рыкнул я, а потом увидел, что она уже практически добежала до опушки и задерживать бесполезно, сказал: — Нет, пускай бежит.
Потом посмотрел на парня.
— Обойди деревню по кругу, чтобы фрицам на глаза не попасться и возвращайся на свою наблюдательную позицию. И наблюдай за всем, потом расскажешь людям, к чему такая безголовость приводит.
Мне это было тяжело говорить, потому что я знал, что последует дальше. Но также знал, что, пусть и высокой ценой, но это поможет удержать остальных деревенских от глупостей и не допустить ещё больших жертв.
Люди выли как белуги, но сидели на местах, придавленные моим тяжёлым взглядом и моей волей. Спустя пару минут послышался хлёсткий выстрел, а потом прибежал тот самый парень, и доложил:
— Деревня вся полыхает, — трясясь всем телом, произнёс он, — а тетку Ванду… её застрелили.
Сказал это, и у него слёзы брызнули из глаз, покатились по щекам крупными каплями.
— Вот видите, если бы побежали, то там бы все и полегли, — осипшим голосом произнёс я.
К вечеру немцы наконец ушли, убедившись, что деревня сожжена дотла. В этот момент я их ненавидел. Когда я вернусь и настанет момент подписания договора, я им эту деревню припомню. И что-то мне подсказывает, условия договора несколько изменятся. По крайней мере оставлять просто так такие вот дела, поощрять действия немцев, которые столь подло глумились над польскими крестьянами, которые лишь хотели спастись от голодной смерти, я забывать не собираюсь.
Я решил, что в деревню вернёмся утром. Ночью на пепелище делать нечего. Народ что-то побурчал, но признал, что это правильно.
Ночью никто не спал. Бабы подвывали, рыдая навзрыд, им в унисон плакали дети. Мужики были хмурые и молчаливые. Они сначала пытались успокоить баб, но ничего не добились.
— Что теперь делать-то будем? — спросил один из мужиков, усевшись рядом со мной и с паном Тадеушем.
— Что
