Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман

О том, насколько глубоко погрузился Холмс в изучение научной литературы, может свидетельствовать и то обстоятельство, что он едва удостоил вниманием некролог доктора Гесте Лэньона, появившийся во всех газетах менее чем через две недели после нашего возвращения из Шотландии. Его смерть объяснялась «перенапряжением и ослаблением организма». Таким образом, собственное предсказание Лэньона относительно оставшегося ему срока сбылось с точностью едва ли не до дня. Для Холмса, однако, он перестал существовать в тот миг, когда перестал играть важную роль в расследуемом нами деле.

Получив таким образом возможность сосредоточиться, я весьма преуспел в составлении более или менее удовлетворительного чернового варианта отчёта о событиях, приведших к разрешению загадки Лористон-Гарденс, и даже приступил к утомительному процессу его перевода на приемлемый английский. На этой стадии работы я извёл несколько пузырьков чернил и превеликое множество бумаги, к вящему неудовольствию миссис Хадсон, в обязанности которой входила очистка наших мусорных корзин дважды в день. Признаюсь, мы с Холмсом были слишком заняты, чтобы уделять внимание её жалобам.

Временами, впрочем, — как, например, на мартовские иды — неподвижность моего компаньона начинала тревожить даже столь оседлую личность, как я, и тогда я требовал, чтобы он хотя бы на часок вышел подышать свежим воздухом. Однако в то утро Холмс внезапно внял моим увещеваниям: он выбрался из-за горы книг и, несмотря на непогоду, мужественно вышел за порог, пробормотав что-то насчёт посещения своих любимых аптек. Большую часть дня я его не видел, а когда перед самым ужином он вернулся со свёртками новых приобретений под мышкой, то пребывал в столь заметном добром расположении духа, что я невольно поздравил себя с тем, что дал своему другу мудрый совет. Вскоре Холмс поведал мне о причине столь хорошего настроения.

— Вам, Уотсон, известно моё мнение о безрассудном человеческом обыкновении пытаться обосновывать что-либо не располагая достаточной информацией, — сказал он, снимая головной убор и пальто. — Потому я ставлю себя в неловкое положение, предлагая вам догадаться, кого же я сегодня повстречал в аптеке «Мо и сыновья».

— Даже представить себе не могу, — отозвался я.

— Нашего приятеля Пула.

— Слугу Джекила! И что же ему надо было в аптеке?

— Что-то для хозяина, несомненно. Бедняге не повезло, поскольку Мо недвусмысленно дал ему понять, что Джекил лично снял с полки последнее необходимое ему снадобье ещё несколько месяцев назад. Я услышал это, едва войдя. Пул выглядел весьма обеспокоенным, когда покидал аптеку, и прошёл бы мимо меня, не окликни я его. Он не сказал мне, что ищет. Ручаюсь, следуя приказу своего хозяина, хотя у меня создалось впечатление, что верный слуга и сам знает об этом не более моего. Когда он ушёл, я попытался прояснить ситуацию у Мо, но сей достойный джентльмен не разглашает информацию о клиентах. Впрочем, это не имеет значения.

— Что вы имеете в виду?

— Ах, Уотсон, пока что не спрашивайте меня об этом. — Он развернул свёртки — в них оказался обычный набор бутылок, пузырьков и пакетиков, содержимое которых находилось за пределами моего понимания, — и расставил всё по полкам над своим лабораторным столом. — Довольствуйтесь тем, что данное событие произошло словно на заказ под теорию, которую я разрабатываю. Мне остаётся лишь убедиться, что подобное возможно. — С этими словами Холмс вернулся к своим штудиям.

Во время своего добровольного затворничества мы не оставались без посетителей. Как я установил, сверившись с записной книжкой, мы были осчастливлены по меньшей мере семью визитами инспектора Ньюкомена из Скотленд-Ярда, и каждый раз он удалялся в ещё более худшем настроении, чем приходил. Инспектор вбил себе в голову, что Холмс не предпринимает ничего, чтобы отработать какую бы то ни было плату, запрошенную им у Британской империи за помощь в деле Хайда (хотя справедливости ради надо сказать, что мой друг был согласен работать на безвозмездной основе), и при каждом новом посещении, обнаруживая частного сыщика свернувшимся в кресле с книгой на коленях, естественно, лишь утверждался в собственных подозрениях. Поскольку скандал в этом случае был неминуем, я страшился визитов Ньюкомена, словно какой-нибудь неплатёжеспособный квартиросъёмщик, трепещущий при приближающихся шагах домовладельца.

В тот самый вечер, когда мой товарищ вернулся из аптеки «Мо и сыновья», инспектор явился в наш дом довольно поздно: миссис Хадсон как раз готовилась отойти ко сну. Она проводила гостя в наши комнаты и, попросив запереть входную дверь после его ухода, удалилась в свои апартаменты. Незадолго перед этим Холмс отбросил научный трактат, который закончил читать, и принялся за изучение «Фауста» в оригинале, издания полувековой давности.

Протягивая мне котелок и намокший плащ, Ньюкомен сверлил сыщика презрительным взглядом.

— Даже от вашего брата Майкрофта я ожидал бы большей деятельности, — усмехнулся он. — Полагаю, сейчас вы скажете мне, будто чтение древней поэмы предоставит вам некий ключ к местонахождению Эдварда Хайда.

— Не скажу, если вы этого не хотите, — парировал Холмс не отрывая глаз от книги.

Инспектор сгорбился, усевшись в кресло напротив него.

— Ладно, поведайте же мне, что вы обнаружили.

— О, вот весьма интересное место. В «Прологе», когда Господь беседует с Мефистофелем. Я попытаюсь перевести: «Добрый человек всё же влеком неким смутным стремленьем к единственно верному пути».

— Очаровательно. — Ньюкомен прикурил сигару и свирепо затушил спичку. — Теперь скажите мне, что сие означает.

— Проще говоря, это выражение незыблемого благородства человека.

— Замечательная предпосылка, но каким образом это связано с поимкой нашего убийцы?

Холмс пожал плечами:

— Кто знает? Может, и никак. А может, и самым тесным образом. Но, полагаю, Уотсон согласится со мной, что это утверждение очень подходит к человеку, которого оба мы знаем.

— Нет, вы только послушайте! — Инспектор вскочил на ноги и, сунув руки в карманы, принялся с высокомерным видом расхаживать по комнате. — Беззащитный Лондон повержен к стопам безумца, а вы тут продолжаете изобретать загадки, на которые нельзя ответить. Вы не единожды упоминали этого человека, но когда я спрашиваю вас, кто это, вы отказываетесь говорить. Если вы утаиваете улику в этом деле, я посажу вас на скамью подсудимых, сколь высоки ни были бы ваши полномочия.

— Теории человека принадлежат только ему, инспектор. Я не раскрыл свою лишь потому, что она ещё не проверена. Будьте уверены, когда она принесёт плоды, вы узнаете об этом первым.

— Сколько ещё прикажете ждать? Репортёры уже открыто требуют, чтобы у меня отняли значок, и наш комиссар, похоже, начинает к ним прислушиваться. Если вскорости мы не обнаружим что-то серьёзное, мне придётся снова, облачившись в форму констебля, патрулировать самые тёмные улицы Ист-Энда. Умоляю вас, мистер Холмс, дайте мне хоть какую-нибудь зацепку, чтобы сдвинуться с места. — Меня удивила метаморфоза: грозный служитель закона исчез, место его занял проситель. Обычно холодные серые глаза Ньюкомена блестели отчаянием.

Холмс впервые за всё время взглянул на него. На лице его отразилось сочувствие.

— Это выше моих сил, инспектор, — ответил он. Надежда на лице Ньюкомена погасла. — Однако я могу дать вам честное слово, что к концу этого месяца разрешу загадку. Если нам повезёт, то вскорости после этого разыскиваемый вами человек окажется в руках правосудия. Более я ничего не могу обещать.

— Это весьма неопределённое обещание, — произнёс инспектор. Однако в его голосе вновь зазвучала надежда.

— Согласен, но лишь потому, что я не могу предсказать грядущие события. Как вы уже слышали, я создал теорию, которая удовлетворяет всем фактам. И без помощи этих книг подобное мне бы не удалось. Но это весьма причудливая теория, и я опасаюсь, что она покажется вам безумной. Сначала мне нужно убедиться самому. Однако если я прав, то разгадка выходит далеко за пределы простого бытового преступления, и мы с вами с некоторой самонадеянностью можем ожидать, что какой-нибудь честолюбивый историк ещё при нашей жизни вставит наши имена в свой труд. Похоже, мы столкнулись со злодейством такого масштаба, что у меня просто дух захватывает.

Ньюкомен посмотрел на него с любопытством:

— Если бы я не слышал о ваших выдающихся способностях от людей, чьё мнение я уважаю, то обвинил бы вас в злоупотреблении праздной напыщенностью.

— Я не лишён недостатков — доктору Уотсону это известно, как никому другому, — но праздность не входит в их число. Я не трачу попусту ни слов, ни действий.

— В последнем я не сомневаюсь. — Инспектор снял с вешалки свои шляпу и плащ и оделся. — Значит, к концу месяца, — сказал он, берясь за ручку. — Ловлю вас на слове.