Механика вечности - Евгений Прошкин

Примерно через полчаса мы все же достигли относительно оживленного места. Проспект Независимости пересекался с другой широкой улицей, и движение здесь было поактивнее. На перекрестке даже стоял регулировщик в каске с красно-белыми полосами. В углу я увидел голубой джип с черными буквами «UN», и все окончательно прояснилось.

— Можно сразу возвращаться. Чего-то мы не доделали.

— Куда возвращаться? — спросила Ксения.

— В две тысячи первый. Там хотя бы можно жить.

— Только не тебе.

— Тогда еще дальше, в семидесятые, шестидесятые.

— Я туда не хочу, да и не нужны мы там.

Из джипа вылез долговязый молодец в военной форме и фамильярно поманил нас пальцем.

— Это что за телодвижения? — процедил я вполголоса.

— Давай подойдем. Ведь они здесь… хозяева, — сказала Ксения. — Ты ствол точно оставил?

— Оставил. А зря.

Вблизи солдат выглядел еще моложе, выше и костлявей. Из-под голубого берета выбивалась вялая челка альбиноса, большие водянистые глаза смотрели на нас весело и совсем не враждебно.

— Паспорт! — потребовал он, делая ударение на последнем слоге.

Тайная надежда на то, что юноша — рекрут из какой-нибудь Рязани, рассыпалась.

— Паспорт нет? — произнес солдат равнодушно. — Так стоять.

Он что-то негромко вякнул своему напарнику, наблюдавшему за нами из машины. Тот связался с кем-то по радио и, пролаяв несколько непонятных фраз, удовлетворенно откинулся на спинку сиденья.

— Сам-то откуда будешь? — спросил я. — Спик инглиш? Уот кантри ю фром?

— Юроп, — охотно отозвался долговязый. — Можно по-русски, я понимаю. Оружие, пропаганда? Недозволенные вещества?

— Никаких веществ, — я демонстративно развел руки в стороны. — У нас все в порядке. Фрэндз, андэстэнд? Ну что, мы пойдем?

— Так стоять, — приказал он. — Сейчас комендатура и протокол, потом свобода.

Второй солдат вышел из машины и начал педантично обыскивать меня. Не найдя ничего подозрительного, он занялся Ксенией. Увидев, как он ее лапает, я закусил губу. Это была не ревность, а нечто гораздо более жгучее. Если бы так обошлись с девушкой Куцапова, он бы, наверное, не стерпел. А я ничего, я выдержу. Потому что у них есть маленькие красивые автоматы. И потому что я тряпка.

— Мадам не может жить без телевизора? — насмешливо поинтересовался ооновец, поигрывая дыроколом.

— Я официальное лицо! — опомнился я. — Свяжите меня с Николаем Трофимовичем из Восточного сектора.

— Сожалею, — солдат отрицательно качнул головой.

— Тогда с мистером Ричардсоном. Я требую!

— Требовать не надо. Паспорт нет — нарушение режима. Сейчас комендатура.

К нам подъехал бронированный грузовичок, также выкрашенный в нежно-голубой цвет. Сзади открылась широкая дверь, и из кузова выпрыгнули двое в черных рубахах. На плечах у них висели знакомые автоматы Калашникова, а их рукава, несмотря на прохладную погоду, были закатаны до локтей. «Под эсэсовцев косят, — решил я. — Это могут быть только наши».

Молодчики затолкали нас в машину и подошли к ооновцам. Они перебросились краткими репликами, дружно захохотали и снова разделились на две пары: голубую и черную. Первая уселась в джип, а вторая направилась к нам.

— Подожди! — крикнула Ксения солдату в берете. — Пульт отдай, зачем он тебе?

— Извиняйте, — оскалился тот и бросил ей дырокол.

Дверь тут же захлопнулась. Мы очутились внутри металлической коробки с жесткими лавками по бокам и крохотной зарешеченной лампочкой на потолке. В кузове было нестерпимо душно, пахло блевотиной и застарелой мочой.

Дверь снова распахнулась, и к нам присоединился один из чернорубашечников. Он устроился в противоположном торце и два раза хлопнул по стенке. Двигатель заурчал, и грузовик медленно тронулся.

— Здесь недалеко, — зачем-то сообщил «эсэсовец».

— Ты русский?

— Какая разница?

— Рукава хоть отверни, не позорься!

Он закурил и начал насвистывать. Машина наехала на какой-то камень, нас подбросило, и боец закашлялся. Когда он задрал голову к лампочке, я успел рассмотреть его морду. Бойцу не было и двадцати.

— Мамка не ругает, что родину продал?

— Где ты ее видишь, родину? — огрызнулся он.

Ксения ткнула меня ботинком и сказала:

— Отстань от него. Лучше подумай, как нам включить телевизор.

Я нахмурился, соображая, что она имеет в виду, и Ксения показала глазами на дырокол.

— Это надо сделать до комендатуры, там кино не любят.

Боец тревожно зашевелился, пытаясь расшифровать наш разговор.

— По пути из машины в комендатуру не успеем, — продолжал я. — Зрители набегут. А здесь… Я не представляю, куда… то есть где его смотреть.

— Где-где… Откроем передвижную киноточку. Каскадеры хорошо зарабатывают.

— И часто сворачивают себе шею.

— Это лучше, чем всю жизнь… смотреть рекламу.

— Пожалуй, да. Где экран установим?

— Сзади.

— Заткнитесь там! — не выдержал солдат.

— Как скажешь. А скоро на месте будем? — поинтересовался я.

— Считай, уже приехали.

Мы с Ксенией переглянулись.

— Ноги не сломай, — прошептала она.

Задняя стенка грузовика мгновенно исчезла, и в глаза ударил яркий свет.

— Что это? — испуганно воскликнул конвоир, вскакивая с места.

Я встал на самый край пола. За ним неслась дорога — слишком быстро, чтобы прыгать.

— Стрелять буду, — неуверенно предупредила черная рубашка.

— Он может, — сказала Ксения.

— Да.

Пуля от этой твари или раздробленные кости, ничего себе альтернатива! Или всю жизнь «смотреть рекламу». Ну уж нет.

Я развернулся спиной к дыре и, взявшись за скамейку, опустил ноги на летящий асфальт. Поймать скорость и побежать за машиной не удалось, и я потащился по асфальту как куль с песком. Подтянуться и залезть обратно я не мог — пальцы соскальзывали с гладкой доски, а больше уцепиться было не за что.

Я смотрел вниз, с ужасом понимая, что долго не продержусь, а в голову лезло совсем не то, что нужно. Узелки. Кажется, часть из них развязывается. Она сказала, что машинку у Алены забрали. Кто? Некому. Ксения не возражала, чтобы машинка осталась у Алены. И она… знала это заранее. Почему Ксения не могла отдать ей свою, ведь ее машинка лучше, без трехчасовой погрешности. Зачем я им нужен? Кого я играю в этом безумном представлении?

— Ну что же ты? — прокряхтел я. — Давай за мной!

— Отпусти лавку, а то руки здесь останутся!

Я не собирался прыгать, но пальцы сорвались сами. Я по инерции покатился за грузовиком, и мокрый, весь в мелких трещинках асфальт завертелся вокруг, врезаясь то в грудь, то в спину. Ожидание очередного удара растягивалось в вечность, и каждый раз я успевал побеседовать со всевышним, исповедаться в грехах и попросить о милости.