Жёлтая линия - Михаил Тырин

— Только бы пуля не разбила, — проговорил один из бойцов, стряхивая с рации воду. Понажимал на клавиши, прислушался и, наконец, с облегчением кивнул — работает.

Без рации мы не смогли бы выбраться, ведь мы не знали, где находимся и в какой стороне свои.

— Нападение на пехотную группу “Крысолов”, — проговорил боец в рацию.

— Есть пострадавшие, в том числе командир группы. Всем, кто на связи…

Обязательно нужно говорить, что пострадал командир, — объяснил он чуть позже. — А то никто не почешется. И не надо говорить, что убит, просто пострадал. Так быстрее прилетят.

Потом мы, скользя на окровавленной траве, собирали трупы в одну большую кучу. Четырнадцать пехотинцев и командир, кавалер-мастер Рафин-Е. Последнего мы почему-то не решились класть вместе со всеми, устроили рядышком, отдельно.

Наверно, интуитивно — он ведь всегда был как бы отдельно.

Искали живых, щупали пульс, слушали дыхание — но живых не нашлось. Пули ивенков были тяжелыми, тупоносыми и тихоходными. Они не прошивали человека насквозь, они скорее проламывали его, как удар киянкой. Любое ранение становилось смертельно опасным из-за болевого шока и потери крови.

Почему-то я был почти спокоен. Более того, в голове и в теле появилась странная легкость. Не потому, что я уцелел… не знаю, почему. Я складывал мертвецов в кучу, словно это были просто дрова. Я не знал, что шок наваливается позже, гораздо позже.

Наконец донесся такой знакомый и родной свист реактивных двигателей. Два реаплана зависли прямо над островом. Затем один — весь обвешанный пушками и пулеметами — принялся описывать круги над болотом. Второй опустился, окатив нас фонтаном грязи. На островок выбрался незнакомый офицер в новенькой, хорошо подогнанной форме. С ним четыре угрюмых штурмовика-охранника, которые не проявили к нам интереса, принявшись вглядываться в болото.

Мы молча смотрели на офицера, говорить было нечего. Он с задумчивым видом обошел вокруг груды убитых, где-то задержался, разглядывая подробности, удивленно покачал головой. Потом остановился возле Шилу, сжимающего мертвого младенца.

— Ивенок! — с удивлением сказал офицер — то ли нам, то ли сам себе. — Откуда он?

— Здесь был, — хрипло ответил кто-то из наших.

— Точно ивенок. Глядите — и скулы, и глаза… Это что же — они своих детей подкладывают, чтобы вас подманить?

Затем он склонился над телом Рафина-Е, похлопал по его карманам, проверил подсумки, что-то вытащил. Наконец, отошел к воде и, сорвав большой пучок травы, принялся вытирать кровь с обуви.

— Все, жгите тела, — сказал он. — Нет, постойте!

Офицер еще раз подошел к мертвым и задумчиво оглядел их, заложив руки за спину.

— Жгите, — подтвердил он. — Но сначала снимите со всех сапоги. Раздадим союзникам.

Я лично стащил с покойников только две пары сапог. Другие работали шустрей. Мне вовсе не было противно или обидно, я вообще ничего не испытывал. Я просто снимал сапоги — не пропадать же?

Странное открытие мне сегодня выпало сделать. Оказывается — никакой я не воин, не защитник, не цивилизатор. Я всего-то кусочек слизи, кое-как скрепленный ломким скелетом. Меня запросто пробивает безмозглая железка, и ничего от меня не зависит. Даже собственная жизнь.

Полтора десятка опытных бойцов во главе с командиром не смогли себя уберечь. Всех побило тупое железо, и с таким трудом скопленные уцим моментально обратились в прах. Из праха пришли — в прах ушли. Смешно.

Если бы не Нуй, который вовремя столкнул меня в болото, сейчас и с моих ног стаскивали бы сапожки. И носил бы их краснобородый орангутанг с человеческими задатками. А мои жалкие притязания на общественный статус, на хорошую жратву и белые носки два раза в день исчезли бы, просто развеялись в пространстве. Смешно, не верите?

Меня так и подмывало похихикать в кулак. Я-то, дурак, даже страха не испытывал, когда влезал в эту форму. Думал, мир крутится вокруг, а я спокойно на него смотрю. Думал, война — это удобный тир. С одной стороны, я

— хитрый, осторожный, хорошо замаскированный. С другой — хорошо освещенная мишень.

Оказалось, совсем не то. Вместо тира я попал в горящий дом с запертыми дверями, где рушатся балки, проваливаются полы, мечутся обезумевшие люди.

Попробуй тут прицелься. Сдохнешь, даже пискнуть не успеешь.

В тот же вечер команду “Крысолов” вернули на базу для переукомплектования.

Я лежал в казарме, смотрел на пустые кровати и ни о чем не думал. Рядом болталась мокрая одежда, отстиранная от крови.

Потом мне приснился большой банкетный стол, за которым собралась вся наша команда. Шилу держал на руках ребеночка, у которого почему-то было лицо Рафина-Е. И тот все время повторял: “Дяденька, сдохли наши хомячки, дяденька…”

А рядом сидел Арах, ковырялся в пробоине на груди, вытаскивая осколки костей и пуль, и вежливо у всех спрашивал: “Простите, вы не знаете, сколько уцим вычитают за утерю сердечного клапана?”

И Ояз был тут, он все время подпрыгивал, а его наполовину оторванная голова болталась в разные стороны. Потом он расстегнул бушлат, и оказалось, что у него тело женщины. А Улса присыпал перцем собственную отстреленную руку и брезгливо говорил: “Тут совсем не умеют готовить…”

Я спал долго-долго и не слышал утренней сирены. И плевать я хотел на эту сирену.

Рафин-Е был почти мальчишкой. Новый командир группы “Крысолов” оказался, напротив, солидным дядечкой. У него присутствовали и морщинки вокруг глаз, и складочки на подбородке, имелось также и небольшое брюшко.

Он назвался нам статс-мастером Отон-Лидом. Мы стояли перед ним довольно небрежно — нас было всего шесть человек, и всякий понимал, что это не настоящая команда и не настоящее построение, а одна видимость.

Отон-Лид долго и задумчиво нас оглядывал, хмурился, морщился, почесывал переносицу и поджимал губы.

— Опытные есть? — спросил он.

Трое из шестерых чуть выступили вперед, в том числе и Нуй. Статс-мастер протяжно вздохнул, и это вышло демонстративно. Мол, навязали на мою голову сопляков и неумех…

“Сопляки и неумехи” ничуть не оскорбились. На наших глазах погибла почти вся группа, мы выжили и знали себе цену.

— Пока не дадут пополнение, — проговорил новый командир, — вы не можете считаться боевой группой. Но вы же хотите, чтобы ваше холо росло каждый день?

Хотим. Конечно, хотим. И что?

— В операциях участвовать вы не можете, так что пока побудете внутри базы.

Постоите на постах внутреннего периметра или на хозработах. Люди везде нужны.

Может быть, я вас поставлю на сопровождение воздушных или наземных рейсов.

А интересно, ваше благородие, как бы вы смотрелись с пробитой башкой, да еще кверху пузом в водавийских болотах? Куда бы вы засунули свое драгоценное холо?

Не знаю, откуда взялось это дурацкое высокомерие и презрение к его чистенькой форме. Я ничего не мог с собой поделать. Видимо, подошла очередная стадия дегенерации — превращения человека в придаток к собственной доблести.

Хотя вроде и доблести особой пока нет…

— …Выслуга сохраняется в прежнем объеме, пока вы находитесь на этой службе, — продолжал Отон-Лид. — Так что не волнуйтесь, на любой временной работе ваше холо будет расти в прежнем темпе…

Я ничего не имел против статс-мастера, однако какие-то пакостные мыслишки то и дело просились наружу. Я пережил смерть своего командира, и это, видимо, наложило отпечаток. Командиры, опытные да умелые, гибнут. А сопляки и неумехи выживают…

— …Так что построения проводятся в обычном порядке, после каждого приема пищи. В любой момент для вас может найтись дело. Вы, конечно, имеете право отдохнуть, но вы же заинтересованы, чтобы ваше холо росло непрерывно?

Рафин-Е тоже был уверенным в себе, несгибаемым и нержавеющим. А теперь он — кучка пепла на неведомом островке. А его сапожки достались человекообразному существу, не умеющему завязывать шнурки. Тоже, наверно, мечтал о быстром холо…

Откуда же это дурацкое высокомерие?

— Вы свободны! — объявил наконец статс-мастер Отон-Лид.

— Как он тебе? — спросил Нуй, когда мы уже шли в казарму.

— Ничего особенного. — Я равнодушно пожал плечами.

— Я мог быть командиром “Крысолова”, — сообщил Нуй, понизив голос.

— Да ты что! — сразу оживился я. — Как это?

— У меня же второе холо. Могу стать сразу кавалер-мастером.

— Ну и?.. — Да не хочу. — Он махнул рукой. — Чего хорошего?

— Много чего! Еда хорошая, ночевка тоже небось получше, чем наша казарма.

— А что ночевка? Тут триста человек, а там будет тридцать… Не такая уж разница.

— Ну, знаешь ли…

— Нет, мне тут веселей. Что будешь сейчас делать?

— Не знаю, не хочу ничего. Спать, наверно.

И тут мне захотелось поговорить о том, что не давало мне покоя последнее время, что обжигало внутренним холодом или, наоборот, согревало.