Ящик незнакомца. Наезжающей камерой - Марсель Эме

БОРДЕР (высунув голову из будки). Но, дорогая, что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? (Зевает.) Это всегда одно и то же.

ИОЛАНДА. Рассказывай. Ну, например, про горничную. Я уверена, что у тебя бывало и с горничными.

БОРДЕР. А как же! Как-то вечером возвращаюсь я машиной из Довиля, машина ломается, и мне приходится ночевать в сельском трактире. Хозяева ушли в село на свадьбу, и я остался вдвоем со служанкой, фигура, как у деревенского платяного шкафа, пардон, как у кареты, а сзади… так целая повозка… ничего не скажешь! За ужином я спрашиваю: «Чем тут у вас вечером занимаются?» «Вечером? Да ничем таким… Я-то спать ложусь». А я ей: «Заходите ко мне в комнату, поболтаем». (Зевает.)

ИОЛАНДА. Ну и что дальше?

БОРДЕР. В комнате я стал думать о машине, а о девице забыл. Но потом вдруг слышу, за дверью скрипнула половица, и голос спрашивает: «Мисье-е, ничиво не нада?» Необычный голос…

ИОЛАНДА. Какой же?

БОРДЕР. Робкий, глухой, слегка тревожный… да, испуганный ожиданием удовольствия… или, может быть, греха. Я встал и открыл дверь. Вот и все.

ИОЛАНДА. Нет уж! Ты не лишишь меня главного! Я хочу знать все.

БОРДЕР. Знать что? (Вздыхает от изнеможения, потом говорит Взбешенным голосом.) Она захотела, чтобы я погасил свет. Разделась, и в постели я ее расшифровал.

ИОЛАНДА. Расшифруй меня.

БОРДЕР. Да я тебя знаю, как свои пять пальцев. (Зевает.)

ИОЛАНДА (встает со стула и обращается к Селестену. Бордер тем временем исчезает в своей будке.) Ах, сколько я узнала подобных историй, да каких скабрезных. По одной в день — все два года.

ЖАН-ПЬЕР. Он, наверное, повторялся.

ИОЛАНДА. Никогда. Я бы этого не допустила. Я записала все его приключения. Вышло восемь полных тетрадок. Женщины любого положения, любых размеров, не говоря уже о домах терпимости. Чтобы ускользнуть от меня, он вставал пораньше и подолгу ездил верхом, но когда возвращался, я была тут как тут. Виктор! Пошли!

БОРДЕР. Я прекрасно прогулялся. Ах! Этот весенний лес, пение птиц…

ИОЛАНДА. Ты расскажешь мне о весне потом. Поторопись.

БОРДЕР. Иоланда, умоляю, пожалей меня хотя бы сегодня. Я на ногах не стою.

ИОЛАНДА. Не ломай комедию. Ты должен, значит можешь.

БОРДЕР. Ты чудовище.

ИОЛАНДА. К чему эти препирательства? Ты же знаешь, что придется уступить.

БОРДЕР (вздыхая). Ладно, пойду только умоюсь.

ИОЛАНДА. Бедный Виктор. Я подозревала последнее время, что ему плохо, но я думала, что мужчины — это все равно, что женщины. Я никогда не предполагала, что мужик может быть хрупким. И однажды утром Виктор окочурился у меня на руках, сердце сдало в одночасье. Хотя прошло уже полтора года… Я не могу больше жить одна.

СЕЛЕСТЕН. Претендентов, должно быть, хватает. Тебе остается только выбрать.

ИОЛАНДА. Ошибаешься. Жизнь моя — здесь. Тут мои друзья, мои знакомые, моя семья. Я отсюда не уеду ни за что на свете. К тому же я терпеть не могу Париж. Так что же?

СЕЛЕСТЕН. Все-таки в городе с пятнадцатью тысячами жителей у тебя есть возможности.

ИОЛАНДА. Я дочь заводчиков Донадье. Я богата. Я не могу выйти замуж за кого попало. В двух других богатых семьях — Милиберов и Шабрю — из детей только дочери, т. е. мне соперницы. В крайнем случае я могла бы скатиться до нотариусов. Но они все женаты, а их сыновья еще школьники. Разумеется, должны быть хоть какие-то пристойные мужчины. Если бы мой братец хотел мне помочь…

ЖАН-ПЬЕР. Не плачься. Не далее как сегодня…

ИОЛАНДА. Вот именно, поговорим об этом. Давеча мой братец рассказывает мне о молодом Сореле, поселившемся у нас в городе. Что и говорить, быть женой провинциального докторишки не очень улыбается. Будь он хирургом, это да — они режут, кромсают и, как правило, сами осанистые, в теле. Да, так сегодня утром у Мелиберов вижу я этого врача на их теннисном корте. Тридцатник, длинный, хилый, бледный, никаких тебе плеч, ничего. А я люблю, чтобы мужчина был плечистый. Я люблю, когда у мужчины и зад крутой, когда на нем одежда не болтается. Мне в постели не амеба нужна. Но самое возмутительное, что у него, хиляка этого, даже и глаза не заблестели, он смотрит на меня, как на кролика, и даже не замечает, что я женщина. А я, между прочим, не так уж плоха собой.

СЕЛЕСТЕН. Ты просто великолепна. Такие нога, такие… у тебя потрясающая фигура.

ИОЛАНДА. Правда? Однако Жан-Пьер готов отдать свою сестру именно такому жалкому подобию мужчины. Мужчине, износившемуся, даже еще и не послужив, мужчине, думающем о женщинах не больше, чем мой пудель о десятичных дробях. (Жан-Пьеру). Ну и эгоист же ты!

ЖАН-ПЬЕР. Ты никогда раньше не говорила о своих вкусах. Я думал, что тебе больше по нраву интеллектуалы.

ИОЛАНДА. Мне не до шуток. Идиот! Тебе-то, конечно, на это плевать. Сам-то можешь иметь девиц, сколько захочешь — и в конторе, и в другом месте, ты себе в этом не отказываешь. Можно сказать, что это твое основное занятие. Впрочем, на мой взгляд, ты вряд ли способен на что другое. Когда твоей любовницей была Ольга Кутюрье, у тебя было еще не меньше двух помимо нее. Возможно даже, что ты собирал их всех троих вместе. Ах! Почему религия и мораль не позволяют мне тоже иметь троих мужчин? Троих, четверых, (кричит) пятерых! Шестерых! Я бы их пожирала, я бы их иссушила, всех шестерых! Увы, о чем это я? У меня нет даже и одного. И от этого я подыхаю. Вечером я без конца кручусь в постели, в своих воспоминаниях. Даже успокоительное мне не помогает. Вчера я выпила две таблетки. Я вся горела. И даже днем, когда я одна, вдруг всплывет какой-то миг, какой-то образ начинает буравить мне голову, и тоска хватает меня за горло, спускается ниже, сжимает живот клещами и терзает меня.

ЖАН-ПЬЕР. Ну и ну, дело, кажется, серьезное. Ты, наверное, переживаешь. Почему бы тебе не завести любовника, пока не подыщется муж?

ИОЛАНДА. Жан-Пьер, прошу тебя, без пошлостей. С тех пор как ты переметнулся к радикал-социалистам, у тебя какие-то отвратительные мысли.

ЖАН-ПЬЕР. Ни к каким радикал-социалистам я не переметнулся! Я просто поддерживал кандидата от радикалов по своему долгу хозяина, и мне не приходится об этом сожалеть, так как благодаря этому я смог избежать забастовки.

ИОЛАНДА. Кто идет на сговор с адом, сам отдает себя в ад. Я ни с кем не вступаю в сговор. Если мне удалось сохранить свое достоинство вдовы и мою женскую честь, то это потому, что я ни в чем не уступила демону, ни в чем и никогда. В отдельные моменты я чувствую себя осажденной крепостью, в которой не осталось больше ни боеприпасов, ни провианта, ни воды. И, конечно же, у меня перехватывает дыхание. Но я напрягаюсь, без устали борюсь с искушением, обращаюсь за помощью к Богу и моему исповеднику. Я молюсь, я исповедуюсь, я причащаюсь, и все начинается сызнова. Когда был жив муж, моим исповедником был аббат Фушар, ты знаешь его, крепкий мужчина с упругой походкой, горячим взглядом. Я испугалась. Испугалась самой себя. Тогда я обратилась к старому кюре Муше. (Становится на колени на стуле на краю сцены. Жан-Пьер и Селестен Выходят.) Святой отец, я отвратительна себе больше, чем когда-либо. Уже три дня меня терзает буря желаний, которая не дает мне даже заснуть. Это похоже на волны, вздымающиеся со страшных глубин и будоражащие мою плоть без отдыха и покоя. Меня истязают чудовищные видения греха, сладострастия, видения, которые я творю себе сама и которые мне, презренной, нравятся.

БОРДЕР (едва заметный в своей будке). А что же это за видения, дитя мое? Опишите их мне.

ИОЛАНДА. Отец мой, мне так стыдно. Там голые мужчины. Подходят ко мне. Овладевают мною.

БОРДЕР. А в каком вы при этом положении?

ИОЛАНДА. В каком положении?.. Но… я лежу. Разве есть другие положения?

БОРДЕР. Это единственно рекомендуемое. Дитя мое, Господь подвергает вас суровому испытанию, и вы выдержите его, если только обратитесь к Нему. Вы сможете спастись, дитя мое, молитвой и благими деяниями. И, кстати, скажу вам, что некоторые из наших прихожан встревожены ветхим состоянием убранства священнослужителей. И вправду, больно смотреть на наши епитрахили и ризы, заношенные до дыр, потерявшие свой первозданный блеск, что вряд ли делает честь Иисусу. Сейчас организуется специальный комитет, в котором вам хотят предложить место председателя.

ИОЛАНДА. Я согласна, святой отец. Еще один комитет, который влетит мне в копеечку. Им нет конца. Но надо же ведь и попам иметь ризы.