Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

— Познакомьтесь. Это Люк Скотт, — сказала она, прильнув щекой к его плечу. — Он будущий писатель и нуждается в ублаготворении.

— В чем? — переспросил Джейк, не разобрав за шумом вечеринки.

— Да слышал ты, слышал, — отмахнулась Дженни. — Тем более что ты для меня все равно слишком молод.

Вместе они куда-то заторопились, Джейк провожал их взглядом. Люк явно был смущен, оглядывался, искал глазами Ханну.

Которую Джейк нашел опять в центре собравшейся вокруг нее толпы.

— В Йеллоунайфе, — говорила она, — зимой даже могил не роют. Земля промерзает так, что делается тверже камня. Поэтому каждую осень гробовщик — мы его звали Формальдегидный Смит — обходил нас и приглядывался: соображал, сколько могил ему надо заранее вырыть. Так же он и к Джо приглядывался — к моему четырехлетнему Джо! Никто не верил, что он выживет: он был такой болезненный, и Смит вырыл ему маленькую могилку. Я была молодая мама. И видела ее своими глазами. И я сказала: мистер Смит, заройте сейчас же эту яму или я оторву у вас яйца, поджарю и брошу псам!

Не прошло и месяца, как в Торонто объявился Додик Кравиц и, дабы получше примелькаться, вскоре — специально, чтобы его громко вызывали к телефону, — уже сиживал за коктейлями в барах, популярных у рекламщиков и прочей связанной с Си-би-си публики, среди которой вертелась и пара записных зубоскалов: Джейк Херш и Люк Скотт.

Решив возродить свою старую фирму «Дадли Кейн продакшнз», Додик рассылал всякого рода уведомительные письма. Но дело подвигалось туго. Чужак без связей, он обнаружил, что двери при его приближении не то что не открываются, а, наоборот, захлопываются перед носом. Помочь силилась одна Дженни. Раз в неделю они встречались за обедом, после которого удалялись в его квартиру на Авеню-роуд, где он равнодушно на нее взбирался, стараясь, чтобы от оргазма до следующего пункта повестки дня оставалось время на душ. Его идею телевикторины корпорация Си-би-си покупать не жаждала, и ни одно рекламное агентство в его посреднических услугах не нуждалось. С отчаяния кинулся в Нью-Йорк, пытался получить права на распространение в Канаде обручей «хула-хуп». Не вышло. Впрочем, вернулся с правами на таблетки для похудания. Принимай по таблетке в день, ешь что хочешь и сбрасывай по десять фунтов в неделю. Однако в те дни Додик был весь в сомнениях, да и средств на рекламу и всякий там промоушн достаточных не было. Он обнищал до последней тысячи долларов, завален неоплаченными счетами, да тут еще и язва желудка начала кровоточить, как вдруг однажды вечером прочел в газете «Стар», что некто собирается опубликовать Канадский социальный реестр, в котором, по словам бесстыжего газетчика — внимание! — не будет ни одного еврея. Что и вдохновило Додика на то, чтобы рвануть в издательский бизнес — одновременно послужить своему народу и заложить краеугольный камень будущего несметного богатства.

Канадо-еврейский справочник «Кто есть Кто», создаваемый издательством «Маунт Синай пресс» с президентом Дадли Кейном во главе, в течение целого года был не более чем навязчивой идеей, всепоглощающей мечтой, с которой Додик ложился и вставал в своей все более задрызганной квартирке; пламенной надеждой, с которой он топал по зимним улицам, пытаясь вымучить из себя какую-нибудь чудодейственную схему быстрого оборота капитала. Нужен большой куш. Но на что ставить? Где? Как? А что, если, подумал он, попробовать тряхануть Джейка Херша, этого сентиментального дурачка?

У Джейка, приподнявшегося от рабочего до менеджера сцены, времени для него было не много. Да и ни для кого у него лишнего времени не было, за исключением разве что Люка Скотта, мальчика из хорошей семьи и драматурга, которому предстояло еще пристроить куда-нибудь свой первый сценарий. Они вдвоем снимали квартиру, иногда наперебой ухаживали за одной и той же девчонкой, но в остальном дружили преданно и были неразлучны — этакие профессиональные эпатажники и зубоскалы; всюду таскали с собой полоумную старуху Ханну, врываясь на вечеринки с единственной целью всех там фраппировать. Точно так же признанные режиссеры и писатели постарше, как обнаружил Додик, не выносили эту парочку мерзавцев, которые их нещадно мешали с грязью. Невзирая на личности, всех беспощадно зачисляли в бездарности, которые просто никому не нужны, поэтому и окопались в Канаде.

«Они бы, может, и продались, — хихикал Люк, — да только покупателей не находится».

«Их неподкупность уже не добродетель, — вторил ему Джейк, — а привычка, приобретенная по необходимости. Это как с тетей Софой, которая — ну да, не проститутка, но почему?»

Придя к ним в гости, Додик с облегчением обнаружил, что дома один Джейк.

— А вы тут классно устроились, — одобрил Додик. — Завидую.

Вырядившись в свой самый потрепанный костюм и сплевывая в платок, заляпанный кетчупом, — дескать, вот: представляешь, язва, а мне и лечиться не на что, да тут еще судебные приставы в затылок дышат, — Додик всячески старался разжалобить старого школьного дружка, будил в нем воспоминания о временах, когда они были пацанами, о детских рожицах друзей (соседей по Сент-Урбан), и, когда Джейк стал трепыхаться, заподозрив, что сейчас начнут грабить, Додик пригвоздил его к месту последним сокрушительным аргументом — ладно, мол, всё, обещаю: на выстрел больше не приближусь к Дженни — и в итоге все-таки выцыганил чек на пятьсот долларов плюс подпись Джейка на поручительстве, чтобы банк выдал Додику ссуду в две с половиной штуки баксов.

Причем вышло, что это он очень вовремя, потому что секундой позже распахнулась дверь, и ввалился Люк, пропустив вперед себя еще и Ханну.

— Ты смотри! — воскликнул он, предвидя возможность постебаться. — И кто это к нам прише-ол!

Ханна, чувствуя, что все это может добром не кончиться, спряталась в кухне, где принялась выгружать из сумки продукты и готовить ужин.

— А я — всё! Ухожу, ухожу, ухожу, мистер Скотт, сэ-эр, — забормотал Додик и испарился.

Джейк был в ярости.

— Послушай-ка, Люк, я тоже кое-кого из твоих друзей терпеть не могу, но я же так себя не веду!

— Ну да, ты ведешь себя еще хуже.

Ханна принялась их разнимать.

— Вас послушать, можно знаете за кого принять? За парочку голубых. Цапаетесь, как пара педиков на Джарвис-стрит.

Придя после ужина в редкое у нее приподнятое настроение, Ханна вдруг сверкнула черными глазами и, схватив колоду карт, стала выделывать с ней — такое! Подобной сноровки Люк не видывал в жизни. Пока Джейк давился со смеху, она мигом пошвыряла им карты — вверх рубашками, одну Люку, одну Джейку, одну себе, перевернула свою, оказался туз.

— А знаете, кто этому научил меня?

— Джо! — просияв, догадался Джейк.

Ханна кивнула и потянулась к бутылке пива. Потом стала рассказывать о муже.

— Он был лодырь от рождения, мой Барух, да и вообще свинья. Только бы пиво было, пиво он мог трескать целый день, а вечером либо по блядям, либо на борцовский матч. Он, кстати, деда твоего обкрадывал, — слышь, Янкель? Смолоду все по тюрьмам — только выйдет, и опять, и все по хулиганке. Еще за годы до того как я с ним познакомилась, — вот спроси отца, если мне не веришь, — твои предки месяца по три, иногда по четыре жили спокойно, не видя Баруха, потом вдруг заваливается в два часа ночи пьяный, молотит кулаками в дверь, морда в крови, весь блевотиной провонямши, и орет, ругается на твоего деда. Евреи! — орет. — Евреи, я вернулся! Ваш брат Барух пришел! Я дома!

Уже сели в машину, а она все предавалась воспоминаниям о муже.

— Однажды он Йосла Альтмана так избил, что тому пришлось в больнице швы накладывать. А твоего отца он ни в грош не ставил, ты знал это, Янкель? Однажды говорит ему: эй ты, знаешь, Иззи, кто ты есть? Нет? Не знаешь? Ты ошибка твоего отца. Или еще сунет ему под нос палец и говорит: на, говорит, Иззи, понюхай, это тот, который прорвал бумажку! Да он вообще был помойка ходячая, мой Барух, скандалист чертов. А жулик какой! Да вообще чеканутый. Я бы, наверное, не выдержала, померла с ним, если бы он на полгода не уехал на гастроли с франко-канадским цирком — силача изображал, жевал бритвы и гнул подковы в Шикутими, Труа-Пистоле и Тадусаке. В старину, когда в Монреале на улице Сент-Урбан не было тротуаров, а везде сплошная грязь и бордели, он непрестанно шлялся по портовым кабакам, а потом, естественно, и сам матросом на судно нанялся. Или его напоили — может, он в пьяном виде контракт подписал. Кто знает?

По настоянию Ханны они зашли в дом с ней вместе, и она за руку отвела их через детскую в подвал, в свою спальню, где, встав на стул, вытянулась — ну точно как сухая ветка — и сняла со шкафа шляпную коробку.

— Вот вы небось не знаете, что это, — и она осторожно высвободила из папиросной бумаги черную широкополую фетровую шляпу. — Это настоящая «борсалино», друзья мои. Одна из первых, появившихся в Западной Канаде. Мой Барух ходил в ней по Виннипегу. — Она смахнула слезу. — Как выйдет, бывало, на Портидж-стрит, да как пройдется, так девки прямо в исподнем поглазеть выскакивали — никогда такого не видали. Даже метисы, которые ни Бога, ни черта не боятся, и то в канаву соскакивали, чтобы дать пройти такому крутому перцу.