Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

Домой Джейк с Люком ехали в молчании, и дома тоже говорить не хотелось, но и заснуть не могли, поэтому откупорили бутылку бренди и отворили окно, впустив летний ветерок.

Джейк объяснил, что Хершей в мире как собак нерезаных — мешок всяких троюродных сестер и братьев, толпы теток — низкорослых, рыжих дочерей зловредной второй жены Шмуля-Лейба, а также зверски затянутых в корсеты внучатых тетушек со стороны Мотки; в природе существует свой, особый, мир Хершей, такой обширный, что в детстве Джейк без вопросов принял факт появления Ханны, еще одной родственницы Хершей по мужу, которая однажды материализовалась прямо из летней знойной дымки с тремя детьми, но без мужа. Но муж, конечно, был — как не быть?

Этот самый Барух. В 1901 году дед Джейка по отцу, прихватив с собой еще и брата, уехал из Лодзи в Монреаль, где оба стали родоначальниками огромных кланов (у деда было четырнадцать детей, у его брата двенадцать); вот в чем, продолжил Джейк объяснение, кроется причина многочисленности здешних Хершей. Эту загадку он разгадал еще в детстве. Но в детстве она ему раскрылась не до конца: оказывается, причина не только в этом. Был третий брат. Барух. Дед Джейка с братом слали деньги в Польшу, чтобы Барух, из троих самый младший, мог к ним присоединиться. Вот он и приплыл, сошел с парохода в Монреале, но прошла неделя, и Барух с ними порвал, превратился невесть во что. Заявил, что шоймер-шабесом[166] больше не будет. Демонстративно ел некошерное и готов был по субботам работать. И старшие братья отреклись от него.

В конце концов Барух то ли нанялся на судно, то ли его увезли насильно. В любом случае известно, что он плавал в Аргентину в качестве кочегара. На танкере обошел мыс Горн и докером отработал сезон в Австралии. Каким-то образом пробрался в Японию, потом торговал игорными автоматами в Китае. Жил на Таити, мыл золото на Юконе, затем обосновался в Виннипеге, где женился на Ханне, и у них родилась дочь. В это время он испытал краткий, хотя и яркий расцвет в качестве поставщика контрабандного виски. В какой-то перестрелке на границе с Монтаной Барух получил пулю, и с тех пор, насколько Джейк был об этом осведомлен, удача от него отвернулась. Рана заживала как-то неправильно, началась гангрена, и ногу ему пришлось ампутировать выше колена.

Люк встал, пошатываясь, сходил на кухню и вскипятил воды для растворимого кофе.

— Ого, уже рассвет, — сказал он. — Если только это не атомная бомба, которой на хрен снесли Этобико[167].

Горизонт был весь охвачен пламенем. Кроваво-красным.

— Давай девчонок позовем, — предложил Люк. — Таких, гм… каких-нибудь красоток с длинными ногами и в кружавчатых трусиках.

Времени при этом было полшестого утра.

— Слушай, а вот было бы классно самим сиськи иметь. Утром так вот спохватились, а за ними и бегать никуда не надо! — С этими словами он сел на подоконник и, злобно глядя на густеющее мельтешение машин внизу, принялся поносить Торонто и все, что с ним связано. — Ненавижу этот город. Он безобразен. А до чего провинциальный!

— Этот город вроде базы для тренировок, Люк. Нам дают пользоваться его инвентарем и оборудованием, но задерживаться здесь нельзя.

Англия! Англия! Вот должна быть наша цель, думал Джейк, и, хотя ему еще только предстояло осуществить свою первую телевизионную постановку, задачу перед собой ставил ни больше ни меньше как стать кинорежиссером мирового уровня.

— Если я в тридцать не соскочу с телевидения, брошу все.

А Люк поклялся, что его первая пьеса будет так хороша, что ее можно будет играть хоть в Лондоне, хоть в Нью-Йорке. Или вообще ничего не надо.

Казалось, едва они только рухнули и уснули, раздался звонок в дверь. Люк пошел открывать.

— Да мне не вас, не вас мне надо, мистер Скотт, сэ-эр.

Додик вперся в комнату Джейка, долго тряс его, наконец разбудил, и Джейку, хочешь не хочешь, пришлось натягивать штаны и плестись с ним в банк получать его две с половиной тысячи долларов займа.

Получили, Додик бросил через левое плечо щепоть соли, заскочили в синагогу по-быстрому поцеловать сефер тору, после чего на Джарвис-стрит Додик коснулся первого встречного калеки и зарегистрировал общество с ограниченной ответственностью «Средство реального похудания доктора Маккоя», упросив заранее обработанного знакомого, сына аптекаря из аптеки на углу, тупого, зато очень жадного баварца, сделаться его вице-президентом и предоставить свой адрес в качестве юридического адреса фирмы (для снижения расходов). Впоследствии это оказалось более чем неумно. Двумя неделями раньше, предаваясь раздумьям за полуденной чашкой кофе в заведении «У Френни» и посмеиваясь над тучной официанткой, Додик, так уж и быть, дал ей одну из своих таблеток, пообещав, что она поможет. К его изумлению, когда он заскочил в то же самое кафе через десять дней, жирная польская сука действительно похудела на восемнадцать фунтов. Даже несмотря на то, что, по ее заверениям, продолжала жрать в три горла. Еще и больше чем прежде, с аппетитом поистине ненасытным.

«Средство реального похудания доктора Маккоя», распространяемое только через заказы по почте, почти без рекламы и всецело зависящее от изустной молвы, с самого начала пошло удивительно бойко, особенно в сельской местности и шахтерских городках вроде Садбери и Эллиот-Лейка. Додик уже подсчитывал огромные будущие барыши, развалясь в кресле у Джейка дома, где, как ни глупо это выглядело, всячески пытался не замечать Люка, который одним своим присутствием портил все удовольствие. Не верите? Напрасно! Прибыли растут, скоро он вовсе скинет к чертям собачьим нью-йоркского поставщика, пилюли производить будет сам и мигом покроет сетью сбыта всю Канаду… А там, пожалуй, уволит и баварского придурка.

— Конечно, все равно же он, наверное, нацист! — с усмешкой отозвался на это Люк.

— Что ж, тебе лучше знать, согласен. Свояк свояка, как говорится…

Люк выругался; они вообще постоянно ссорились. Вновь и вновь друг на друга накидывались, были, что называется, на ножах; оба умудрялись будить друг в друге самое худшее.

Люк, выше крыши набравшийся либеральных идей, чуть ли не беременный ими, как все беременные, эту свою тяготу носил слишком уж гордо, а Додика порицал, чувствуя, что такое беспринципное делячество ему, либералу, мешает пылко защищать евреев, представительствуя от их имени перед отцом и его насмешливыми друзьями в «Гранитном клубе»[168].

Что касается Додика, то он Люка побаивался. И не доверял ему.

— Ты меня знаешь, Джейк. Когда я чего-нибудь хочу, я хватаю. И дерусь за это как в боях без правил. А этот твой гаденыш, он — ты же сам видишь! Ему-то что, сиди себе и жди: все равно ведь само придет. Потому что ему-то придет, таким в этой стране галушки сами в рот прыгают. Этот мир — он ведь что? А то, что он наследство, оставленное Лукасу Робину Скотту, эсквайру. А что у него внутри под этой самоиронией, этим спокойствием? Внутри у него сердце из камня, из того самого гранита. Он точно так же гребет под себя, как я и как ты, Янкель, просто он так воспитан, чтобы делать это с милой улыбочкой, все вокруг себя вымазывая патокой.

Не что иное, как интуиция, пусть даже в действие ее привел вполне реальный горестный случай, спасла Додика от того, чтобы распространить свою торговлю, как он хвастал, на всю Канаду. Как-то вечером он, попивая кофе, сидел опять «У Френни», изучал биржевые страницы «Глоб энд мэйл», и вдруг ему пришло в голову заботливо осведомиться о той самой когда-то тучной официантке. «Мария в больнице, — сказали ему. — Умирает». Сперва-то он подумал, мало ли что: может, от аборта. Или от триппера. Тем не менее во время следующей поездки в Монреаль Додик нашел франко-канадского провизора из тех, что лишних вопросов не задают, и попросил его сделать анализ пилюли, соврав, что его толстеющей жене ее дали в Мексике, куда они ездили в отпуск. А когда узнал, в чем состоит сила пилюли, прыгнул за руль и всю ночь без остановок гнал до самого Торонто, где его с охапкой новых заказов приветствовал радостный баварец на пару с его довольным папашей, который осыпал благословениями их обоих — прямо не мог на них надышаться.

— Йорген, — сказал Додик, — в наших руках прямо-таки небольшая золотая жила, верно? В том смысле, что даже при осторожном подсчете дело должно давать по десять тысяч долларов в год чистыми, причем ни работать не надо, ни капитал вкладывать, и это ведь только начало!

Напарник Додика просиял, его папаша радостно хихикнул.

— Но у меня большие неприятности.

Папаша посерьезнел, принес бутылку, плеснул в стаканы виски.

— В Лаврентийских горах у меня собственность, с ней проблемы. Налоговая задолбала. Срочно надо десять тысяч долларов. То есть вроде как бы уже вчера. Мне ужасно не хотелось этого делать, ребята, потому что мы все-таки друзья, но я нашел покупателя…