Шерлок Холмс: наука и техника - Э. Вагнер

Я житель этого города… Я знаю обвиняемого и много лет знал его в лицо, хотя не был знаком с ним лично… Я никогда не видел, как он пишет, но видел, как предположительно выглядит его почерк. Мне известна его подпись. На протяжении двадцати лет я видел ее на дипломах, которые выдает Медицинская школа. Меня нанимали в качестве писца для заполнения этих самых дипломов… Я уделял особое внимание предмету каллиграфии, постоянно занимался им и преподавал чистописание около пятидесяти лет. Также у меня есть статьи по этому вопросу.

Затем мистер Бемис обратился к свидетелю: «Взгляните, пожалуйста, на три письма и скажите, если сможете, чьему перу они принадлежат».

Эдвард Сойер, представитель защиты, высказал протест, полагая, что для подобной экспертизы нет достаточных оснований. Он подчеркнул, что свидетель не видел, как пишет заключенный, и что «в исследовании таких улик вероятность ошибки очень высока».

Однако суд постановил, что мистер Гаулд может ответить на вопрос прокурора. «Я полагаю, — сказал Гаулд, — что это почерк доктора Вебстера… Есть некоторые детали, которые могут показаться незначительными для человека, никогда не интересовавшегося каллиграфией, однако я считаю их очень важными». (Тут он предвещает замечание Холмса относительно письменных улик в повести «Собака Баскервилей»: «Но ведь это мой конек! Разница между тем и другим совершенно очевидна».)

Гаулд продолжил свою мысль: «Любой человек, который берется за изменение своего почерка, должен делать это…, либо небрежно позволив своей руке двигаться абсолютно свободно…, либо тщательно следя за каждым штрихом, который она выводит». Далее эксперт говорит, что второй способ не является надежным, потому что писать таким образом в течение длительного времени невозможно: «Каждая линия или буква может стать ключом для установления настоящего автора написанного… например, в этих письмах нужно обратить внимание на маленькие буквы „а“ и „г“, а также на символ „8с“, который доктор Вебстер почти везде пишет очень своеобразно, причем он использует его вместо написания целого слова».

Гаулд подчеркивает множество других особенностей, которые, во его мнению, указывают на авторство Вебстера. «Я могу обнаружить сходства, на которые не обратит внимания кто-нибудь еще, в точности как натуралист видит незаметные для меня особенности морской ракушки… Мой опыт в сличении почерков говорит, что сначала необходимо определить количество схожих между собой букв, а затем количество различных».

Другим экспертом, представлявшим сторону обвинения, был Джордж Смит. «Я гравер, — говорит свидетель, — и меня часто вызывали в суд в качестве эксперта, чтобы представить заключение относительно почерка… В отношении письма Сивиса я вынужден сообщить…, что оно написано рукой профессора Вебстера… Мне очень жаль, но я уверен в этом». Относительно авторства других писем Смит не был уверен.

Разбирательство, связанное { пирьмами, не будучи решающим для всего процесса, чрезвычайно вредило защите. Несмотря на заявление доктора Вебстера о том, что Литтлфилд как служащий прозекторской просто подбросил мрачные следы своего ремесла в тайник, он был обвинен в убийстве. Позднее Вебстер продиктовал священнику что-то типа признания, в котором утверждал, что убийство произошло из-за неконтролируемой вспышки гнева. Поскольку труп был расчленен, а его части сожжены, вряд ли речь могла идти о непреднамеренном убийстве. Несмотря на большое количество несоответствий между показаниями свидетелей, мучающих специалистов по истории криминалистики по сей день, правительство штата Массачусетс они не смутили, и доктор Вебстер был повешен 30 августа 1850 г.

Научная оценка письменных свидетельств в XIX веке имела довольно зыбкую основу, но ее важность уже начали осознавать. А впоследствии во Франции произошел случай, давший серьезный толчок к развитию этой дисциплины.

В 1894 г. в выброшенных бумагах германского военного агента в Париже полковника Шварцкоппена была найдена опись без числа и подписи, в которой адресат извещался о направлении ему секретных документов. Опись свидетельствовала о том, что шпион имел длительные сношения с Шварцкоппеном и был осведомлен о вещах, которые могли быть известны только офицеру генерального штаба. Собрание французских военных офицеров постановило, что на роль «козла отпущения» больше всего подходит капитан Альфред Дрейфус. Несмотря на то что настоящим шпионом и автором послания был майор Эстерхази, наиболее вероятным подозреваемым сочли не его, а ни в чем не повинного Дрейфуса. Подозрения вызывал его замкнутый образ жизни, свободное владение немецким языком (Дрейфус родился в Эльзасе) и, что более важно, его национальность (Дрейфус был евреем). Оказалось, что даже среди самых ярых патриотов Франции были чрезвычайно распространены с трудом скрываемые антисемитские настроения.

Эксперты по почерку давали противоречивые показания относительно авторства записки, поэтому высказать свое мнение пригласили Альфонса Бертильона, известного к тому времени специалиста в мире криминалистики. Сомнительные документы выходили далеко за пределы сферы его компетентности, но Бертильон не счел это причиной для отказа. Он представил чрезвычайно запутанное, изобилующее схемами заключение, в котором делал вывод, что подозрительная записка принадлежит руке Дрейфуса, а выявленные отличия свидетельствуют лишь о попытке подозреваемого офицера изменить свой почерк. Чтобы доклад произвел на слушателей надлежащее впечатление, Бертильон включил в него несколько математических формул из теории вероятности. Свои предубеждения он облек в одежду строгих научных фактов.

Никто не понимал, о чем говорит Бертильон, но его авторитет был настолько велик, что обеспечил обвинительный приговор. Альфреда Дрейфуса, лишенного звания и оторванного от семьи, отправили во Французскую Гвиану в одиночное заключение. Даже стражникам запрещалось разговаривать с ним.

Вся Франция активно участвовала в процессе, принимая ту или иную сторону, причем дело дошло даже до уличных демонстраций. Эмиль Золя, романист и журналист, в газете «Аврора» обратился с открытым письмом к президенту Французской республики. Озаглавив статью «JAccuse» (Я обвиняю), Золя так высказывается об уликах:

Насколько они необоснованны! Тот факт, что кого-то можно обвинить на основании таких улик, является вопиющим беззаконием. Я бросаю вызов тем приличным согражданам, которые читают, эти строки, не содрогаясь от отвращения и негодования при мысли о человеке, незаслуженно отбывающем наказание на острове Дьявола. Он знает несколько языков. Преступление! На него нет компрометирующих бумаг. Преступление! Он время от времени ездит к себе на родину. Преступление! Он был трудолюбивым и хорошо осведомленным работником. Преступление! Он не смутился. Преступление! Его сбили с толку. Преступление!

После перечисления аргументов против военных, сфабриковавших процесс, Золя ополчился на экспертов-графологов:

Я обвиняю трех экспертов по почерку, господ Беллхома, Варинара и Куара, в представлении ложных и вводящих в заблуждение отчетов, если только медицинское обследование не обнаружит у них болезней, ухудшающих зрение и ясность ума.

Непонятно, почему Золя не включил в этот «черный список» и Бертильона. Возможно, он был согласен с распространенным мнением о том, что отец антропометрии просто сошел с ума.

В конце концов, общественное мнение склонилось на сторону Дрейфуса, и его дело решили рассмотреть повторно. Невероятно, но Альфреда Дрейфуса вновь признали виновным. Начались массовые протесты, а также обнаружились доказательства того, что французская интеллигенция подделала улики против него. В результате Дрейфуса помиловали. Обвинительный приговор против него окончательно был снят в 1906 г.

Репутация Бертильона заметно потускнела, а общественное доверие к исследованию документов серьезно пошатнулось. Для того чтобы изменить положение дел, понадобился гений Эдмонда Локара.

Во время Первой мировой войны в 1917 г. жители французского города Тюль стали получать анонимные письма с угрозами. В них содержались отвратительные обвинения, в основном сексуального характера. Женщинам писали, что их мужья, находящиеся на войне, изменяют им; мужчины, пребывающие на службе, получали письма, в которых их жены обвинялись в постоянном распутстве.

Письма и конверты подвергли тщательной процедуре осмотра, но это не помогло расследовать дело. (Подобные действия выполнял и Холмс в рассказе «Человек с рассеченной губой»: «Конверт был простой, конторский; на конверте стоял почтовый штемпель Гревзенда; на штемпеле — сегодняшнее или, вернее, вчерашнее число, так как полночь уже миновала».) Первые письма были отправлены по почте, но когда за почтовым отделением установили слежку, их стали тайно доставлять вручную. Под подозрением были все, но никого так и не поймали.