Алька. 89 - Алек Владимирович Рейн

В бригаде я был намного моложе любого из сотоварищей, и после увольнения из гордых рядов слесарей-сборщиков завода «Металлист» Толяна мужиков, более-менее близких мне по возрасту, в бригаде не осталось, но, как сказал Аристотель: Natura abhorret vacuum (природа не терпит пустоты), и я стал больше общаться с Саньком и Виктором.

Санёк или Сашка, Сашок – почему-то его звали именно так, уменьшительно, хотя он был по возрасту старше всех в бригаде, ему было уже года пятьдесят два. Обладал он мощным телосложением, был такой бычина чуть поменьше меня ростом, но шире вдвое. Любил показать силу, потягать, просто так, без спора, какую-нибудь неподъёмную болванку или повозиться, побороться с кем-нибудь. Остальным мужикам это было не нужно, и поэтому возились всегда мы с ним вдвоём. Он был неоспоримо сильнее, и у меня была задача продержаться как можно дольше до капитуляции, не дать взять меня в замо́к, он был уже не так скор, и ему это удавалось не сразу, частенько поединок прекращал бугор, типа, хватит балду гонять. Правда, когда ему это удавалось, у меня возникало ощущение, что меня грузовик размазывает по стене, но то ли кости молодые, упруго пластичные, то ли Сашок не хотел меня уродовать, обходилось всё без переломов. Саня не воевал, получил бронь и с заводом уехал за Урал. Перед отъездом женился и рассказывал, что в поезде от отсутствия других занятий занимался любовью с женой по шестнадцать раз в день, мужики поднимали его на смех, говорили, что такого быть не может, а он обижался, что ему не верят, горячился, бычился, стучал кулаком по столу. Потом, понимая, что мужиков не убедить, смотрел на меня долгим спокойным взглядом, спрашивал: «А ты веришь?» Я отвечал: «Верю». А я действительно верил. Несть числа примерам, когда люди поднимают огромные веса, которые не может поднять никто из остальных живущих на планете, проплывают огромные расстояния в ледяной воде, а тут такое дело хорошее, да дайте время и место, да мы все как один, да не о чём говорить, верю.

Он жил в частном доме в Нахабино, по нашей русской традиции у калитки была вкопана скамеечка, и местная гопота стала собираться на его скамеечке, распивали, шумели, мусорили. Рассказал в бригаде, спросил совета у бригадира, мол, чего делать. Совет бригадира: «Да выкопай ты её на х…й», – не принял, даже обиделся: «Что ж я своё место из-за этих замудонцев буду рушить, там ещё мой дед сидел, помню». – «А что делать будешь?» – «Придумаю». И придумал. Приехав вечером домой, запер калитку на подвесной замок, чего раньше никогда не делал, набрал камней и стал ждать. Выждал, когда соберётся урла, и начал метать в них камни. Вся кодла ломанулась в калитку, но граница на замке, все сектора пристреляны, попытки перелезть через забор были пресечены использованием крупного калибра, обойти с тыла невозможно, все дома по улице стоят в два ряда, практически впритык. Утром следующего дня, с удовлетворением доложив о победе в первом сражении, ушёл куда-то с озабоченным видом. Явился радостно улыбающийся, держа в руках два коротких, длиной не более ста пятидесяти миллиметров, пятидесятых болта с приваренными здоровущими гайками. На моё предложение подогнать своих пацанов ухмыльнулся и сказал, оглядев мою тщедушную фигуру: «А потом мне с вами до Москвы на электричке пендёхать, вас охранять». Вечером после работы Саня достал из кармана кургузого пиджака толстенные вязаные белые рукавицы и натянул одну на руку, в которой был зажат болт, он утонул в рукавице, будто его и не было. Подмигнул мне и сказал: «Завтра расскажу, как что».

На следующее утро Сашка появился в хорошем настроении, на лбу над левой бровью была лёгкая ссадина. Мне, да и всем остальным, не терпелось расспросить, как всё произошло, но Саня промариновал нас до обеда, и только во время игры в «козла» он снизошёл до рассказа: «Да чего там, они, шелупонь поддатая, кучей кинулись. Первым я сразу руки поотшибал, он бьёт, а я ему навстречу и прямо в кость, прямо кость в кость. – Посмотрел на свой кулак, на нём, кроме пары небольших синяков никаких следов боя. – Чо у них за руки, а драться лезут. Ну потом одному по харе наварил, снёс сразу. Я поначалу вперёд так ходко сквозь них рванул, чтобы не успели сзади мне наварить, потом развернулся вовремя, увидел, что один забегает, пытался сзади арматуриной меня по башке, отбил её левой рукой, а ему правой сверху, шляпкой болта прямо по носу, не знаю, как он теперь без носа будет. Он же, сука, сзади, со спины с арматурой, ну четверых срубил, двое зассали, отвалили. Двое остались, говорят: – Всё, мужик, убедил, извиняй, дай только своих забрать. – Да забирайте, говорю. На хер они мне здесь у калитки нужны». Вот такой он был, Саня. А так, если не трогать, спокойный был мужик. Потом бригадир как-то обмолвился при мне, вспоминая эту историю: «Да, Сашок наш в молодые годы здоров был. Как выпьем, то чего только не бывало, но его никто свалить не мог, да и сейчас, смотри, не много потерял».

В столовую Саша ходил редко, приносил из дома в авоське пакет, в котором лежали несколько отварных картофелин, полкружка краковской колбасы, пара головок репчатого лука, летом пучок зелёного, со своего огорода, пара варёных яичек, хлеб. Запивал всё это холодной газированной водой из автомата, стоящего в цеху. Но раз в неделю Саня приходил с небольшим чемоданом, в котором был примерно тот же состав продуктов, но количественно увеличенный вдвое и дополненный изрядным шматом сала и бутылкой молока. По этим дням он не играл в домино, стоял где-то в сторонке над открытым чемоданом, лежащем на верстаке, и ел, ел, ел. Иногда времени, отведённого на обед, не хватало, чтобы одолеть всё содержимое чемодана, и он приступал к работе, но периодически отвлекался, возвращался к заветному чемоданчику и поглощал какое-то количество еды. Весь цех знал: у Саши сегодня секс. Правда, тогда это слово было не в ходу, поэтому пробегающие нарядчицы щебетали: «Сашуль! У тебя сегодня романтическое свидание с супругой?» А мужики так просто, без всяких политесов, орали: «Что, Сань, бабу свою сегодня е…ть будешь?» Отвлекался на секунду, тяжело вздыхал, как бык, которому предстояло вспахать тяжёлое каменистое поле, какое он пахал не первый раз и осознавал непосильную тяжесть предстоящей работы, и вот он мычит, мотая головой, поглощая свежую траву, набираясь сил, как перед битвой, так и Санёк кивал головой и отвечал: «Буду».

А слесарь