Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

Ясно, что Швигер считал датский корабль возможной мишенью, однако он не попытался на него напасть. Корабль был слишком далеко впереди и шел слишком быстро; скорость его, по оценке Швигера, составляла по меньшей мере 12 узлов. “Нападение на корабль невозможно”, – записал он в журнале.

Эта запись многое говорит о Швигере. Из нее следует, что при более благоприятных обстоятельствах он был бы вполне готов напасть на корабль, хоть и понимал, что он нейтрален – и не просто нейтрален, но удаляется от Британии, а значит, вряд ли везет какую-либо контрабанду для врагов Германии. Запись говорит еще и о том, что Швигер готов был без зазрения совести торпедировать корабль, полный мирных жителей.

“Лузитания”

Палтус

Все воскресенье погода стояла мрачная, так же начался и понедельник. От дождя и ветра на палубах стало холодно, и пассажиры, склонные к морской болезни, второй день подряд не выходили из своих кают.

Капитан Тернер каждый день проводил спасательные и противопожарные учения, а также проверку дверей-переборок между водонепроницаемыми отделениями корабля. Во время спасательных учений в море команда не спускала шлюпки на воду, как тогда, на причале в Нью-Йорке, поскольку во время движения корабля это вполне могло привести к фатальным последствиям для людей, сидящих в шлюпках. Чтобы спустить шлюпку без всякой опасности, корабль необходимо было полностью остановить.

В этих ежедневных учениях были задействованы лишь две “аварийные шлюпки”, имевшиеся на корабле, которые все время висели перекинутыми через борт, на случай, если кто-то из пассажиров свалится за борт или случится еще какое-нибудь происшествие. Это были шлюпки 13 и 14, расположенные на противоположных бортах корабля. Каждое утро группа матросов собиралась у шлюпки, которая находилась в то время с подветренной стороны, то есть была защищена от ветра. Руководил учениями Джон Льюис, третий старший помощник. Люди стояли по стойке “смирно”. По команде Льюиса “По шлюпкам!” они забирались внутрь, надевали спасательные жилеты и рассаживались по своим местам. Затем Льюис давал отбой.

Льюис участвовал еще и в ежедневных инспекциях всего корабля, проводимых штатным капитаном Джоком Андерсоном каждое утро в 10.30. Как правило, к нему присоединялись еще четверо: корабельный врач, помощник врача, эконом и главный стюард. Собравшись у кабинета, или “бюро”, эконома, в центре палубы В, напротив двух электрических лифтов, они отправлялись осматривать корабль. Они выборочно проверяли каюты и рестораны, салоны, уборные, котлы и проходы, от палубы А до третьего класса, дабы “убедиться, что всюду чистота и порядок”, выражаясь словами Льюиса46. Особое внимание они уделяли иллюминаторам – “воздушным портам”, как называл их Льюис, – проверяя, не оставлены ли они открытыми, особенно на нижних палубах.

Инспекции, учения и прочие дела команды представляли собой некое развлечение для пассажиров. Моряк Лесли Мортон сделался своего рода бортовой достопримечательностью благодаря своему умению вязать сложные узлы. “Помню, я на баке вязал огон из восьмерного проволочного троса, а мне аплодировала толпа восхищенных пассажиров, что навело на мысль о моих оставшихся непроявленными актерских способностях”, – писал Мортон47. Выступление, если верить его собственным воспоминаниям, вызвало “охи, ахи и возгласы”.

На борту никто пока не знал ни о том, что 1 мая был торпедирован американский танкер “Галфлайт”, ни о том, что в Вашингтоне это происшествие вызвало тревогу за безопасность самой “Лузитании”. Нападение, совершенное в день публикации заметки, в которой Германия предупреждала об опасности путешествий через военную зону, подтверждало, что это объявление было не просто устрашающим ходом. В газете “Вашингтон таймс” без указания источников сообщалось: “Лайнер «Лузитания», на борту которого находится несколько сот известных американцев, направляется в Европу, несмотря на анонимные предупреждения, сделанные отдельным пассажирам, и подписанное официальное предупреждение, размещенное в рекламных колонках американских газет, – предупреждения, которые, как начинают опасаться некоторые в свете недавних событий в морской военной зоне, могут оказаться далеко не голословными”48. В статье отмечалось также, что “сотни американцев затаили дыхание в страхе, как бы эти корабли с их родственниками на борту не пошли ко дну”.

В газете сообщалось, что федеральные власти недоумевают по поводу намерений Германии. Один вопрос, казалось, занимал всех: “К чему клонит германское правительство? Неужели оно во что бы то ни стало хочет развязать войну с Соединенными Штатами?”

“Лузитания” плыла, и на борту начинала устанавливаться обычная корабельная скука, когда завтраки, обеды и ужины становились делом все более важным. В эти первые дни плавания пассажиры привыкали к доставшимся им соседям по столу. Чарльзу Лориэту было просто: он обедал со своим другом Уитингтоном. Еще проще было детективу ливерпульской полиции Пирпойнту – он обедал в одиночестве. Однако тому, кто путешествовал в одиночку, грозила перспектива сидеть рядом с утомительными созданиями, людьми совершенно посторонними. Тут неизменно попадались люди очаровательные и грубые, застенчивые и хвастливые; одна молодая женщина оказалась рядом с “типом, страдающим крайне дурным пищеварением”49. Искры то вспыхивали, то гасли. Разгорались романы.

Впрочем, еда была всегда хороша и обильна, даже в третьем классе, где основным блюдом был мозговой горох, а также уилтширские сыры и консервированные груши, персики, абрикосы и ананасы. В первом классе подавали и вовсе отменную еду. Пассажирам всякий раз предлагали супы, закуски и прочие многочисленные блюда. В какой-то из вояжей за одним-единственным обедом подавали палтуса в орлеанском соусе, миньоны-суше из камбалы и морского окуня, зажаренного на огне, под шоронским соусом (из белого вина, лука-шалота, тархуна, томатной пасты и яиц); телячьи котлеты, говяжьи турнедо под соусом борделез, запеченный виргинский окорок, седло барашка, жареную дикую утку, утенка, выкормленного сельдереем, жареную цесарку, вырезку и говяжьи ребра; а также пять десертов: суфле по-тирольски, шоколадный торт, яблочный пирог, лимонный крем баваруа и мороженое двух видов, клубничное и неаполитанское50. В меню было столько наименований, что “Кунард” счел своим долгом напечатать отдельный листок с возможными сочетаниями, чтобы люди не умерли от голода, впавши в недоумение.

Пассажиры пили и курили, одновременно и много. Это была важная статья дохода для “Кунарда”. Среди припасов на борту имелись: 150 ящиков виски “Блэк энд уайт”, 50 ящиков канадского виски и 50 плимутского джина; а также по 15 ящиков шамбертена, французского красного вина одиннадцатилетней выдержки, и шабли, французского белого одиннадцатилетней выдержки, плюс двенадцать бочек портера и десять эля. “Кунард” запасся и табаком: тридцатью тысячами сигарет английской марки и десятью тысячами манильских сигар51. Кроме того, на корабле продавались гаванские сигары и американские сигареты фабрики “Филип Моррис”. Для тех многочисленных пассажиров, кто курил трубку, “Кунард” приобрел 560 фунтов рассыпного табака “Кэпстен” – флотской нарезки – и 200 фунтов табака “Лорд Нельсон флейк”; и тот, и другой – в жестянках по четыре унции. Пассажиры курили и табак, взятый с собой. Ехавший в первом классе Майкл Бирн, отошедший от дел нью-йоркский коммерсант, бывший помощник шерифа, явно собирался много курить в дороге. Он взял с собой 11 фунтов табака “Олд ровер” и триста сигар52. Во время плавания на корабле постоянно стоял запах табачного дыма, особенно после обеда.

Главной темой бесед, если верить пассажиру Гарольду Сметхерсту, была “война и субмарины”53.

Теодата Поуп скучала, к тому же состояние ее было подавленным. Подобные вещи мучили ее с самого детства. Теодата как-то сказала про себя, что страдает “повышенным самосознанием”54. Учась в школе мисс Портер в Фармингтоне, она часто бывала подавленна, подкошена усталостью. В 1887 году она, двадцатилетняя, записала в дневнике: “Слезы безо всякой причины. Весь день головная боль”55. Директор и основательница школы Сара Портер пыталась помочь ей советом. “Выше нос, – говорила она Теодате. – Всегда будь весела”56. Это не помогало. В следующем году, в марте 1888-го, родители отправили Теодату в Филадельфию, к доктору Сайласу Уэйру Митчеллу, прославившемуся своими успехами в лечении пациентов, главным образом женщин, страдающих от неврастении, или нервного истощения.

Митчелл решил, что Теодате следует пройти курс его знаменитого “лечения отдыхом”, состоящего в намеренном бездействии длительностью до двух месяцев57. “Поначалу, а в некоторых случаях в течение четырех или пяти недель, я не позволяю пациенту сидеть, шить, писать и читать, – писал Митчелл в книге «Полнота и кровь». – Единственное действие, какое дозволяется, – чистка зубов”58. Некоторым пациентам он запрещал самостоятельно переворачиваться с боку на бок, веля им звать для этого на помощь сестру. “В подобных случаях я устраиваю так, чтобы естественные отправления проходили в лежачем состоянии, чтобы перед сном пациента перекладывали на кушетку и обтирали губкой, а затем снова перекладывали на свежепостланную постель”. Для особо упорных случаев он приберегал легкий электрический шок, которому пациент подвергался, лежа в наполненной ванне. Методы Митчелла отражали его неприязнь к женщинам. В книге “Утомление, или Советы перетрудившимся” он писал, что женщинам “живется куда лучше, если не перетруждать голову”59.