Мертвый след. Последний вояж «Лузитании» - Эрик Ларсон

Однако командующий Хоуп и его дешифровщики в Комнате 40 не получали никаких новостей от капитан-лейтенанта Вальтера Швигера. Субмарина была слишком далеко от Германии, чтобы пытаться установить радиосвязь. В Комнате 40 могли лишь предполагать, что Швигер все еще на пути к своей патрульной зоне в Ирландском море.

Это был любопытный момент в истории морских войн. В Комнате 40 знали, что к Ливерпулю с севера идет субмарина; знали, что это за субмарина; знали, что она находится где-то в северной Атлантике, что ей приказано топить войсковые транспорты и любые другие встреченные британские суда; знали и то, что субмарина вооружена достаточным количеством снарядов и торпед, чтобы потопить дюжину кораблей. Это было все равно, что знать: по улицам Лондона разгуливает такой-то убийца, у которого имеется такое-то оружие и который наверняка нанесет удар в такой-то местности в следующие несколько дней – неизвестно лишь, когда именно.

Молчание ничего не значило. Придет время, и U-20 напомнит о своем существовании.

U-20

Разочарование

Во вторник в 19.40 Швигер бросил последний взгляд на побережье Ирландии92. На горизонте вырисовывался маяк, едва видный в поднимающемся тумане.

День выдался не из лучших. Сильное волнение причиняло неудобства команде внизу; никаких мишеней, достойных нападения, Швигеру не встретилось. В поле зрения ненадолго появился вооруженный траулер, но Швигер понял: у него такая мелкая осадка, что торпеда наверняка пройдет под килем. Большую часть дня видимость была плохая; правда, к вечеру она улучшилась, так что стали видны отдаленные объекты. Впрочем, сгущающаяся дымка предвещала туманную ночь.

Спустя пятнадцать минут показался пароход, идущий в направлении U-20. Он был еще далеко, но с виду можно было определить, что тоннаж судна немалый. Швигер скомандовал погрузиться на перископную глубину и подготовился к атаке. Расположив U-20 под прямым углом к курсу корабля, чтобы можно было сделать, как он выражался, “чистый носовой выстрел”, он снова выбрал бронзовую торпеду.

Однако по мере приближения корабль, казалось, уменьшался в размерах. В тускнеющем свете и дымке было нечто такое, что создало оптическую иллюзию, от которой судно поначалу выглядело большим, но, чем ближе оно подходило, тем меньше делалось. Швигер оценил, что тоннаж его – каких-нибудь 1500 тонн. И все-таки это было лучше, чем ничего. Швигер стал маневрировать, чтобы в тот момент, когда курсы корабля и U-20 пересекутся, их разделяло лишь 300 метров. Мишень по-прежнему была в миле от субмарины.

И тут Швигер увидел в перископ, что корабль отклонился от курса. На таком расстоянии никакой возможности догнать его не было.

Даже в кратких записях в бортовом журнале ясно читается разочарование Швигера. “Невозможно, чтобы пароход нас заметил”, – писал он. Он опознал в пароходе шведскую “Хибернию”, “с нейтральными знаками, без флага”.

Швигер снова приказал U-20 всплыть и пошел дальше на юг, в необычайно темной, по его описанию, ночи.

Лондон; Берлин; Вашингтон

В утешении отказано

В ту среду, 5 мая, один из командующих британским флотом, Уинстон Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, выехал из Лондона в Париж. Это было относительно безопасное путешествие, поскольку принятые предохранительные меры – морские мины с противосубмаринными сетями на восточном конце Ла-Манша и усиленные патрули по всей его длине – в совокупности означали, что регулярно ходить по проливу субмаринам слишком рискованно. Хотя Черчилль ехал инкогнито, а в отеле проживал под фальшивым именем, его визит не был большой тайной. Ему предстояло встретиться с итальянским и французским командованием, чтобы решить, как следует задействовать итальянский флот в Средиземном море после того, как 26 апреля Италия вступила в войну на стороне Британии, Франции и России. Затем, как и в прошлые визиты, Черчилль планировал ехать на фронт, чтобы повидаться с фельдмаршалом Френчем – сэром Джоном Дентоном Пинкстоуном Френчем, – командующим британскими экспедиционными войсками во Франции.

В отсутствие Черчилля в Адмиралтействе стало куда спокойнее. Обычно он держал под строжайшим надзором все флотские дела до мелочей, включая каждодневные операции, которые – по крайней мере на бумаге – были вверены второму человеку в Адмиралтействе, первому морскому лорду. Это приводило к прямым конфликтам между сорокалетним Черчиллем и занимавшим данный пост семидесятичетырехлетним адмиралом Джеки Фишером.

Если Черчилль напоминал бульдога, то Фишер был похож на большую пучеглазую жабу – ни дать ни взять актер по имени Ласло Левенштейн, появившийся позже и выступавший под именем Петер Лорре. Фишер, как и Черчилль, обладал сильной волей и целиком вникал в мельчайшие подробности флотских операций. Когда оба были на месте, в Адмиралтействе царила напряженная атмосфера. Один сотрудник писал жене: “Ситуация любопытная: два очень сильных, умных человека, один – старый, коварный и с колоссальным опытом, другой – молодой, самонадеянный, весьма довольный собой, однако неуравновешенный. Работать вместе они не могут, не могут вершить дела вдвоем”93. Черчилль, похоже, во что бы то ни стало намеревался отобрать власть у Фишера. “Он обладал едва ли не устрашающей энергией и работоспособностью, – писал начальник разведки Холл по прозвищу Моргун. – Из его кабинета днем и ночью рекой текли записки и циркуляры на всевозможные темы. Хуже того, он имел привычку требовать сведений, которые, по правилам, поставлялись только первому морскому лорду или начальнику штаба, что не раз приводило к некой неразберихе и незаслуженным упрекам”94.

Взаимоотношения еще более осложнял тот факт, что Фишер, казалось, находился на грани безумия. Холл писал: “Мы в Адмиралтействе не могли оставаться в неведении и мало-помалу начали понимать, что того Фишера, которого мы знали, с нами больше нет. На его месте был до крайности измученный, разочаровавшийся человек, взваливавший на себя непосильные дела, пытаясь продолжать как обычно. Он по-прежнему способен был время от времени проявлять былые проблески своей гениальности, но, если копнуть поглубже, все шло куда как плохо… Мы чувствовали, что с минуты на минуту может наступить конец”95. Адмирал Джеллико, командующий Гранд-Флитом, тоже все больше беспокоился. “Положение дел в штаб-квартире плохо, – писал он в письме коллеге-офицеру от 26 апреля, – совсем как я опасался, а то и еще хуже. Жаль, что все обстоит так, как обстоит. Нет ни малейших сомнений в том, что уверенность во флотском руководстве быстро идет на убыль”96.

Черчилль отдавал должное энергии Фишера и его былому гению. “Впрочем, ему было семьдесят четыре года, – писал Черчилль, косвенно уничтожая соперника. – Словно в великом замке, долгое время состязавшемся со временем, могучая громада главной башни возвышалась надо всем, нетронутая и, как могло показаться, вечная. Однако оборонительные сооружения и укрепления развалились, и теперь могущественный повелитель обитал лишь в особых апартаментах и коридорах, знакомых ему с младых лет”97. Впрочем, именно на это и надеялся Черчилль, когда вернул Фишера на должность первого морского лорда. “Я взял его, поскольку знал, что он стар и слаб, что я смогу держать все в собственных руках”98.

К маю 1915 года, как писал Черчилль, Фишер страдал от “крайнего нервного истощения”99. Когда Черчилль уехал в Париж, бразды правления перешли к Фишеру, который, как видно, был едва в состоянии выполнять свои обязанности. “Оставшись во главе Адмиралтейства в одиночку, он выказывал нескрываемые измождение и тревогу, – писал Черчилль. – Старого адмирала, несомненно, беспокоили, едва ли не с ума сводили огромное напряжение тех дней и тот оборот, что приняли события”100.

В отсутствие Черчилля произошло нечто такое, что, казалось, усилило его беспокойство по поводу умственного состояния Фишера. Перед отъездом во Францию Черчилль попросил свою жену Клементину: “Ты присмотри за «стариком»”101. Она пригласила Фишера на обед. Клементина не любила Фишера, не доверяла ему и сомневалась в том, что он способен управлять Адмиралтейством в отсутствие ее мужа. Впрочем, обед прошел хорошо, и Фишер откланялся. По крайней мере, так думала Клементина.

Вскоре она вышла из гостиной и обнаружила, что Фишер по-прежнему в доме – “притаился в коридоре”, как рассказывала дочь Черчиллей Мэри. По ее воспоминаниям, Клементина была поражена. “Она спросила его, что ему угодно, на что он в манере бесцеремонной и несколько бессвязной сообщил ей, что она, несомненно, полагает, будто Уинстон ведет переговоры с сэром Джоном Френчем, на деле же он развлекается в Париже с любовницей!”