Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель

Внизу хлопнула дверь, и Шуркин голос зазвенел, отдаваясь эхом в лестничном пролете:

– Вы что, обалдели? Расселись на лестнице как в кино! Сейчас же идите домой и заприте двери на все замки!

Я протянула Сабине руку, она послушно поднялась и волоча ноги двинулась вверх по лестнице. Я было двинулась за ней, но вспомнила про мешок и вернулась за ним – не для того ведь я его тащила, чтобы оставить на лестничной площадке.

17

Мешок оказался что надо – одного сгущенного молока там было пять банок, и мы сварили манную кашу. Мы сидели на кухне и наслаждались нежным вкусом каши, напоминавшим нам о детстве – и мне, и Сабине. О детстве в доме восемьдесят три на Пушкинской улице с маленькой разницей в сорок лет.

Сабина сказала:

– Для человеческой истории сорок лет – это как одна минута в жизни одного человека, а я – один человек, и для меня это целая жизнь. Я так хорошо помню нашу квартиру на Пушкинской улице! Она ведь не была точной копией твоей. Моему папе принадлежал весь второй этаж, это советские заложили дверь между столовой и гостиной и превратили одну квартиру в две. А ведь это была прекрасная квартира: там было все, что нужно для семьи – кроме столовой и гостиной, папин кабинет, комната для игры на рояле, спальня для каждого, комната для няни и кухарки. И конечно, настоящая барская кухня, не чета этой.

Я возразила:

– У нас тоже кухня была неплохая, хоть и не такая барская. А кухарке не нужна была комната вместе с няней, потому что няня Даша была и кухарка тоже. А готовила она классно, особенно блинчики с мясом!

Не успела я толком припомнить вкус блинчиков няни Даши, как выстрелы под окном прервали нашу утешительную беседу. И я помчалась закрывать выходившее на улицу окно нашей с мамой Валей комнаты, и запирать ставни. Окна кухни и Сабининых комнат выходили во двор, и только из нашего окна можно было видеть, как струится поток немецких войск. С третьего этажа он выглядел как бесконечно длинная серо-зеленая змея без головы и без хвоста.

Но мы старались не смотреть и не слушать. Мы закрыли ставни в моей комнате не только для этого, а еще для того, чтобы снаружи казалось, что в нашей квартире никто не живет. Свечи по вечерам мы зажигали только в кухне, сначала наглухо закрывая ставни. Кроме того, примус мы тоже старались не зажигать, экономили керосин, а варили на щепочках в кухонной плите. Как сказала Сабина, мы залегли на дно.

Было совершенно неясно, как долго нам придется лежать на дне: может, месяц, может, год, а может, всю жизнь. На мой вопрос Сабина ответила, что мы будем лежать, пока хватит продуктов.

– А что потом, когда продукты кончатся?

– Потом – что Бог пошлет.

Поскольку нельзя было предсказать, что Бог пошлет, мы тратили продукты очень экономно, и потому мне всегда хотелось есть.

Через пару дней я все же не выдержала: приоткрыла ставню в своей комнате и осторожно выглянула в щелочку, как раз вовремя, чтобы увидеть хвост серо-зеленой немецкой змеи. Она уползла с нашей улицы куда-то в сторону Ворошиловского проспекта и скрылась за углом, после чего громкоговоритель несколько раз чихнул и заговорил по-немецки. Но чихал он так усердно, что даже с моим замечательным немецким почти ничего нельзя было разобрать, хотя одно слово, повторенное многократно, резануло мне уши. Это слово было «юден».

– Сейчас же закрой ставни! – громким шепотом крикнула мне из кухни Сабина. – И уходи оттуда немедленно!

Мне показалось, что она лучше меня поняла речь громкоговорителя.

Я не стала с нею спорить, послушно закрыла ставни и ушла в ее столовую, где легла на старый ковер, расстеленный на полу, чтобы лучше представить себе, что значит «лечь на дно». На дне было пыльно, душно и скучно.

Сабина подошла, глянула на меня:

– К тебе можно?

Я подвинулась:

– На дне места всем хватит.

Она легла рядом со мной лицом вверх и заговорила как-то странно, непривычно, будто в бреду:

– Лина, ты не заметила, что мы поменялись местами? До сих пор ты была больна, и я тебя лечила. А теперь я больна, я очень больна. Я чувствую, что моя жизнь подходит к опасному краю, и только ты можешь мне помочь – может, ты полечишь меня?

– Но разве я могу?

– Ты можешь, я тебя многому научила… Давай поиграем в психоанализ – ты будешь мой врач, а я – твой пациент. Я лягу на кушетку, как положено, а ты сядешь к столу и будешь слушать. И задавать вопросы.

Она поднялась с пола и легла на диван:

– Давай начнем прямо сейчас, пока тихо.

Я молчала, тогда она заговорила:

– Дом у нас был богатый – как говорят, полная чаша. Богатый, но не счастливый, потому что мама вышла за отца не по любви и он не мог ей этого простить. Он все свое разочарование вымещал на нас.

Я немного помнила ее отца, он умер не так давно, совсем старый, он бывал у нас редко, ему трудно было взбираться на третий этаж, а еще трудней спускаться. Но как он свое разочарование вымещал на них, я в тот день не узнала, потому что к нам пришла Шурка.

Она не постучала и не позвонила, а стала тоненько ныть за дверью:

– Открой мне, Линка, открой скорей.

Я даже не знаю, как я это нытье услышала, каким-то третьим ухом, наверно, я вскочила с пола и помчалась ей открывать. Шурка вбежала в прихожую и стала запирать двери на все замки – замков было два и еще щеколда. Покончив с замками, она потащила меня в мою комнату и стала приоткрывать ставень.

Я схватила ее за руку:

– Ты что? Нельзя открывать!

Но она оттолкнула мою руку и прильнула к щелке между ставнями.

– Смотри, смотри, – шептала она, – ты видишь там, напротив, большую зеленую машину? Она приехала за Розенбергами – их всех уже туда втолкнули, всех: и деда, и бабку, и детей, сейчас увезут.

– Куда увезут? Зачем?

– Все говорят, чтобы убить.

– Как это – убить? За что?

– За то, что они евреи. Говорят, немцы решили убить всех евреев. А твоя Сабина ведь тоже еврейка. И ее в любую минуту могут вот так увезти и убить, если кто-нибудь донесет.

У меня внутри все