Алиенора Аквитанская - Режин Перну

В период своего пребывания в Пуатье Алиенора преследует единственную цель: отстоять против все более тиранической и единоличной власти Генриха II права своих детей, и ради осуществления этой цели она готова на все, вплоть до открытого мятежа. Все эти события происходили на фоне, который она умела создать: на фоне музыки трубадуров и куртуазной поэзии, празднеств, достойных дворца короля Артура, увлекательных и тонких споров на судах любви. Конечно, теперь уже никто не верит истолкованиям, которые со свойственной их времени тяжеловесностью историки литературы классической эпохи дали восхитительному термину «суд любви», видя в нем настоящий суд, изрекающий приговор, которому любовники обязаны были подчиниться… Речь тогда шла всего лишь об игре ума, о любимом развлечении просвещенного общества, которому ничто не доставляло такого удовольствия, как анализ всевозможных тонкостей любви — и только развлечения ради они высказывали, разбирая предложенные им случаи, суждения, по форме напоминавшие те, которые изрекались на заседаниях феодального суда, разбиравшего ссоры. В удивляющем нас сочинении Андрея Капеллана, «Трактате о Любви» сохранилось воспоминание об этих ассамблеях, где под руководством благородной Дамы — виконтессы Эрменгарды Нарбоннской, Изабеллы Фландрской, а иногда и самой Алиеноры или ее старшей дочери Марии Шампанской — обсуждались куртуазные сюжеты и предметы.

Действительно, Алиенора в то время воссоединилась со своими старшими дочерьми, которые тогда находились в Пуатье: Алисой де Блуа (одна из ее дочерей позже станет монахиней в Фонтевро и, судя по тому, какие подарки были ею получены, можно предположить, что она занимала в сердце Алиеноры особое место) и особенно Марией Шампанской, в которой Алиенора, несомненно, больше, чем в остальных девяти детях, узнавала себя: «радостная и веселая графиня… та, чьим светом озарена Шампань», как сказал о ней трубадур Ригаут де Барбезье, который был в числе ее приближенных. От матери Мария унаследовала любовь к словесности, живой ум и дар порождать вокруг себя поэзию; Кретьен де Труа жил при ее дворе, и именно по ее просьбе был написан роман «Ланселот или Рыцарь Телеги», — из всех рыцарских романов именно в нем поклонение Даме доведено до совершенства, ибо из любви к Гвиневре Ланселот готов даже на бесчестье: он соглашается признать себя побежденным и позволяет считать себя трусом.

Может быть, именно в этой плодородной среде Мария Французская (действительно ли речь идет, как предполагалось, о незаконной сестре Генриха Плантагенета?) совершенствовала свои «лэ» — прелестные новеллы в стихах, проникнутые куртуазным и рыцарским духом, сочиненные на кельтские сюжеты и неотделимые как от атмосферы, окружавшей Алиенору, так и от поэзии трубадуров. В любом случае, в эти годы двор в Пуатье вновь обрел Бернарта де Вентадорна, а вместе с ним появились и другие поэты, такие, как Ригаут де Барбезье — воспевавший Алиенору под именем Более-чем-Дамы — или Гаусельм Файдит, который весело переговаривался с молодым Жоффруа Бретонским в одном из «jeux-partis» — стихотворений, которые очень любили сочинять в ту эпоху, где собеседники отвечают друг другу.

Дело в том, что и принцы тоже принимали участие в поэтической жизни. Ричард приобрел известность как трубадур, и позже он будет посвящать свои сочинения Марии Шампанской, «сестре-графине», к которой он, похоже, был очень привязан. И, наверное, не случайно Жоффруа назовет своего первенца Артуром.

Алиенора, должно быть, радовалась, глядя на детей, собравшихся вокруг нее при дворе в Пуатье: все они были именно такими, какими она могла надеяться их видеть.

Современники в один голос описывают старшего, Генриха, который для Истории так и останется «Молодым Королем», «еl Jove Rey», прежде всего, как куртуазного рыцаря. Он получил великолепное образование, которым по большей части был обязан Томасу Бекету, воспитывавшему мальчика по поручению короля начиная с семилетнего возраста. Высокий, белокурый, красивый, словно молодой бог, Генрих свободно изъяснялся, метко и любезно отвечал, а кроме того, он был добрым, приветливым, всегда готовым простить и несравненно щедрым. Черты, о которых рассказывают нам свидетели его времени, складываются в портрет до того привлекательный, что даже и недостатки молодого принца начинают казаться обаятельными, и среди прочих — расточительность, которой так резко попрекал его отец. Даже Гирольдде Барри, очень недоброжелательный по отношению ко всем людям вообще и к Плантагенетам в особенности, был обезоружен обаянием личности Молодого короля: «Ум его был так устроен, что он никогда ни в чем не отказывал ни одному человеку, достойному желаемое получить, он никогда не позволял человеку, достойному доброго обращения, уйти от него печальным или недовольным. Подобно новому Титу, он счел бы потерянным напрасно день, когда ему не удалось бы одарить людей множеством благодеяний и пролить на сердца и тела множества людей дождь щедрот».

Рядом с Генрихом, начиная с 1170 г., мы видим Вильгельма Маршала, того самого, за которого Алиенора заплатила выкуп, чтобы освободить его из рук Лузиньянов. Именно он в 1173 г. посвятит в рыцари Молодого короля. Биография Маршала изобилует рассказами о турнирах и различными историями, которые возрождают для нас атмосферу праздников той эпохи. «На турнирах сражались чуть ли не каждые две недели», — рассказывал он сам и прибавлял: «Молодой король содержал не меньше, а то и больше двухсот рыцарей». И все эти рыцари наперебой совершали подвиги, все они состязались во время показательных боев, на которых присутствовали дамы и благородные девицы, глядевшие на сражения с трибун или из-за турнирных ограждений. Однажды, рассказывает Маршал, в Жуаньи был устроен турнир. Прибывшие в город рыцари вооружились и отправились на место турнира, выбранное неподалеку от городских стен. Там они спешились и принялись ждать появления своих противников. К ним присоединилась и одна графиня (Аэли, жена Рено де Жуаньи) в сопровождении своих придворных дам и девиц. Поскольку противник явно опаздывал, кто-то предложил потанцевать, а по обычаям того времени полагалось сопровождать танец импровизированной песней. Маршал, который был истинным рыцарем, принялся импровизировать, его сменил молодой герольд, сочинивший вторую песню с таким припевом:

«Маршал, мне нужен добрый конь!» Маршал, ни слова не говоря, удалился и отправился на турнирное поле, где к тому времени уже начались поединки на копьях, в которых соперники сражались по двое. Бросив вызов одному из рыцарей, он лпновенно выбил его из седла, забрал коня, на что давал ему право обычай, и отвел животное к юному герольду, который к тому времени даже еще не успел допеть свою песню. И тот закончил ее возгласом: «Есть у меня конь! Маршал дал мне его!»

В другой раз тот же Маршал завладел конем некоего фламандца по имени Матье де Валенкур, и тот, сильно раздосадованный, попросил Молодого короля, чтобы он приказал вернуть ему коня. Маршал повиновался, но в тот же день, после нового поединка с Матье, вновь отвел коня в свое стойло. Вечером, когда все рыцари собрались вместе пировать, Матье де Валенкур снова стал просить Молодого короля, чтобы ему вернули коня. Генрих, очень удивившись, подозвал Маршала и спросил, почему тот не исполнил приказ; вот тогда-то и выяснилось, что он в один день дважды отбил одного и того же коня.

Некоторые истории раскрывают нам веселый и даже резвый нрав Генриха Младшего: так, в один прекрасный день, находясь в Бюре, в Нормандии, он решил пригласить к себе за стол всех, кто носил имя Гильом, — в то время самое распространенное после имени Жан, — ив тот вечер вместе с ним ужинали сто семнадцать человек.

Но Алиенора явно предпочитала Генриху Младшему второго своего сына, Ричарда, того, которого она сделала герцогом Акви-танским. Если Ричард и не обладал обаянием, присущим брату, то все же слыл не менее привлекательным. Он также был высоким и красивым, оба были выше среднего роста, в отличие от их братьев Жоффруа и Иоанна. Ричард был, к тому же, человеком исключительно одаренным, большим поэтом, чьи произведения, — до нашего времени дошли только два из них, — и сегодня нас трогают, в особенности то, которое было написано им в тюрьме. Он унаследовал «фамильные» серые глаза, огненную шевелюру, а также легендарные припадки ярости своих анжуйских предков, но его поэтический дар, жизнерадостность и непостоянство (его друг, трубадур Бертран де Борн, прозвал его Oc-e-No, «да и нет») напоминают о его аквитанском происхождении. Сравнивая между собой двух принцев, Гирольд де Барри сообщает, что Генриха превозносили за его милосердие, Ричарда — за справедливость, и если первый был щитом неправедных, то второй — молотом.

Жизнь пуатевинского двора текла весело, расцвеченная праздниками и турнирами, под звуки лютни и цитры; молодое поколение под присмотром Алиеноры увлекалось танцами и поэзией. Во всем этом непременно принимали участие сами принцы; жена одного из них — Маргарита Французская; невеста другого — Аделаида, дочь Людовика VII, с которой был помолвлен Ричард; принцессы — за исключением двух старших, Матильды, уехавшей в Саксонию, и Алиеноры младшей, ставшей женой Альфонса Кастильского, и, разумеется, все их окружение: рыцари, благородные дамы и девицы, составлявшие их свиту, — вся золотая молодежь Пуату и Аквитании. При дворе Алиеноры постоянно царила атмосфера рыцарского романа, и каждый с охотой погружался в нее. Время от времени устраивались особенно пышные торжества: к праздникам Рождества и Пасхи, или по случаю приезда какого-нибудь сеньора, а то и государя. Так, ослепительным приемом был отмечен в июне 1172 г. визит королей Наваррского и Арагонского, Санчо и Альфонса II, в Лимож. Альфонс, как и аквитанские принцы, дружил с трубадурами и сам принадлежал к их числу; он держал открытый стол для поэтов: Пейре Рожьер, Пейре Раймунд Тулузский, Эли де Баржоль бывали при его дворе.