Тайны Змеиной горы - Петр Бородкин

Беэр потягивался на копне свежего сена. Густые запахи щекотали ноздри. От ярких, еще не успевших набрать тепла, лучей невольно и блаженно щурились глаза:

Впереди видна Змеева гора, чуть задернутая дымкой синеватого тумана. Там, на руднике, предстоял долгожданный отдых от дорожных мытарств и невзгод.

Беэр находился в добром, безмятежном настроении. И вдруг его лицо окаменело. В округленных по-рыбьи, застывших глазах — дикий страх. Мгновение, и неведомая сила легко сбросила Беэра в одном исподнем белье с копны. Истошный вопль всполошил людей.

— Змея, змея!

Беэр поспешно, на ходу сбрасывал исподнее.

— Бейте же ее! Бейте!

Первым схватил увесистую палку Назар Путинцев. До двух потов молотил ею, замаливая прошлую провинку. На генеральском белье живого места не осталось от зеленых и черных полос — следов палки. Тем временем нагого Беэра с подобающим вниманием освидетельствовал лекарь.

— Благодарение богу, ваше превосходительство, змеиного укуса на теле нет.

Беэр успокоился и как ни в чем не бывало принялся торопить со сборами в дорогу. Вдруг, как на грех, подскочил Путинцев и по всей солдатской науке отрапортовал:

— Ваше превосходительство, не змея, а лягушка-с оказалась в вашем исподнике! Как есть она, шельма!

Для убедительности солдат извлек из кармана штанов останки лягушки.

— Выходит, мерзавец ты этакий, я соврал насчет змеи?! Да как ты смеешь! Прикажу плетьми засечь насмерть за твои лживые речи!

Федор умоляюще попросил:

— Не тревожьте его, ваше превосходительство. Уважьте мне.

Беэр смягчил тон.

— А может, он и вправду по недосмотру упустил змею и убил лягушку, коя прыгала рядом с исподником, потому и заключил по собственной глупости, что оная лягушка меня побеспокоила.

Позже Беэр приказал уволить Путинцева в отставку «за преклонностью годами и глупостью рассудка»…

Честность солдата сошла за глупость. Беэр же через то оградил свою генеральскую честь.

Однажды командир караульной команды при Барнаульском заводе поручик Синяков пришел в гости к отцу Ферапонту. Здесь же находился ревизор из Тобольской духовной консистории, немолодой протоиерей Игнатий. Ревизор немало важничал, еле ворочал кудлатой головой, будто опасался, что о шею перетрется толстая золотая цепь и массивный крест упадет на пол. Как и подобает человеку его сана и возраста, он вел душеспасительный духовный разговор.

— Жизнь земная — кратчайший сон… Вечность — с вознесением на небеса. Посему на земле человек должен строго блюсти законы православной церкви…

Отец Ферапонт приметил на лице поручика гложущую скуку, исподволь и многозначительно подмигнул ему, давая понять, что и при скучном начале можно ожидать веселого конца. Потом как бы вскользь обронил:

— Велела бы, матушка, стол накрыть.

В небольшой уютной гостиной все давно готово к приему гостей. Со стола приветливо поглядывали бутылки, тонкие аппетитные запахи изысканной снеди щекотали ноздри.

Отец Игнатий уселся первым, сказав с тяжким вздохом:

— Грешен человек безволием своим перед дарами земными.

После третьей чарки ревизор перестал открещиваться и в утеху своей совести оповестил:

— Что три, что шесть чарок — един грех разом.

А отец Ферапонт с тонким знанием дела прогремел в дверь:

— Велела бы, матушка, подать енту наливочку, что в третьем году наделана, под красной сургучной печатью и облита воском. Да икорки осетровой свежего посола с нарезанным лучком…

С подносом в руках вошла Настя, чуть заметно улыбнулась, с достоинством поклонилась.

Поручика совсем недавно перевели по службе из Екатеринбурга в здешние края. На Барнаульском заводе не знал он еще многих людей. И Настю увидел впервые.

— Никак дочь ваша, отец Ферапонт?

— Не-е, разведенная жена… в услужении мне находится.

Наливка оказывала свое быстрое воздействие. Захмелевший отец Игнатий отставил в сторону кисель и сухие блины, осенив неугодную пищу крестом.

— Сие — божий дар беззубым и древним старушкам. Нам же что потверже да потяжельше, ибо зубы наши, аки клыки волчьи.

Потом придвинул к себе соблазнительную скоромную пищу, долго и аппетитно чавкал полным ртом.

Поручик плохо слушал пьяную болтовню ревизора.

С приходом Насти затуманенный хмельной взор его прояснился. И сейчас поручик неотрывно глядел на дверь в надежде, что снова появится Настя.

Наконец отец Игнатий непослушным языком произнес последние слова:

— Всяк упившийся да сверзится в постель.

С тем и уковылял прочь неуверенной походкой. Поручик сразу же нетерпеливо выпалил хозяину:

— Как зовут ее?

В ответ сдержанный, понимающий смешок.

— Вижу, вижу, поручик, Настя по душе пришлась. Что ж, дело мирское, житейское. Вам ведь и сорока не минуло. Мужчина, как говорят, в самом соку, вдобавок вдовый. На Настю же никакого запрета от церкви нет.

Отец Ферапонт вроде в душу поручика заглянул.

— Настенька, пойди сюда!

По настоянию хозяина и гостя Настя выпила полчарки наливки. Не помнила, когда хмельное брала в рот. Щеки налились густым румянцем. Лукавым, как, девичестве, огоньком засветились глаза. Под предлогом приглядеть за своим коллегой удалился отец Ферапонт. Поручик решил воспользоваться до конца выпавшим случаем.

— Скучно одной жить, Настенька, не правда ли?

На лице Насти плутоватая улыбка. Ответила уклончиво:

— При работе не до скуки…

— Выполнишь мою просьбу, Настенька?

— О чем просьба-то? Может, подать что?

Поручик кивнул головой на стул рядом с собой.

— Сядь сюда, Настенька…

— О-о, не годится так-то, чтобы прислуга к хозяйскому гостю подсаживалась.

— А я сам пересяду.

— А ну спробуйте!

Пока поручик тяжело и неуклюже вставал со стула, Настя порхнула к двери и подзадорила веселым смехом:

— Что же вы стоите? Садитесь же на ентот стул!

— Дикая коза ты, Настенька! Чего испужалась, вдовая?

Слова Насте — что горох в стену. Как стояла у двери, так и осталась там. Потом сказала строго:

— Коли ничего не надобно, я ухожу. Дела ждут.

— Твоя воля, Настенька! Только я не раз к тебе приду.

— Я же не хозяйка в этом доме. А у отца Ферапонта немало людей бывает. И вам к нему дорога не заказана, коли надобность приведет.

Раза три поручик находил после предлог, чтобы побывать в доме отца Ферапонта. Не столько говорил с хозяином, сколько бойко стрелял глазами по сторонам в надежде увидеть Настю. А Настя, как нарочно, проплывала где-нибудь в стороне плавной походкой, делала вид, что не замечает пришедшего человека.

Первое время отец Ферапонт выказывал, что не догадывается о намерениях поручика. Потом как-то хлопнул его пухлой рукой по плечу и сказал напрямик, добродушно:

— Не придумывайте заделье для прихода сюда. Все вижу и понимаю. Вот то дверь Настиной комнаты. В нее, минуя меня, всегда проходите…

И поручик зачастил, долго засиживался в комнатушке один. Настя находила дела и отлучалась, пока не исчезал гость. Лишь где-нибудь во дворе поручик успевал сказать хлопочущей Насте:

— Что же ты убегом бегаешь? Безо всякой надежды прихожу к тебе…

После каждого прихода поручика в шкафчике росла горка сверточков с подарками. «Ну и пусть себе таскает! Надоест — перестанет», — думала Настя и бережно укладывала сверточки в свой незатейливой работы сундучок. Даже из любопытства не развернула ни одного из них.

Отец Ферапонт бесконечно поражался: «Сама судьба на тройке навстречу мчится, а Настя в сторону сворачивает. Не годится такое». И поручику и священнику думалось одно и то же: «Нет причин у Насти отвергать мужчину».

Как-то к своему большому изумлению и радости поручик застал Настю в комнатушке праздно сидящей. Принарядилась в лучшее платье, отчего еще сильнее похорошела и показалась невестой на выданье. Поручик, словно юнец, оробел, языком не смог шевельнуть. Только восхищенных глаз не сводил с Насти, ждал, когда она заговорит. А Настя молчала. Думы болезненные, как ожог, распирали ее голову. И все о Федоре. Вспомнилась последняя встреча с ним, когда он приезжал в Барнаул. «Окажешься в большой беде — весточку подай. Чем в силах — помогу…» И по сей день в ушах Насти звучали эти слова. Ей казалось, что тогда в голосе Федора слышалось большее, чем простое участие. Настя уловила какие-то скрытые порывы души Федора. Какие — не знала, но смутно угадывала, что дай им волю Федор, и жизнь для нее стала бы светлее и жарче полуденного солнца. Насте думалось, что ради этого следовало пока жить в строгости и отчуждении. Она приходила в душевное смятение от одной мысли, что надежды потеряют власть над ней…

Поручик еле слышным голосом перебил молчание.