Источник силы - Дион Форчун

— В каком состоянии сейчас ваша жена? — поинтересовался Тавернер.

— В состоянии помрачения сознания. Доктора говорят о сонной болезни, но, — он мрачно усмехнулся, — я знаю лучше. Я видел, как она входит в это состояние, и я знаю, что это такое. Уверяю вас, я слышал, как эти две женщины разговаривали между собой, Хунифа на ломаном английском, и я слышал ее так же ясно, как слышу вас, и с того времени — а прошло десять дней — Эвелин ни разу не возвращалась в полное сознание и ее силы постепенно угасают. Сегодня она мне сказала, что вряд ли переживет ночь, — добавил он срывающимся голосом и поднял руку, чтобы спрятать подергивание губ.

— Могли бы вы показать мне свою жену? — спросил Тавернер. — Мне трудно что-либо вам посоветовать, пока я не сделаю этого.

— Перед вашей дверью стоит машина, чтобы отвезти вас к ней, если вы согласны поехать.

— Прежде чем я это сделаю, я должен выяснить у вас одну вещь, — сказал Тавернер, — а именно: если услышав мой совет, вы решите ему следовать, вы должны будете идти до конца, так как нет ничего губительнее, чем начать оккультное предприятие, а потом отступиться от него.

— Если вы не сможете что-нибудь сделать, никто ничего сделать не сможет, — сокрушенно сказал Юстэйс, и мы последовали за ним в машину.

Когда я видел миссис Юстэйс в вечернем наряде, я подумал о том, как она прекрасна, но когда она в белом убранстве непринужденно лежала на своей белой кровати, она была похожа на мое мальчишеское представление об ангелах больше, чем что бы то ни было из того, что мне приходилось видеть среди произведений искусства. Я мог понять, почему муж обожает ее.

Мне не нужен был стетоскоп, чтобы определить, что жизнь ее угасает. Пульс в запястье не прощупывался, и только слабое шевеление шнурков на ее рубашке говорило о том, что она еще дышит. Не было ни малейшего сомнения, что она не переживет эту ночь. Она могла скончаться в любой момент.

Тавернер отослал из комнаты сиделку, а меня и Юс- тэйса заставил отойти подальше. Затем он уселся рядом с кроватью и пристально уставился в лицо лежащей без сознания женщины. По тому, как он сосредоточился, я знал, что его мозг ищет контакта с ее душой, где бы он ни произошел.

Я увидел, как он положил руку ей на грудь, и догадался, что он зовет ее вернуться в свое тело. И, как я и ожидал, я заметил, что ее дыхание становится более глубоким и размеренным, а с лица уходит восковая неподвижность.

Потом она заговорила, и при звуке ее голоса я едва смог удержать ее мужа, когда он тут же бросился к ней.

— Я хочу сообщить вам, — донеслась тихая невнятная речь, — что деньги возвращены, даже если они никогда не дойдут до вас.

Юстэйс издал стон и опустил голову на руки.

— Я также хочу сообщить вам, — продолжал невнятный голос, — что это должен был быть сын.

Тавернер снял руку с ее груди и ее дыхание замедлилось, а на лице опять запечатлелась маска смерти.

— Вам это что-нибудь говорит? — спросил он Юстэйса.

— Да, — ответил тот, поднимая лицо. — Это в точности подтверждает то, что я думал. Эго коварная Хунифа, это ее месть.

Тавернер вывел нас из комнаты.

— Я хочу знать все подробности, — сказал он. — Я не могу заниматься пациентом, пока их не узнаю.

Заметно было, что Юстэйс испытывает неловкость.

— Я скажу вам все, что смогу, — ответил он наконец. — Что бы вы хотели узнать? Вся история займет слишком много времени.

— Что послужило началом вашей связи с этой индийской девушкой? Была она профессиональной куртизанкой, или вы ее купили у ее родителей?

— Ни то, ни другое. Она заготавливала вязанки прутьев, а я наблюдал за нею.

— Любовная история?

— Вы можете называть это как вам угодно, хотя с тех пор, как я узнал, чем может быть любовь, мне не хочется вспоминать эту историю.

— Что послужило причиной вашего разрыва?

— Ну… видите ли, должен был появиться ребенок, и я не мог с этим смириться. Хунифа по-своему была достаточно хороша, но евроазиатский щенок — это было бы слишком. Я полагаю, такие связи обычно кончаются подобным образом.

— Итак, вы отослали ее назад к ее народу?

— Я не мог этого сделать, они, вероятно, убили бы ее, но я дал ей хорошую сумму, достаточную, чтобы помочь устроить свою жизнь; ведь немного нужно, чтобы сделать их счастливыми. Жизнь там достаточно проста.

— То есть вы снабдили ее достаточным капиталом, чтобы она могла устроить свою жизнь в качестве куртизанки?

— Э-э… да, я ожидал, что она их использует именно на это.

— Нетрудно догадаться, что вряд ли она могла бы сделать с ними что-нибудь еще.

— Там они не слишком много думают об этом.

— Некоторые касты думают, — спокойно ответил Тавернер. — Но она отослала деньги вам обратно, — продолжал он после паузы. — Что с ней случилось потом?

— Мне кажется, слуги что-то говорили о самоубийстве.

— То есть, она не приняла предложенную вами альтернативу?

— Нет, э-э… не приняла. Это неприятный случай и лучше всего о нем забыть. Я и не предполагал выйти из него безупречным, — пробормотал Юстэйс, вставая и прохаживаясь по комнате.

— В любом случае, — продолжал он с видом человека, собравшегося с духом, — что можно с этим сделать? Хунифа, видимо, знала об… э-э… оккультизме больше, чем можно было бы предположить, и вы тоже, по общему мнению, обладаете знаниями в этой области. Восток против Запада — кто победит?

— Я думаю, — ответил Тавернер своим спокойным голосом, — что победит Хунифа, так как правда на ее стороне.

— Но, — черт побери, девушка-туземка, они вообще ни о чем таком не думают.

— Видимо, она думала.

— Некоторые касты не слишком нетерпимы в вопросах нравственности, но она хотела добиться всех прав. Я дал ей достаточно, чтобы обеспечить отъезд до появления ребенка, — продолжал он, распрямляя плечи. — Почему она не придет ко мне и не оставит Эвелин в покое? Эвелин никогда не причиняла ей вреда. Я мог бы выдержать, сколько бы она меня ни мучила, но это… это совсем другое дело.

Наш разговор был прерван появлением сиделки.

— К миссис Юстэйс возвращается сознание, — сказала она. — Я думаю, вам лучше зайти.

Мы вернулись в комнату больной, и мое профессиональное чутье мне подсказало, что это последняя вспышка угасающего пламени.

Миссис Юстэйс узнала своего мужа, когда он опустился возле нее на колени, но я не думаю, чтобы Тавернер или я для нее что-нибудь значили.

Она смотрела на него со странным выражением лица, как будто она никогда не видела его раньше.

— Я не думала, что тебе это нравится, — сказала она.

Казалось, ее слова привели его в замешательство, и он не знал, что ответить. Тогда она опять прервала молчание:

— О, Тони, — сказала она, — ей было только пятнадцать.

И тогда мы поняли, что она хотела сказать.

— Какое это имеет значение, любимая, — прошептал стоящий возле нее человек. — Забудь все это. Единственное, что от тебя требуется сейчас, — это стать здоровой и сильной, а тогда мы обо всем поговорим. Когда тебе станет лучше.

— Я не хочу, чтобы мне стало лучше, — донесся голос с кровати. — Все так… так не похоже на то, чего я ждала. Я не думала, что тебе это нравится, Тони. Но, очевидно, все мужчины одинаковы.

— Ты не должна принимать это так близко к сердцу, дорогая, — ответил мужчина сокрушенно. — Каждый там так поступает. Должен так поступать. Виноват климат. Никто об этом не думает.

— Я думаю, — произнес голос, донесшийся издалека. — И должны были бы думать другие женщины, если бы узнали. Мужчины достаточно благоразумны, чтобы не говорить об этом. Женщины не смогли бы этого вынести.

— Но она не была одной из наших женщин, дорогая.

— Но она была женщина, и я женщина, и это причиняет боль всему женскому роду. Я не умею этого четко выразить, но я ощущаю… я ощущаю это как оскорбление всего лучшего, что есть во мне.

— Что же делать мужчинам за границей? — безнадежно произнес мужчина. — Это расплата за Империю.

— Это проклятие Империи, — донесся далекий голос. — Не удивительно, что они нас ненавидят. Я всегда задавала себе вопрос, почему мы никогда не становимся их друзьями? Потому что мы не упускаем случая надругаться над их женщинами. Это то, что никогда не забывается.

— О, не говори так, Эвелин, — сказал мужчина срывающимся голосом.

— Я не говорю это тебе, Тони, — ответила она. — Я люблю тебя так же, как всегда, но ты не сможешь этого понять, вот в чем беда. Я не упрекаю тебя за то, что ты взял ее, но упрекаю, и горько, за то, что ты ее бросил.

— Боже правый, — произнес Юстэйс умоляюще, ища у мужчин поддержки, — кто может понять женщину?

— И она не упрекает тебя, — продолжал голос, — ни за то, что ты ее взял, ни за то, что бросил. Она любила тебя и она тебя понимала. Она говорит, что ничего другого она и не ожидала. Она осуждает только себя, она не сердится на тебя, но она умоляет тебя вывести ее из затруднительного положения, она просит исправить сделанное зло.