Мой-мой - Владимир Яременко-Толстой

– Но почему ты считаешь, что Гайка с ними трахается?

– Последний раз, когда я у нее был, до того мы долго не виделись.

Она пустила меня в постель, и все было нормально. Утром же, когда я встал, то заметил, что простыни были грязные, окровавленные и в засохшей сперме. Я потребовал объяснений, а Гайка встала, подняла руки в стороны, и мелким-мелким смехом смеяться стала.

– Прости, если бы я не знал этот ее жест с поднятыми руками, и этот ее смех, я бы тебе не поверил.

– Ты ведь знаешь, что ее первый муж был известным в ГДР рок-музыкантом и много ездил на гастроли – то в Венгрию, то в Болгарию, то в Польшу. Ей казалось, что он ей там изменяет, поэтому она старалась сама в это время перепихнуться с как можно большим количеством мужиков. Думаю, эта травма осталась у нее на всю жизнь, и теперь у Африкана она трахается со всеми, кто ее захочет.

– Знаешь, у меня нет аргументов, чтобы пробовать убедить тебя в обратном.

– А тебе и не нужно в чем-то меня убеждать.

– Ладно, звони! Мне нужно еще кое-что купить!

– С Богом!

Бабушка уже ждет меня на лестнице. Я жалуюсь на головную боль и рассказываю, как я отравился.

– Что ж вы, Володенька, сами-то красили? Наймите человека, он вам за сто рублей все выкрасит!

– Точно, – говорю я. – Я найму художника Будилова. У него как раз нет сейчас денег. Пусть красит батареи, если не умеет рисовать портреты!

У бабушки очень сильное биополе и она начинает снимать мне головную боль, не дотрагиваясь руками до головы. Я чувствую тепло от ее ладоней и даже вроде бы свечение. Становится хорошо-хорошо, почти засыпаю.

Ксюша приходит раньше.

– Девушка, подождите, хозяин хворает, – строго говорит бабушка.

Сидеть, кроме как на полу, у меня негде. Есть, правда, столешница, покрашенная Мишей в синий цвет, которую мы с Гадаски использовали как подиум для съемок. На ней стоит моя фотоаппаратура. Ксюша скромно присаживается с краю.

Я безжизненно лежу посредине комнаты на одеяле на полу, по мне ползает бабушка. Неплохой имидж для известного фотографа, замечу я вам. Даже не поднимается навстречу, когда приходит модель, и не говорит "Здравствуйте!"

– Сейчас мы начинаем работать, – бормочу я, проводив бабушку. -

Ксюша, какой у вас рост?

– Метр восемьдесят шесть. Я в университетской баскетбольной команде играю.

– Прекрасно, всегда мечтал иметь женщину выше себя.

– А у вас какой рост?

– Давай будем на "ты"! У меня 180 сантиметров.

Я беру камеру, передергиваю затвор и прицеливаюсь.

– Давай, раздевайся, только быстро!

– Щелк-щелк-щелк! Щелк-щелк-щелк! – щелкает фотоаппарат.

У Ксюши есть серьезные недостатки. Очень маленькая грудь. Два прыщика. Просто удивительно, никогда ничего подобного не встречал. Фотомодель из нее никакая не выйдет, но брать ее на всякие презентации и приемы я мог бы. Буду говорить, как одеваться и, обязательно, чтобы туфли на высоких каблуках носила.

– Ксюша, теперь делаем видео. У меня возникла интересная мысль.

Ты будешь боксировать лампочку, ты высокая, и тебе будет легко до нее дотянуться. Включаешь ее, за веревочку нужно дернуть, и вот так боксировать и ногами бить, ноги повыше задирать старайся! Вот так, хоп-хоп!

Когда стены в квартире оказались убранными, в образовавшейся комнате осталось три источника света. В комнате, в бывшей прихожей и в бывшей кухне. Я все их решил оставить. Теперь это выглядит очень забавно. Можно зажигать их по одиночке, а можно все сразу. Получается интересное освещение. Комнатная лампочка у меня осталась от люстры и она со шнурочком. Дергаешь за шнурочек, и она зажигается. Это удобно, не надо ходить к выключателю. Лампочку я вкрутил красную.

Ксюша дергает за шнурок – загорается красная лампочка. Она ее боксирует, но не бьет, задирает ногу, хорошо. Одна проблема, когда Ксюша задирает свои длинные ноги, она не влезает в объектив видеокамеры. Я отхожу дальше и дальше, и дальше отходить мне уже некуда. Открываю дверь в ванную и отхожу туда.

– Надо включить музыку! – кричит разгоряченная Ксюша. – Под музыку мне будет легче двигаться!

– Нет проблем! – я включаю магнитофон.

Ксюша движется в жестком ритме, я снова отхожу в ванную, в самую крайнюю точку. Сажусь на унитаз, так удобней. И вдруг – бамс! Задеваю зеркало, стоявшее на батарее, и оно падает на кафельный пол.

Естественно разбивается, слышен звук битого стекла.

– Что случилось?

– Черт побери, я разбил зеркало!

– Плохая примета, – замечает Ксюша.

– Плохая или не плохая, а без зеркала я, черт возьми, остался!

Со съемками закругляемся. Прошу Ксюшу вынести по пути зеркало на дворовую помойку. Договариваемся, что она придет в субботу и принесет сумку с обувью и одеждой, чтобы можно было работать дальше. Она хочет, чтобы я сделал ей порт-фолио.

У Пии я застаю Люду. Она останется с Каем, пока мы будем ходить в кино. Покуда собирается Пия, Люда успевает мне шепнуть по секрету, что Пия ее спрашивала, не могу ли я работать на КГБ, но Люда ее подозрения рассеяла.

– Ну и зря, – говорю я. – Если бы она думала, что я работаю на

КГБ, ее ощущения были бы острее.

На улице я ловлю машину, и мы едем до кинотеатра "Аврора". По дороге я рассказываю, как я отравился краской, и что разбил зеркало, умалчивая о том, при каких обстоятельствах это произошло.

– А мне позвонили из Хельсинки. Моя машина готова. Я могу ее забирать. В конце этой недели еду в Финляндию. А ты тоже можешь ехать в Финляндию, если у тебя австрийский паспорт?

– Могу, мне визы не надо.

– Но, знаешь, мы лучше едем туда с Каем. Это наше с ним личное дело, мое и его и я не хочу, чтобы там еще кто-то был.

– Как хочешь, мне безразлично.

– А ты был в Финляндии?

– Был в Хельсинки проездом один раз, всего несколько часов. Купил очень хорошего матерчатого оленя. Теперь это любимая игрушка моей дочери.

– Ты за ней скучаешь?

– Я видел ее совсем недавно, до того я жил с ней один почти четыре года, пока ее мама путешествовала и пробовала стать художницей. Сейчас она нагулялась, неплохо этаблировалась в арт-бизнесе и хочет заниматься ребенком, а я могу делать, что захочу. Трудно было быть отцом-одиночкой. Но теперь я – мужчина в свободном полете. А с Анастасией могу увидеться летом.

– Если она будет приходить в Санкт-Петербург, можем знакомить ее с Каем.

Пия очень хорошо говорит по-русски, но ее речь имеет несколько характерных особенностей. Она не употребляет глагол "ехать/ездить", а почти всегда говорит "ходить". Еще она иногда путает женский и мужской род, а также вместо "положить" всегда говорит "поставить". Еще она совершенно не знает мат, ни единого слова, кроме слова "хуй", которое она употребляет с большим удовольствием. Сперва у меня возникла мысль ее чуть-чуть подучить, но я передумал, решил оставить на потом.

В кинотеатре "Аврора" большое столпотворение. Мы идем в зал, и я вижу, как она счастлива идти со мной рядом. Она даже подпрыгивает от радости и головой по сторонам вертит, мол, смотрите, я иду с мужчиной! Похоже, у нее давно никого не было. Хотя она меня, можно сказать, сама сняла в баре. Что-то здесь не стыкуется.

Исландский фильм "Рейкьявик 2000" – фильм с претензией, переполненый набором расхожих западных клише левацкого толка и политической корректности. Эдакая переслаженая конфета с пресноватым салатом из всего, что попадалось режиссеру под руку. Но Пие он нравится.

– Это очень хороший скандинавский фильм! Думаю, он бы понравился моей маме, – говорит довольная Пия.

– А мне он не очень понравился. Видно, как им там скучно в

Рейкьявике жить, и какие у них выдуманные проблемы, – начинаю критиковать я.

– Это Скандинавия, а не Россия! Там везде скучно. Но фильм очень хороший.

В толпе выходим на улицу. Еще светло.

– Мне надо быть дома в половине десятого, я обещала Люде. Но у нас есть еще немного времени. Можем куда-то ходить что-то выпить.

– Пойдем в сторону дома, там что-нибудь встретим. Можем зайти в гости к художнику Будилову, посмотреть картины. Он здесь в этом доме живет.

– Нет, к Будилову – в другой раз, времени мало. Давай зайдем выпить!

Выпить заходим в "Челюсти". Там малолюдно. Сидит группка студентов театральной академии и за пивом обсуждает спектакль. Мы тоже берем себе по пиву. Сидим. Она на меня смотрит с немым вопросом, ждет, чтобы я что-то сказал, а я вдруг не знаю, о чем говорить и тоже молчу. Завязывается тягостное молчание.

Неожиданно я ощущаю дрожь, мне становится холодно, а через минуту меня уже по-настоящему трясет. Не пойму в чем дело, раньше такого никогда не было. Разве что только один раз в Вене, с Надин, когда мы с ней зачинали ребенка. Тогда нечто подобное я ощутил перед зачатием и в его момент. Но тогда я ощущал мессидж, присутствие души, желавшей воплотиться и нас для этого выбравшей. У меня тогда даже волосы встали дыбом. Если бы это случилось не со мной, никогда бы этому не поверил. Я ощущал тогда это настолько реально, что мне было не по себе. Сейчас же это по-другому.