Капитаны ищут путь - Юрий Давыдов

Кроме Амундсена и его ребят, кроме штурмана Стена, гарпунщика Джимми с Каппой, в Кингс-Пойнте обосновались эскимосские семейства. Пришли они издалека – с берегов залива Коцебу, и капитан «Йоа» увидел эскимосов, чьи предки встречали некогда капитана «Рюрика». Прочная, хоть и незримая нить протянулась меж капитанами: один делом возродил забытые Европой поиски Северо-западного прохода, другой завершал их…

Жить бы да поживать Амундсену в Кингс-Пойнте, где хрипло трубила арктическая метель, но давно, еще при первой беседе со Стеном, замыслил Руаль нечто такое, что не давало ему покоя. Ведь шкипер Уильям Могг, как вскользь заметил штурман, намеревался ехать в Сан-Франциско. Амундсен же помышлял о ближайшей телеграфной станции. Ему, право, слышался торопкий стук ключа, отбивающего тире и точки азбуки Морзе; так ему и виделось, будто он уже шлет телеграмму, оповещая мир о том, что «Йоа» закончит плавание летом 1906 года.

Добираться в одиночку Амундсен, пожалуй, не рискнул бы. Но во-первых, шкипер Могг, а во-вторых, гарпунщик Джимми с женой Каппой надумали посетить родственников в Аляске.

Втроем – Руаль, Каппа, Джимми – они прибыли на остров Гершеля, где зимовали китобои. Шкипер Могг, маленький человечек, нашпигованный спесью и жиром, не понравился Амундсену. Но Руаль махнул рукой: не детей крестить с этим Моггом.

Октябрьским утром шкипер вольготно расположился на нартах. Свистнул бич – дюжина собак помчалась. Амундсен, Джимми и Каппа побежали на широких канадских лыжах.

«Марафонский бег» изнурил Амундсена. Но ведь не зря он с мальчишества пристрастился к лыжам. «Держись! – бодрил он себя. – Ничего, не падай духом, как говорится, втянешься».

На другой день Руаль увидел хилую елочку в пятнах седого лишайника. Далеко отбежала она от своих соплеменниц, согнулась, будто сжалась, а вот смотрите-ка – не сломилась.

А потом елей мелькало все больше, и они были все выше; они уж кинули в стороны ветви, и снег лежал на тех ветвях шапками. Местность открылась гористая, похожая на родные Амундсену норвежские ландшафты. В жуткую стужу путники перевалили горы и очутились на Аляске.

Дорога предстояла еще дальняя, а усталость копилась в мускулах, как отрава, гнула плечи, полнила голову тяжелым, мутным гулом. Ух этот проклятый шкипер – задирает нос, держится хозяином! Еще бы! У него деньги, а у тебя, Руаль, ни шиша. Собаки, нарты – все принадлежит толстяку. Ты взял продовольствие с «Йоа», но шкипер, сукин сын, отказался грузить на свои нарты: дескать, довольно с вас, мистер Амундсен, мороженых бобов. Вот бобами и потчует, скотина!

Однако до поры до времени Амундсен, сцепив зубы, не выказывал обиды, бежал на широких канадских лыжах следом за нартами, на которых покоились округлые мякоти наглеца шкипера. Ладно, думал Амундсен, погоди, сочтемся.

Двигались на юг. В хвойном мрачном сумраке уже отрадно забелели березы, снег вокруг них голубел и светился. Днем 20 ноября – почти месяц минул, как оставили остров Гершеля, – прибыли в поселок, расположенный при слиянии рек Поркьюпайн с Юконом: три десятка индейских хижин, кабак да лавка, духовная миссия и школа – здравствуй, форт Юкон [Современное написание – Форт-Юкон]. Кажется, все в порядке? Но отчего исказилось орлиное лицо капитана Амундсена? Он на минуту глаза закрыл. Уж не ошибся ли? И опять огляделся. Нет, не ошибся: ни столбов, ни тонких проволочных линий. В поселке, прилепившемся на черте Полярного круга, есть и кабак, и лавка, и школа, и поповское гнездо, но – увы! – нет телеграфной станции, никогда не слыхивали в форту Юкон торопкого стука ключа. Потупившись, Руаль спрашивает:

– Где же?

Ему отвечают:

– В Игл-Сити, сэр.

– Игл-Сити?

– Да, еще двести миль пути…

Джимми и Каппа остаются в форту Юкон. Жаль, но приходится сказать: «Прощайте, друзья!» И теперь уж один на один с мистером Моггом покидает форт Юкон капитан «Йоа».

Дни выдались тихие, солнечные, снега сияли, небо сияло, и, право, было обидно голодать именно в такие погожие деньки. «Ну, – подумал Амундсен, – не пора ль и честь знать, господин шкипер? Не пора ль предъявить вам ультиматум?»

Он решительно воткнул палки в снег и сказал с невозмутимостью, не сулившей ничего доброго:

– Послушайте, старина, я решил вернуться.

У толстяка глаза полезли на лоб.

– Привет, – сказал Амундсен, берясь за палки.

Шкипер молитвенно сложил ладошки:

– Великий боже! Господин Амундсен, не бросайте меня! Я… я околею, господин Амундсен! Я погибну, господин Амундсен! Я же… я же… О-о-о!..

Господин Амундсен поставил условие: кормить досыта, черт побери. Могг согласился не раздумывая. Он был в холодном поту. Но втайне ликовал: норвежцу ничего не стоило содрать с него семь шкур, а простофиля ограничился столь малым…

Пятого декабря в сверкающем далеке означились столбы дыма. Потом послышался звонкий и тоже будто сверкающий звук трубы. Сигнал военного горниста из Игл-Сити прозвучал Руалю сигналом финиша.

В тот же вечер начальник станции предоставил линию в распоряжение Амундсена. Капитан написал депешу. В ней было около тысячи слов. За каждое из них он уплатил рейсом в тысячу километров.

Вскоре чиновник, улыбаясь, вручил капитану вороха телеграмм. Со всех концов света долетели они в поселок Игл, на заснеженные берега Юкона: экспедицию поздравляли знакомые и незнакомые друзья.

Два месяца отдыхал Руаль в Игл, пользуясь общим гостеприимством. В третий день февраля 1906 года пустился он в обратный путь, туда, где зимовали его яхта и его товарищи.

Глава 5

Льды долго мытарили яхту в узком проливе, в том самом, где восемьдесят лет назад ходили добротные и крепкие шлюпки, сработанные в Вуличских доках для Джона Франклина.

А на подходах к мысу Барроу винт рубанул льдину-разиню, взметнул искрометные осколки, однако и льдина в долгу не осталась: винт вышел из строя. Ладно! Есть паруса на «Йоа», добрые паруса, сослужат они службу. А ночью бурный ветер переломил гафель. Хоть плачь – ни винта, ни ветрил. И встречное течение, пропади оно пропадом.

Исправили, поставили гафель. Парус, неси яхту, неси, не ленись. И парус не поленился бы, он бы понес яхту, да только пришлось-таки убрать его – льды, льды, льды. Несть им числа, не видать ни конца ни края. Хватай багры! Багры! Вот так. И навались! Наваливайся грудью, сжав зубы, напружив мускулы, как некогда русские матросы. Ого, какая упругая мощь в каждом куске замерзшей воды, как нехотя пятятся льдины, тяжело колыхаясь, злобно всплескивая!

И уходит, остается за кормою, остается за горизонтом злополучный мыс Барроу, а впереди по курсу – Чукотское море, чистое и зеленоватое, сединой будто тронутое. А повсюду мачты, трубы, форштевни, паруса и дым китобойной флотилии.

И дальше, дальше… С левого борта открывается залив Коцебу. Амундсен приказывает откупорить бутылку, припасенную в Норвегии. Не забудем этот день, друзья, – тридцатое августа 1906 года, никогда не забудем! И бутылка идет вкруговую. На «Йоа» пьют в память начинателей, в память погибших, в честь свершителей.

Гудит Берингов пролив. В сумерках слабо очерчиваются утесы мыса Принца Уэльского. А вечером качаются на темных волнах желтые огни, дальние огни городка Нома, что на берегу залива Нортон.

Молчит Амундсен. Молчат его товарищи. Не гремит пушечный салют, фейерверк не брызжет в глухое темное небо. Один лишь портовый катер, надрывая мотор, летит навстречу победителям Северо-западного пути.

– Снип, снап, снуре, – говорит Амундсен.

«Снип, снап, снуре…» Последние слова норвежских саг: вот и сказу конец.