Лед - Бернар Миньер

— Гордыня, — ответил психолог. — Кое-кто в этой долине решил поиграть в Бога и возомнил себя выше людей и закона. Ему нравится манипулировать простыми смертными вроде нас. Эта гордыня так или иначе должна себя проявить, даже если он прячет ее под маской тишайшей скромности.

Сервас замер и посмотрел на психолога.

— Этот портрет полностью соответствует Гиртману, если отбросить тишайшую скромность.

— И еще огромному количеству людей. Гордыня — не такая уж редкость, поверьте мне, майор.

Дом аптекаря стоял последним на улице, которая была просто проезжей дорогой. Увидев дом, Сервас подумал о каком-нибудь уголке Швеции или Финляндии. Строение соответствовало всем нормам скандинавского стиля: крыша крыта полинялым синим гонтом, просторная терраса занимает часть второго этажа, вокруг растут березы и буки.

Сервас и Циглер вышли из автомобиля. На другой стороне улицы тепло одетые ребятишки лепили снеговика. Подняв воротник, Сервас наблюдал, как они рукавичками сгребают снег с газона. Снеговика они вооружили пластмассовым пистолетом: явная примета времени. С минуту майор радовался, что дети возятся на улице, вместо того чтобы сидеть дома за компьютерами и игровыми приставками.

Вдруг кровь застыла у него в жилах. Один из мальчиков направился к мусорному баку, стоявшему у обочины. Поднявшись на цыпочки, он открыл крышку и на глазах у изумленного сыщика вытащил оттуда дохлую кошку. Держа трупик за шкирку, мальчуган пересек газон и положил свой трофей в двух метрах от снеговика с пистолетом. Сцена получилась поразительно достоверной. Возникало впечатление, что снеговик застрелил кошку из пистолета!

— Господи, — выдохнул окаменевший Сервас.

— По мнению детских психиатров, все это — влияние телевизора и средств массовой информации, — сказала Ирен Циглер, стоявшая рядом. — Они умеют учитывать обстоятельства.

— Ну да, — отозвался Сервас. — Я тоже играл в Тарзана, когда был мальчишкой, но ни на миг себе не представлял, что действительно прыгаю с лианы на лиану или дерусь с гориллой.

— Они с самого детства находятся под постоянным обстрелом игр с насилием и передач с подобными сценами.

— Тогда остается только молиться, чтобы детские психиатры оказались правы, — грустно заметил он.

— Почему же у меня такое впечатление, что они ошибаются?

— Потому что вы сыщик.

На пороге дома стояла женщина и курила сигарету, держа ее между указательным и большим пальцами. Щурясь от дыма, она следила глазами, как они подходят. Три часа назад жандармерия предупредила ее о смерти мужа, но на лице этой женщины не отражалось никакого волнения.

— Здравствуй, Надин, — сказал Шаперон, которого капитан Циглер попросила их сопровождать. — Прими мои самые искренние соболезнования. Ты знаешь, как я любил Жиля. Все это ужасно… Все, что случилось.

Мэр с трудом подбирал слова, было видно, что ему больно об этом говорить. Женщина поцеловала его, едва коснувшись губами, но, когда он хотел ее обнять, решительно отстранилась и перевела взгляд на остальных. Она была высокая и сухопарая, с длинным лошадиным лицом и седыми волосами. Сервас, в свою очередь, принес ей соболезнования и поразился силе ее рукопожатия. Он сразу почувствовал, как в воздухе повисла враждебность. Что там говорил Шаперон? Эта Надин работает в благотворительной организации.

— Полиция хотела бы задать тебе несколько вопросов, — продолжил мэр. — Они обещали пока спрашивать только о самом необходимом, а с остальным подождать. Можно войти?

Не говоря ни слова, женщина повернулась и пригласила их в дом. Сервас заметил, что он очень красив, добротно срублен из дерева. В маленьком холле справа стояла конторка с лампой под абажуром и с чучелом лисы, которая держала в зубах ворона. Сервасу на ум сразу пришла гостиница для охотников. В вестибюле имелась еще и вешалка, но Надин Гримм не предложила им раздеться. Она направилась наверх по крутой лесенке рядом с конторкой, которая вела прямо на террасу. Все так же безмолвно хозяйка указала им на плетеный диван с множеством подушек, откуда можно было любоваться полями и лесом. Сама Надин уселась в кресло-качалку возле перил и закутала ноги в плед.

— Благодарю вас, — сказал Сервас и продолжил после некоторого колебания: — Есть ли у вас соображения, кто мог это сделать?

Надин Гримм выпустила струйку дыма и посмотрела Сервасу прямо в глаза. Крылья ее носа задрожали, словно она ощутила неприятный запах.

— Нет. Мой муж был аптекарь, а не гангстер.

— Не получал ли он каких-нибудь угроз, не было ли ему странных звонков?

— Нет.

— Не заявлялись ли в аптеку наркоманы? Не было ли краж?

— Нет.

— Отпускал ли он фенадон?[22]

— У вас еще много подобных вопросов? — В ее взгляде появилось нетерпение, смешанное с раздражением. — Мой муж не занимался наркотиками, у него не было врагов, он не замешан ни в каких подозрительных делах, был самым обыкновенным придурком и пьяницей.

Шаперон побледнел. Сервас и Циглер переглянулись.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что сказала. — Она смотрела на них с все возрастающим отвращением. — Все, что случилось, гнусно. Я понятия не имею, кто мог это сделать, тем более — зачем. У меня одно объяснение. Какой-то псих из тех, что живут там, наверху, сбежал. Вы бы лучше им занимались, чем терять время здесь, — прибавила она с горечью. — Однако если вы ожидали увидеть безутешную вдову, то должна вас разочаровать. Мой муж никогда меня не любил, и я его тоже. Я испытывала к нему глубокое презрение. Наш брак уже давно был всего лишь… modus vivendi, образом жизни, привычкой. Но за это я бы его не убила.

Целую секунду Сервас в замешательстве думал, что Надин созналась в преступлении, прежде чем понял, что она хотела сказать как раз обратное. Жена не убила мужа, хотя на это у нее были все причины. Ему редко приходилось видеть, чтобы такая враждебность и бесчувственность сосредоточились в одном человеке. Безразличное высокомерие этой женщины сбивало с толку. Было ясно, что в семействе Гриммов надо покопаться, но был ли момент подходящим, вот в чем вопрос.

— За что вы его презирали? — спросил он наконец.

— Я вам только что сказала об этом.

— Вы заявили, что ваш муж был придурком. Что позволило вам так говорить?

— А вы не считаете, что я в этом разбираюсь лучше других?

— Прошу вас, поточнее.

Надин уже была готова брякнуть какую-нибудь грубость, но встретилась глазами с Сервасом и сдержалась. Прежде чем ответить, она выпустила дым и с вызовом посмотрела ему в лицо.

— Мой муж пошел учиться на фармацевта, поскольку был ленив и не особенно умен, чтобы стать врачом. Учебу оплачивали его родители, преуспевающие коммерсанты. Аптека у него в прекрасном месте, в самом центре Сен-Мартена. Несмотря на это, предприятие никогда не давало прибыли. Виной всему его лень и полное отсутствие деловых качеств. В Сен-Мартене шесть аптек. К нему люди шли очень неохотно, обращались только в самом крайнем случае. В основном заходили разовые клиенты, например туристы, проходя мимо, покупали аспирин. Да я сама, если мне понадобится лекарство, ни за что ему не доверюсь.

— Почему же в таком случае вы с ним не развелись?

— Вы что, хотите, чтобы я начала жизнь сначала? — ухмыльнулась она. — Это в моем-то возрасте? Дом у нас большой, двоим места хватало. У каждого была своя территория, и мы старались по возможности ее не нарушать. Кроме того, по работе я много времени провожу в поездках. Это все упрощает… упрощало.

Сервасу на ум пришло латинское выражение: «Consensus non concubitas facit nuptias». «Брак зиждется не на постели, а на согласии».

— По вечерам, каждую субботу, он ходил играть в покер, — сказал он, обернувшись к мэру. — Кто еще участвовал в игре?

— Я и еще несколько друзей, — ответил Шаперон. — Я уже говорил капитану.

— Кто был вчера вечером?

— Серж Перро, Жиль и я.

— Это ваши постоянные партнеры?

— Да.

— Вы играете на деньги?

— Да. На очень маленькие суммы. Или на ужин в ресторане. Мы никогда не давали расписок в карточных долгах, если вы на это намекаете. Впрочем, Жиль очень часто выигрывал. Он был прекрасным игроком, — прибавил он, взглянув на вдову.

— Во время этой партии ничего необычного не произошло?

— Например?

— Ну, не знаю… Какой-нибудь спор, ссора.

— Нет.

— Где играли?

— У Перро.

— А потом?

— Мы с Жилем, как обычно, пришли вместе, потом он ушел домой, и я тоже отправился спать.

— По дороге вы ничего необычного не заметили? Никого не встретили?

— Нет, ничего, что меня удивило бы.

— А вы за последнее время не замечали ничего необычного? — спросила Циглер у Надин Гримм.

— Нет.