Мой настоящий отец - Дидье Ковелер

Вот уже год, как тебя нет. Я пишу эти строки, сидя за обеденным столом, который ты вечно заваливал своими папками. Они уносят меня к морю, но не в Вильфранш, а в Ниццу, в то место, где так хорошо думается и которое я называю «Бухта Праха». Именно там я прогуливал лекции после твоего звонка в «Сей» и там же с наслаждением писал прошение об отчислении.

Этот скучный галечный пляж под стенами Оперного театра Ниццы — не так уж и хорош, зато в двадцать лет я получил от него совершенно неожиданный подарок.

В декабре, после очередного отказа от издателя и в ожидании следующего, я в одиночестве плавал кролем в ледяной воде и вдруг увидел, как с Английской набережной спускается к морю одна моя знакомая. Элен изучала современную литературу в университете, я тоже там изредка появлялся, чтобы не лишиться студенческого билета, а с ним и скидки на билеты в кино. Она писала исследование, доказывающее, что Ромен Гари и Эмиль Ажар — один и тот же человек, хотя бы потому, что русские слова «жар» и «гори» имеют общую семантику. Этот довод приводил преподавателей Элен в полное замешательство. Она одна на всем Лазурном берегу докопалась до истины, которая два года спустя произвела сенсацию во французской прессе, и сумела убедить меня в своей правоте, сравнивая в разных текстах обороты речи, резкие смены интонаций, мелодику отчаяния и характерный юмор.

Элен была самой красивой девушкой на факультете, резкой, яркой, очень ответственной, но всерьез принимала лишь то, что считала смешным. Она походила на Монику Витти в «Приключении», только немного прихрамывала. Если кто-то начинал восхищаться ее внешностью, она отвечала: «Этим „сувениром“ из детства ее наградил полиомиелит.»

Элен сводила меня с ума — уж слишком была хороша, а в ответ на мою робкую попытку ее поцеловать, грубо и доходчиво объяснила, что не нуждается в моей жалости. Мне тогда это казалось гордыней, хотя, быть может, она так деликатно объясняла, что я ей не нравлюсь. Зато ей очень нравилось обсуждать со мной «писателя всей ее жизни». Я смирился, и чтобы хоть как-то проникнуть в ее мир, запоем читал романы Гари и Ажара, которого она называла «изнанкой Гари». Нередко любимая женщина не отвечает вам взаимностью и в утешение дарит подарок, с которым вы не расстаетесь уже никогда. За неделю до этой встречи Гари покончил с собой, и мы осиротели. Дважды.

В тот день, оказавшись на пляже, Элен решительно направилась в мою сторону, она прихрамывала, но со стороны могло показаться, что это из-за гальки. Я поплыл к берегу. В руках она держала банку из-под какао «Несквик». Она сняла шерстяное платье, вошла в воду в лифчике и трусиках фиолетового цвета, причем даже не вздрогнув, словно на дворе июнь, а не декабрь. Открыла передо мной банку и сказала самым что ни на есть будничным тоном:

— Эмиль Ажар.

У меня тут же разыгралось воображение. Неужели Элен прорвалась на кремацию Гари, ухитрилась стянуть полбанки праха и называет его псевдонимом любимого писателя? Можем мы теперь точно определить, что у Гари было от Ажара, или достаточно прикинуть на глаз?

— Я сожгла «Обещание на рассвете» и «Голубчика», а пепел смешала, — пояснила она.

Смешала обожаемого Гари с драгоценным Ажаром. А теперь развеет их вместе — Эмиль и Ромен будут связаны навсегда, даже если она ошибалась. Я стал свидетелем их посмертного воссоединения.

Мы высыпали пепел в море, раскрыв ему тайну Романа Кацева, который в тридцатые годы, будучи нашим ровесником, проплывал тут каждое утро по три километра, чтобы отвлечься от мыслей о неприступных девушках.

А потом Элен, к величайшему моему удивлению, прижалась ко мне всем телом и прошептала на ухо:

— В память о них.

Она стянула с меня плавки, и я испытал безумное счастье и одновременно жуткий шок: Элен почему-то не знала, что парням не слишком комфортно заниматься любовью в пятнадцатиградусной воде. Зато здесь мы были на равных — в море она не хромала.

Мы оба заболели ангиной и не виделись, а только перезванивались и договорились каждый год совершать паломничество на место литературной кремации. Я, правда, выторговал перенос годовщины на полгода — по климатическим соображениям. Так что следующий День Праха выпадал на июнь.

Полгода спустя я вернулся на пляж. Один. Элен влюбилась в аспиранта, писавшего диссертацию по Шатобриану. Я больше никогда не видел ее на пляже Оперы и много лет справлял нашу годовщину в гордом одиночестве, храня за двоих верность Гари-Ажару и банке из-под какао.

«Фея Пепла» забыла меня. Я слышал от общей знакомой, что она теперь — мать семейства, живет в Систероне, управляет рестораном второго мужа и читать ей некогда. Ну и пусть она меня не помнит, зато помню я. Я потерял Элен, но писатель, чей «прах» мы развеяли 10 декабря 1980 года, чтобы объединить две его ипостаси, остался моим любимым автором. Человек с двумя именами, горящим и жарким, не может обратиться в пепел, и до меня долетают его слова: «Юмор — это проявление человеческого достоинства, он закрепляет превосходство человека над обстоятельствами».

И каждый раз, купаясь в Ницце под Оперным театром и наглотавшись воды, я уношу с собой немного Гари и чуточку Ажара в память о проницательной студентке, которая однажды зимним утром, обняв меня, сумела связать воедино печаль и смех, страсть и ледяную воду, самоубийство и жизнь.

Я отвлекся на это воспоминание, но о тебе не забыл. Напротив. Мне бы очень хотелось, чтобы там у себя ты встретился со своим однокашником из лицея Массены. Надеюсь, ты больше не злишься, что в 1932 году, когда вам было по восемнадцать лет, он разгромил тебя на чемпионате по настольному теннису; и если вдруг у вас выйдет как-то договориться — пусть Ромен Гари поучит тебя литературному мастерству, а ты научи его быть счастливым.

Мы расстаемся, папа. Приходи, когда захочешь, но мне пора возвращаться к работе, да и тебе тоже. Я не хочу держать тебя при себе, не хочу жить воспоминаниями. Я буду выдумывать новых героев, новые истории. Наверняка ты этого от меня и ждешь.

Все ли мы сказали друг другу? Нет, конечно, мы еще поговорим наедине. Если захочешь. Если ты не слишком занят, если я все правильно понимаю. Здесь, на земле, назло всем испытаниям, мукам, смертям, ты неизменно дарил окружающим радость, а сочувствия не просил. Ты не хотел, чтобы тебя оплакивали. Вот почему я смеюсь. Это вовсе не трудно. Не думал, что твоя душа и без тела сможет распространить вокруг себя такой свет. Такую могучую жизненную силу.

Я чувствую, как ты ликуешь, актерствуешь и шалишь, отпросившись погулять в дольнем мире. Знаю, ты вкалываешь до седьмого пота вместе со мной: узнаю твое нетерпение, жажду новых историй, буйное воображение и редакторский педантизм. Я по-прежнему смотрю на мир твоими глазами, ты всегда для меня желанный гость, ты пробуждаешь во мне радость жизни. Некоторых покойников лучше сразу выставить из-за стола, а с другими можно пировать вечно.

Думаю, там тебе куда лучше, чем на пенсии. Вкалываешь там вовсю. Так держать. Продолжай работать — в Небесной канцелярии. Добивайся отсрочек наказания. Берись за безнадежные дела. И помогай. Как прежде. Спасай обманутых, обездоленных, несправедливо осужденных, таких, как ты. Используй смерть на полную катушку. Ты всегда умел заражать людей своей энергией, теперь можешь разбрасывать ее направо и налево. Пусть достанется всем, кто сумеет ее преобразовать для пущей эффективности. Только этого я, законченный эгоист, прошу для тебя у Бога, в которого ты верил так весело. Не у Бога, скроенного по стандартной мерке молитвослова, а у Бога, обитающего на высотах духа.

В семь лет я отверг тебя, а в восемь принял назад. После твоей смерти я снова взял тебя в отцы. А теперь отпускаю на свободу. К новым друзьям, к будущим клиентам — ко всем, кто прочел эту книгу и, надеюсь, привязался к тебе.

Что до меня… Я часто слышу: «Ваш отец так вами гордился». Нет, все гораздо сложнее. С раннего детства ты учил меня быть свободным — свободным исполнять твои мечты и думать, будто я сам выбираю, как жить и что делать. Надеюсь, это все еще так.

Ты наделил меня своим чувством юмора, приобщил к своим фантазиям, привил вкус к литературе, театру, песне, фантастике, поощрял мое донжуанство, советовал подольше наслаждаться холостяцкой свободой и более или менее осознанно навязал мне маршрут, которым не смог пройти сам. Я получил иллюзию свободы выбора и стал тем, кем ты хотел. Тем, кем ты не стал. Даже в творчестве мы похожи, только ты всю жизнь оставался любителем, а я с семи лет рвался в профессионалы, чтобы удивить тебя прежде, чем ты умрешь.

Сорок лет я преодолевал преграды, строил воздушные замки, побеждал и проигрывал, был упорным и беспечным, жертвовал и наслаждался, короче говоря, вжился в роль, которую ты стремился и мечтал сыграть. Твоя душа вселилась в меня задолго до того, как покинула твое тело.