Мир закрытых дверей - С. Микхайлов

– Ребятишки, идите туда!

Алекс, который уже знал, что к чему, отправился сам. А вот Ивану Феликс сказал персонально:

– Иди за мной! Я тебе сейчас покажу, куда садиться.

Столовая оказалась широкой и длинной комнатой с кафельными стенами, чей цвет не поддавался точному описанию: в свете ламп он выглядел почти белым, в то время как в тени отдавал голубизной. Пол тоже состоял из плиток, только темных и серых.

– Вот твое место! – сказал Феликс и указал на деревянный стул.

Иван сел и придвинулся к столу.

В столовой было два длинных стола. Так получилось, что места Ивана и Алекса были напротив друг друга. Иван бросил взгляд на подростка – тот в ответ ему продемонстрировал еще одну кислую маску из своего актерского арсенала. На столе уже стояла в подносах еда и были разложены некрасивые алюминиевые ложки, но никто из пациентов к ним не смел прикасаться – очевидно, все ждали команду от санитаров.

Предлагаемая еда Ивану не понравилась сразу же: на тарелке покоилась кучка мелко, почти в кашу, перемолотого салата из моркови и коричневая капля кабачковой икры, в миске остывал суп непонятного содержания, а в прозрачном граненом стакане розовела жидкость с осадком на дне. Причем в разных стаканах этот осадок выглядел по-разному: в одних он был бурым, в других – красноватым, подстать жидкости, в третьих его было много – чуть ли не пол-емкости. Иван констатировал, что на самом дне его стакана еле заметно желтели мелкие песчинки. В стакане Алекса было примерно то же самое.

– Приятного аппетита и можете начинать! – громогласно объявила толстая женщина в белом, правда, немного заляпанном халате. Она улыбалась и наблюдала, как пациенты, дружно взявшись за ложки, принялись черпать кашицу салата и отправлять себе во рты.

Иван схватил ложку и принялся ей разрыхлять салатную кучку, ища признаки подложенных туда измельченных лекарств. Но ничего особенного в сочной красной массе так и не нашел. И стал не спеша есть. На вкус салат был явно лучше, чем выглядел. И жевать его не было нужды – он словно таял во рту.

Соседи Ивана оказались смирные и аккуратные люди, а вот с противоположной стороны стола разместились совсем не тихони. Один мужик нервно водил ложкой в своем супе и скреб о дно тарелки. Рядом сидел старик с очень приветливым и озорным лицом и после каждой проглоченной порции салата старался рыгнуть – и в большинстве случаев ему это удавалось. Другой старик периодически изображал пукание, подскакивая на стуле и вибрируя высунутым языком.

Алексу такое соседство однозначно не нравилось: он косо поглядывал на стариков с таким видом, что был готов вмиг распрямится, подобно пружине, стукнуть кулаком по столу и сказать полоумным кривлякам все, что он о них думает, но нависшая сзади сила в виде белых санитарских халатов удерживала его от опрометчивого поступка.

Справа от Алекса сидел мужик лет сорока с круглым розовощеким лицом и взлохмаченными волосами. Было в нем что-то феликсовское. Закончив салат, он пододвинул к себе миску с супом и принялся опускать в жидкость ложку и поднимать ее, при этом что-то неразборчивое бормоча себе под нос. С каждым разом его ложка двигалась резче, и вскоре капли начали разбрызгиваться по окрестностям. Конечно, до Алекса они еще не долетали, но подросток напрягся всем телом и приготовился к худшему. Розовощекий пациент и не думал прекращать свою бурную деятельность. Но громогласный санитар окликнул его:

– Гоша, спокойнее!

И тот сразу утих, прекратил брызгать супом – и теперь лишь кругами водил ложкой в миске. Но Алекс на него все равно поглядывал с опаской и неприятием.

Закончив с салатом, Иван приступил к супу. В нем угадывались овощные составляющие, изредка попадались крошечные куски мяса, а жидкость напоминала кисловатый куриный бульон.

Гоша по-прежнему водил ложкой, и санитару пришлось приказать ему:

– Ешь, Гоша, а то остынет и будет не вкусно!

И эти слова возымели действие. Гоша стал медленно и аккуратно отправлять ложки супа себе в рот. Но съев половину, он повернул голову и принялся пронизывающе глядеть на Алекса, которому это внимание было до крайности неприятно. Иван как будто сам чувствовал все то, что наваливалось на бедного подростка от непоседливых соседей.

После обеда всех снова отправили в общий зал. Иван видел, как несколько человек – причем, все были стариками – первыми побежали занимать лучшие места на диванах и креслах. И занявши, загалдели, как малые дети; и только суровый голос санитара, раздавшийся поверх их голов, прекратил этот шум. Замолчавшие старики выглядели довольными. Иные из них даже улыбались. Иван покинул столовую последним и с интересом наблюдал за Гошей. Этот крупный человек забавно ковылял, перенося тяжесть своего тела с ноги на ногу и шатаясь при каждом шаге из стороны в сторону, и неустанно следовал за Алексом, который, эпизодически оглядываясь и морщась, старался уйти подальше. Но Гоша, совершая порой странные зигзаги и выбирая самые замысловатые траектории вокруг расставленных тут и там стульев, снова и снова выходил на подростка. И тот, наверное, в какой-нибудь момент потерял бы терпение и выкрикнул что-нибудь нелицеприятное, но очень кстати появился доктор Брюсер – и Гошу увели в коридор. Иван специально подошел к стеклянной двери, чтобы понаблюдать за продолжением, но стоявший неподалеку санитар проговорил:

– В коллектив, в коллектив!

– А если мне нужно в туалет? – спросил Иван.

– Тогда иди. Первая дверь налево.

И оказавшись в коридоре, Иван видел, как Гоша в сопровождении доктора и двух санитаров удалялся все дальше и дальше. И вскоре они все скрылись за углом.

На первой двери слева был приклеен большой лист бумаги, на котором жирным черным маркером были написаны в столбик слова "ТУАЛЕТ", "СОРТИР" и "САНУЗЕЛ", под ними красовалась большая буква "М", а еще ниже был нарисован нелепый силуэт мужчины, состоявший из круглой головы, треугольного тела и приделанных к нему тонких линий, изображавших руки и ноги.

Внутри уборная была обложена с пола до полка бледно-зелеными плитками с неоттираемым запахом хлорки, кабинки закрывались картонными дверцами с рядами круглых дырок, через которые было видно, кто был внутри и что делал.

Вернувшись обратно, Иван выбрал стул подальше от публики и уселся. На стене почти у самого потолка висели часы. По циферблату даже бегала секундная стрелка. Шел третий час.

"Господи, что же со мной происходит? – спрашивал себя Иван. – И когда это все кончится?" В отдельные минуты ему казалось, что лекарства, растворенные в обеденном компоте, заставляют голову кружиться и картинку перед глазами плыть – но стоило моргнуть, и все проходило в норму: голова была свежа, глаза видели все вокруг ясно и в ушах ничего не звенело.

Но Иваново одиночество продлилось не долго. Мимо прошагал Алекс и уселся на соседний стул.

– Ну что, будем дружить? – спросил он.

– Полагаю, что будем, – ответил Иван.

Алекс привстал и пододвинул свой стул поближе. В этот миг один из санитаров посмотрел на молодых людей, но никакой реакции не последовало.

– Методом нехитрых вычислений, – начал говорить Алекс, – я пришел к неутешительному выводу, что мы тут одни вменяемые и адекватные. А все эти, – он провел рукой в сторону диванов и кресел, – сумасшедшие в той или иной степени полоумия. А отдельные экземпляры – так вообще настоящие психи. Особенно этот Гоша.

– Угу, – согласился Иван. – И, кроме того, мы здесь самые молодые.

– Да, и это тоже. Чтоб этому Гоше вкололи что-нибудь такое, усмиряющее! А то ведь он меня доведет.

Иван кивнул. Но при этом сказал:

– А вообще так говорить нехорошо. Гоша ведь тоже человек.

– К тебе-то он не пристает, – заметил Алекс, – а за мной ходит попятам и мычит, как голодная корова. И мне это уже надоело. Я даже к санитару обращался – но знаешь, что он мне сказал? А сказал он мне следующее: "А ты не провоцируй больного!" Как будто я провоцирую его! Это он меня провоцирует. Но я знаю, что кулаки тут распускать нельзя – иначе эти чертовы врачи мне в справку такого напишут. Кстати, я тут прохожу так называемую экспертизу – и меня скоро отсюда выпустят. И забуду я о Гоше, как о страшном сне!

– Экспертизу… – мечтательно проговорил Иван.

– Да, эту дурацкую экспертизу! Они меня там в полиции считают за психа, что ли?! Или формальность какая-нибудь? В общем, пройду я эту экспертизу, затем будет суд, на котором меня приговорят к каким-нибудь общественным работам суток эдак на пять или десять. Максимально могут дать пятнадцать – блин, три недели отработки!

И в конце Алекс произнес с интонацией насмешки:

– И буду я чистить улицы или красить стены их дерьмовой белой краской!

– Так не нужно было эти самые стены портить всякими граффити, – сказал Иван.

– Вовсе не всякими, – возмутился Алекс, – а очень даже конкретными. И, Ваня, хоть ты и не понимаешь, но делать это нужно – иначе в этом мире ничего не изменится.