Малахов курган - Сергей Григорьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обмакнув перо в чернильницу, Нечитайло почистил перо о волосы на голове, сделал рукой в воздухе круг и заскрипел пером по бумаге.
– Не коси глазами в бумагу, не мешай! – проворчал Нечитайло, скрипя пером.
У Вени радостно забилось сердце.
Нечитайло сделал росчерк, присыпал написанное песком и, снимая шапку с гвоздя, сказал:
– Ты сиди смирно, бумагу не трогай. Жди, когда адмирал проснется, – может, и подпишет, а я по делу…
Нечитайло ушел. Вене очень хотелось прочитать, что написал Нечитайло, но, пожалуй, слаще ждать, ничего не зная, когда адмирал проснется.
Чтобы удержаться от соблазна, Веня зажмурил глаза и думал: «Хоть бы пальнули, что ли, а то он до вечера тут проспит».
Как бы в ответ на желание Вени вдали ударила пушка, а затем близ башни грохнул разрыв. Окна задребезжали. Веня раскрыл глаза.
Истомин, пробужденный грохотом разрыва, сел на топчане, свесив ноги, и, наморщась, сердито посмотрел на юнгу.
– Что это ты?! – гневно спросил Истомин.
– Это не я, а бомба, Владимир Иванович, – ответил, вскочив с места, Веня. – Я не будил вас, лопни мои глазыньки, если вру!
– Я не про то тебя спрашиваю. Зачем ты здесь сидишь?
– Он вот написал экстренное распоряжение о зачислении меня юнгой по высочайшему приказу и велел мне ждать, когда вы встанете и подпишете. А сам по своей нужде отлучился… Вот на столе бумага лежит, Владимир Иванович, сделайте милость подписать…
Истомин сел на место писаря и склонился над исписанным листком. Подняв глаза на Веню, Истомин спросил:
– Читать умеешь?
– Умею малость!
– Прочитай!
Веня взял листок из руки адмирала и прочитал:
«Проба пера из гусиного крыла. Проба пера из гусиного крыла. Могученко-четвертый, сын сверхсрочного штурманского унтер-офицера Андрея Могученко. Проба. Проба. Могученко от пола не видать, а хочет юнгой стать… Зачислить, зачислить. Гривенник на косушку. Адмирала не буди. И адмиралу надо когда-либо выспаться. Хоть в праздник. Проба пера из гусиного крыла. Младший писарь 36-го флотского экипажа Нечитайло».
Горячие слезы брызнули из глаз Вени на бумагу. Он упал головой на стол.
Истомин взял перо и написал на чистом листке:
«По 36-му экипажу. Записать в экипаж юнгой на полном довольствии сына штурманского унтер-офицера Андрея Могученко Вениамина. Именовать юнгу Могученко-четвертым.
Контр – адмирал Истомин Севастополь, 6 декабря 1854 г.»– Юнга! Полно реветь. Поздравляю! – сказал Истомин, подняв от стола голову Вени. – Смотри служи флоту честно, храбро. Бери пример с отца и братьев. Товарищей люби больше самого себя.
Веня не верил глазам, читая написанное Истоминым, схватил листок и с криком «ура» кинулся вон из канцелярии.
– Ах, шельма! До чего обрадовался – и спасибо забыл сказать! Юнга, стой! Поди сюда!
Веня вернулся и, оторопев, остановился перед адмиралом.
– Плохо начинаешь службу! Тебе адмирал говорит – служи флоту честно, верно, храбро! Что надо отвечать?
– Рад стараться, ваше превосходительство!..
– Можешь идти!
– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство! Счастливо оставаться, ваше превосходительство!
Веня повернулся через левое плечо кругом и, отбивая шаг: левой! левой! левой! – пошел к выходу.
Глава десятая
Электрическая искра
Еще не открыв дверь, Веня услыхал из дома громкую песню. Пирушка у Могученко разгоралась.
Круговую чару выпивай до дна,Питы чи не питы – смерть одна!
Гости сидели тесно за столом. Мокроусенко запевал приятным высоким тенором. Пели любимую песню Андрея Могученко.
А як прийде стара косомаха[280],А як прийде старая с косой,Я скажу ей: «Будь здорова, сваха,Будь здорова! Выпьемо со мной!»
Чокаясь стаканами, Стрёма, Ручкин, Могученки, отец и Михаил, подхватили припев:
Круговую чару выпивай до дна,Питы чи не питы – смерть одна!
Веня рассчитывал удивить всех, хлопнув о стол запиской Истомина, но остановился, встретив сумрачный взгляд матери. Она вместе с Ольгой прислуживала гостям. Хони, Наташи и Маринки в горнице не было.
Пирующие, увлеченные песней, не заметили прихода юнги.
Веня подошел к матери и тихонько спросил:
– Где Маринка?
– В боковушке.
– Батенька не сказал про Нефедова?
– Без батеньки узналось.
– А Хоня где?
– В лазарет побежала узнать, жив ли.
Веня прошел в полутемную боковушку. Маринка сидела там, обнявшись с Наташей, понурая, с закрытыми глазами. Наташа гладила сестру по голове. Веня позвал Маринку тихонько, она не отозвалась – должно быть, не слыхала или была не в силах отозваться. Веня, тихо ступая, вышел из боковушки и сел на крашеную скамью около Ручкина.
– А вот и юнга новонареченный явился. Доложи про свои дела, – приказал батенька, обратив наконец внимание на Веню.
Юнга ответил неохотно и вяло:
– Что дела! Истомин подписал экстренное распоряжение по экипажу: зачислить.
– Ой ли?
Веня дал отцу листок, подписанный Истоминым. Прочитав вслух распоряжение, Андрей Могученко сказал:
– Ну, мать, последнего сына у тебя море берет!
– Какое там море на сухом пути! – грустно отозвалась Анна.
– Всё одно: где моряк, там и море. Севастополь – тот же корабль!
– Второе море горя и слез! – печально сказала Ольга.
– Поздравим, товарищи, юнгу Могученко-четвертого со вступлением в ряды славного Черноморского флота, – предложил Ручкин. – Хотя я не имею чести быть моряком, а все-таки флот мне – родной и моряки мне родные братья. И в моей жизни сегодня великий переворот к счастью…
– Али Хоня согласилась осчастливить? – едко кинула Ольга на ходу, поставив на стол сковороду с жареной рыбой.
– Ошиблись, дорогая сестрица!
– Я тоже дюже счастливый человек!.. – грустно вздохнув, сказал Мокроусенко и поник головой.
– Я всех счастливей!.. – повторив вздох шлюпочного мастера, отозвался юнга Могученко-четвертый.
Анна не могла удержаться от смеха.
– Хоть ты, Тарас Григорьевич, объясни, почему ты счастливый?
– Ах, великолепнейшая Анна Степановна! Вы ж знаете, що мене может сделать счастливым одна Ольга Андреевна. Она же мне сказала сегодня: «Ты должен быть героем». Вот спросите ее, если я говорю не так. Она сказала: «Смотри, Тарас! У Михаила и у Стрёмы на груди уже есть Георгиевские кресты. За что? За то, что они на вылазке заклепали у неприятеля три пушки. Пока ты не получишь „Георгия“, не видать тебе меня, как своих ушей». У меня прыгнуло сердце. «Эге, – говорю, – они заклепали двое три орудия, а на тебя одного, Тарас, приходится полтора-с! Выбери, Тарас, ночку потемнее, ступай с пластунами[281] в секрет, заклепай полторы пушки! Побачим, що тогда Ольга Андреевна скажет Тарасу Мокроусенко».
– От слова не откажусь! – выпалила Ольга.
– Слыхали? Будьте свидетели! – Мокроусенко обвел всех торжествующим взглядом.
– Ручкин, скажи: ты почему счастливый? – спросил Веня.
– Поймешь ли ты! Меня, милый, никто понять не хочет.
– Понять труда нет! – поддразнила Ручкина Ольга. – По царскому приказу время пошло в двенадцать раз скорее. Ручкин будет на башне безопасно сидеть, веревочки телеграфа дергать – и надергает себе чин.
– Еще одна ошибка! – воскликнул Ручкин и, обняв Веню, привлек к себе. – Юнга! Ты, Могученко-четвертый, должен понять меня. Да, время теперь пойдет скорее, и не в двенадцать раз, а в тысячу раз скорее! Оптическому телеграфу конец: из Петербурга на Севастополь тянут проволоку на столбах – это будет телеграф гальванический. В нем действует электрическая искра. Депеша побежит по проволоке. Как молния! Чирк – и готово! Не успеют в Петербурге простучать – Севастополь ответит: «Кто там?» Все это мне объяснил минный офицер. Минная рота пришла в город – слыхал? Я записался в гальваническую команду. Мы будем взрывать под неприятелем мины электричеством. Проведем проволоку к пороховой бочке, дадим искру – ба-бах! И все у французов взлетит вверх тормашками!..
– Ну, Ручкин, совсем заврался! – бросила Анна. – Это депеша-то по проволоке побежит?
– А и проволоки такой нет, чтобы от Петербурга до нас хватило, – прибавил Мокроусенко.
Веня представил себе, как депеша мчится по проволоке. Вот совсем так же, словно пускаешь к высоко летящему змею депеши, надев на нитку бумажный кружок.
– Очень просто понять. И совсем Ручкин не врет! – сказал Веня, строго посмотрев на мать.
– Да какая это искра?
– Электрическая, – объяснил Ручкин. – Она получается из серной кислоты и цинка в стеклянных банках. Плюс на минус – чирик! Искра – ба-бах! И всё вдребезги!
– Дюже мудрено!
Все дразнили Ручкина и требовали объяснений, а он твердил одно: чирик! ба-бах!
Печальная невеста
В горницу быстро вошла Хоня. Взоры всех обратились к ней. Она, на ходу сорвав с головы черный платок, прошла прямо в боковушку. В горнице все застыли и затихли. Вдруг из боковушки раздался дикий вопль Маринки, от которого все содрогнулись.
