Полное собрание сочинений. Том 85 - Толстой Л.Н.

* 30.

1884 г., Октября 15. Я. П.

Сейчасъ вернулся. Пріѣзжайте сюда. Всѣ переѣзжаемъ Москву субботу.1

Толстой.

Текст, ранее не опубликованный, представляет собой телеграмму, посланную Толстым в Москву с железно-дорожной станции Козловка-Засека. На телеграфном бланке — пометка рукой Черткова: «№ 30». Служебные отметки указывают, что телеграмма подана 15-го. Относим ее к октябрю 1884 г. как на основании проставленного на ней архивного номера, так и на основании того, что, судя и по означенному на ней адресу Черткова (Москва, Мал. Дмитровка, дом Мансурова), и по содержанию, она бесспорно является ответом на небольшое письмо Черткова от 10 октября 1884 г.

В письме этом Чертков сообщает Толстому, что к его матери приехала тетка его по отцу, гр. Шувалова, и что, желая продлить ее пребывание в Лизиновке, он едет на два дня в Москву, чтобы заменить ее в праздничные дни при ее сыне, обучающемся в Катковском лицее. Дальше Чертков повторяет просьбу сообщить в Москву (указывается вышеозначенный адрес), может ли он приехать в Ясную поляну один или вместе с Бирюковым, которого он намеревается вызвать для этого из Петербурга, чтобы поговорить о задуманном народном издании. Письмо это, очевидно, пришло в отсутствие Толстого, ездившего в Черниговскую губернию к Ге, и телеграфный ответ его, посланный Толстым немедленно по возвращении, уже не застал Черткова в Москве.

1 Суббота приходилась в 1884 г. на 20 октября. На этот день, как сказано и в последнем письме Толстого, от 10 октября, назначен был отъезд всей семьи из Ясной поляны в Москву, но со дня отправления телеграммы до 20 октября оставалось еще достаточно времени, чтобы Чертков мог побывать в Ясной поляне.

* 31.

1884 г. Октября 31. Я. П.

Что вы дѣлаете? Я не писалъ вамъ отъ того, [что] каждый день ждалъ васъ. Особенно ждалъ, п[отому] ч[то] очень желалъ этого. Я двѣ недѣли прожилъ одинъ въ деревнѣ. Семья вся въ Москвѣ. Что ваше дѣло? Мнѣ оно теперь кажется желательнѣе, чѣмъ прежде. Я такъ привыкъ и такъ дорожу общеніемъ съ вами, что мнѣ очень недостаетъ вашихъ писемъ. Я странно и совсѣмъ особенно провелъ эти двѣ недѣли: мало работалъ, но много передумалъ и обо многомъ хотѣлось бы поговорить съ вами.1 Въ пятницу 2-го поѣду въ Москву, коли буду живъ. Тамъ увидимся, а лучше бы было въ деревнѣ. Передайте мой привѣтъ матушкѣ.2

Л. Толстой.

Воронежской губер.

Станція Россошь

Лизиновка

Владиміру Григорьевичу

Черткову.

Письмо печатается впервые. Представляет собой «открытку». В углу — пометка рукой Черткова: «1 ноября 84». Штемпеля: «Тула 1 ноября 84», «Россошь 3 нояб. 84». Датируем письмо, исходя из того, что оно было отправлено 1 ноября не со станции Козловка-3асека, а из Тулы, куда ездили по хозяйственным делам с раннего утра, а потому было написано, всего вероятнее, накануне, т. е. 31 октября.

Толстой не уехал с семьей в Москву, как предполагал в письме от 10 октября и телеграмме от 15 октября, а остался в Ясной поляне до 2 ноября. Комментируемое письмо его написано, очевидно, в ожидании писем от Черткова, которые должны были задержаться доставкой, так как согласно указаниям Толстого адресовались в Москву

1 О мыслях и настроениях Толстого этого времени дают представленье следующие строки письма его к Софье Андреевне, написанного в один из предшествующих дней: «Нынче я вспомнил, что мне 56 лет, и я слыхал и записал, что семилетний период — перемена в человеке. Главный переворот во мне был: 7 × 7 = 49, именно, когда я стал на тот путь, на котором теперь стою. Семь лет эти были страшно полны внутренней жизнью, уяснением, задором и ломкой. Теперь, мне кажется, это прошло, — это вошло в плоть и кровь, и я ищу деятельности на этом пути. И или я умру, или буду очень несчастлив, или найду деятельность, которая поглотит меня всего на моем пути. Разумеется, писательская, самая мне родственная и тянущая к себе». Быть может, в связи с этими мыслями стоят слова Толстого в комментируемом письме: «Что ваше дело [дело народного журнала]? Мне оно теперь кажется желательнее, чем прежде».

2 Привет, посылаемый в этом письме Толстым Елизавете Ивановне Чертковой, вызван, всего вероятнее, следующим сообщением Черткова в одном из предыдущих писем его, от 6 октября 1884 г.: «Спешу сообщить вам, что у меня теперь был очень тяжелый разговор с моей матерью по поводу вас. Насколько я мог заметить,... она огорчена тем, что вы не ответили на ее поручение из Англии [см. комментарии к п. № 22 от 24 июля 1884 г. и косвенный ответ на слова В. И. Чертковой в указанном письме]. Она искренно считает свои тогдашние слова вызванными теплым чувством к вам и желанием сблизиться с вами. И потому видит бессердечие или, как она сама выражается, «отсутствие христианской любви» к ней в том, что вы прямо не ответили ей... Одним словом, я вижу, что она вами очень интересуется (из за меня, к сожалению), хотела бы вас любить, вернее, думает, что вас любит, и желала бы вступить с вами в прямые отношения».

* 32.

1884 г. Ноября 3. Москва.

Сейчасъ пріѣхалъ Москву. Очень желаю видѣть.

Левъ Толстой.

Телеграмма. Публикуется впервые. На телеграфном бланке пометка Черткова: «№ 32.3.84.» и служебные отметки: «Москва, подана 3-го».

Телеграмма эта, энергичнее прежнего выражающая желание видеть Черткова, бесспорно вызвана двумя его письмами, адресованными в Москву, — от 24—25 октября и 29—30 октября, из которых первое могло быть переслано Толстому в Ясную поляну в последние дни его пребывания там, а второе ожидало его в Москве. Письмо Черткова от 24—25 октября начинается с сожаления о том, что ему не удалось попасть в Ясную поляну, так как телеграмма Толстого от 15 октября, с приглашением приехать туда, пришла уже после его отъезда из Москвы. Далее Чертков пишет: «Хотя я в Москву ездил по семейному делу и оставался там только один день, однако, к счастью, успел повидаться с Маракуевым, Пругавиным, Златовратским и Орловым. Они все отнеслись весьма сочувственно к моему желанию издавать периодическое издание для народа. Но они что-то уж очень обрадовались тому, что я упомянул о газетной форме издания и настойчиво напирали именно на такую форму... Я же скорее склоняюсь на периодические выпуски, не имеющие газетного характера и из которых каждый представлял бы одно целое, годное для розничной продажи... Мне очень хотелось бы приехать к вам в Москву в первых числах ноября, но не знаю, удастся ли, и боюсь, что, пожалуй, не удастся... Во-первых, мать, потом ремесленная школа, которую следует пустить в ход, несколько соседних учителей навестить, ободрить, созвать их на маленький частный съезд для большего общения и обоюдной поддержки. Одним словом дела много и — такого, от которого я еще не считаю себя в праве отказаться».

Лица, с которыми Чертков виделся в Москве по делу народного журнала: Николай Николаевич Златовратский (1845—1911), беллетрист-народник, привлекавшийся и к обсуждению проекта народного издательства, задуманного Толстым и М. П. Щепкиным в первые месяцы 1884 г.; Владимир Николаевич Маракуев, деятель по народному образованию и издатель народных книжек (о нем см. ниже прим. 14 к письму № от 24 февраля 1885 г.); Александр Степанович Пругавин — исследователь раскола, знаток народной жизни (см. комментарий к п. № 12 от 10 апреля 1884 г.). Владимир Федорович Орлов (см. ниже, прим. 5 к п. № 37 от 2 декабря 1884 г.)

В письме от 29 октября Чертков говорит: «Дорогой друг, Лев Николаевич, как видите, я в первый раз обращаюсь к вам с несколько теплым выражением. Это происходит от того, что я теперь сознал и потому признаю, насколько вы мне дороги и насколько вы мне друг... Мне грустно, очень грустно, что опять долго не придется вас повидать и повидать так, как я вас никогда не видел, т. е. хорошо, как видаются братья, родственники, не в виде посещения с приходом и уходом, а деля несколько дней под ряд семейную обстановку... Братья, родственники видаются как-то иначе, чем не братья, не родственники. Знаете ли, я за последнее время много думал об отношениях семейных и не семейных и пришел к заключению, что в существующих теперь семейных отношениях есть много языческого (в смысле нехристианского). И чем больше современный человек «хороший семьянин», тем, пожалуй, в нем больше языческого в отношении ближнего вообще. «Любить ближнего как самого себя» — эта идея собственно говоря разрушает семью, или вернее — исключительность семейного чувства, как она разрушает и собственность и всякий аристократизм, сословный, умственный и всякий другой, в том числе и аристократизм чувства, на котором основывается так называемая дружба. Всё должно быть общее, никакой исключительности, никаких секретов или тайн, или сокровенных мыслей. Всем говорить все, первому встречному, в глаза и за глаза. Всем показывать всё и вообще ломать все преграды. Или, пожалуй, лучше, чем ломать (здесь насилие), лучше — подкапываться под все и всякие преграды и ограничения, так чтобы они сами проваливались по частям, постепенно, почти незаметно...» Письмо это кончается припиской от 30 октября: «Чувствую потребность покаяться в одной недобросовестности перед вами: в прошлом письме я писал не совсем искренно... Я тогда думал сделать так: посмотреть, не приедете ли вы сюда, когда узнаете, что я в Москву не могу ехать. Но в случае, если б вы не приехали, я собирался к вам именно на этой неделе. Видите, как мелочно и грязно я хотел вас надуть. В настоящую минуту в этом отношении совесть у меня чиста. Я говорю спроста и честно. Ехать к вам не могу и не ожидаю вас сюда, несмотря на то, что ужасно хотелось бы, чтобы вы приехали и что мать вчера попросила меня передать вам, что зовет вас сюда».